«Диверсия в пользу Петра III»

Масштабность восстания Пугачева, целый год сотрясавшего основы государства, не могла оставить равнодушной Западную Европу, где со времен Петра Великого с опасением наблюдали за возраставшей мощью Российской империи. Лучшим средством, способным ослабить эту страну, в западноевропейских столицах представлялась внутренняя смута, как это уже было в России на рубеже XVI–XVII веков.

Вид на Версальский дворец со стороны Оружейной площади. Худ. П.-Д. Мартин. 1722 год

«В хаос и прежнюю тьму»

Именно с такой позиции оценил появление Лжепетра III, бросившего вызов Екатерине II, король Франции Людовик XV, самый непримиримый в то время противник Российской империи. Еще в 1762 году в секретной инструкции своему посланнику в Петербурге барону де Бретейлю он очень четко обозначил свои взгляды на этот вопрос: «Вы уже знаете, и я повторяю здесь предельно ясно: единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от участия в европейских делах… Для моих интересов выгодно все, что может погрузить русский народ в хаос и прежнюю тьму». И вот, спустя почти 12 лет после того, как петербургским престолом завладела Екатерина II, взявшая курс на продолжение политики Петра I, представилась желанная возможность обратить страну в состояние хаоса и тьмы, как об этом и мечтал Людовик XV.

Чем же заслужила Россия такую неприязнь христианнейшего короля Франции? Все очень просто. Людовик, которого в юном возрасте женили на дочери изгнанного из Польши Петром I короля Станислава Лещинского, не мог примириться с тем, что Речь Посполитая, исторический союзник Франции, переходила в сферу российского влияния. По этой причине дипломатия Людовика XV десятилетиями активно противодействовала России, настраивая против нее Швецию и Турцию. Именно Франция в 1768 году разожгла пожар очередной русско-турецкой войны, а в 1772-м подготовила государственный переворот в Стокгольме, имевший откровенно антироссийскую направленность.

Пугачевский бунт против «заклятого врага» Франции, каковой считал Екатерину II герцог де Шуазёль, глава дипломатии Людовика XV в 1766–1770 годах, пришелся версальскому двору как нельзя кстати. Появление в сентябре 1773-го в заволжских степях самозванца, объявившего себя спасшимся императором Петром III, было встречено в Версале с живым интересом, о чем свидетельствует секретная переписка со своим двором тогдашнего французского посланника в Петербурге Дюрана де Дистрофа.

«Эстафета за эстафетой»

Не теряла бдительности и Екатерина II, не исключавшая возможности иностранного участия в мятеже «маркиза Пугачева». Вспомним, что бунт разгорелся в крайне неблагоприятной для России обстановке, когда она вела изнурительную войну с Турцией, которую активно поддерживала Франция.

Подозрения императрицы не были лишены оснований. Изучение фондов Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), в частности секретной переписки русского посланника в Париже князя Ивана Барятинского и посланника в Вене князя Дмитрия Голицына с главой Коллегии иностранных дел графом Никитой Паниным за 1774 год, подтверждает непредвзятость ее опасений. Екатерина еще не забыла, что в Польше конфедераты зачастую сражались с русскими войсками под руководством французских офицеров (там в 1769–1770 годах 22 француза были взяты в плен и смогли вернуться на родину лишь летом 1773-го благодаря заступничеству ученого-энциклопедиста Д’Аламбера, с которым императрица вела личную переписку).

Екатерина была осведомлена и об участии французских военных советников на стороне турок в войне с Россией. А что, если «проклятые французы» (как она их называла) вместе с османами оказывают помощь и Емельке Пугачеву?.. Такое предположение вовсе не казалось абсурдным самодержице всероссийской, получавшей тревожную информацию на этот счет.

О наличии каких-то связей между Пугачевым, турками и французскими военными советниками в армии султана сообщал из Вены Голицын, которому удалось подкупить сотрудника канцелярии французского посла при венском дворе князя Луи де Рогана. Информатор передал русскому дипломату копии нескольких секретных писем, которыми обменялся посланник Франции в Вене со своими коллегами в Константинополе и Петербурге – графом де Сен-При и Дюраном. Из этой переписки следовало, что французская дипломатия не исключала возможности установления контактов с Пугачевым и взаимодействия последнего с турецкой армией. Более того, если верить этим документам, то отдельные французские офицеры, служившие у султана, уже находились в рядах пугачевцев.

31 марта 1774 года Голицын отправил Панину ставший ему известным «экстракт» письма Сен-При к Рогану следующего содержания: «Он [Сен-При. – П. Ч.] говорит, что французские офицеры шлют ему эстафету за эстафетой из [турецкой] армии, которая должна предпринять диверсию [ограниченную военную операцию. – П. Ч.] в России в пользу Петра III [имеется в виду Пугачев. – П. Ч.]. Эти офицеры не верят в успех их предприятия; они сожалеют, что [в армии] нет ни правил, ни порядка, ни подчинения, ни продовольственных, ни боевых припасов; что если их выступление не будет сопровождаться всеобщим восстанием [в России], то они оставят это намерение. Он [Сен-При. – П. Ч.] говорит, что надежды, возлагаемые на существующее в России недовольство, в действительности необоснованны, поскольку достаточно обычного манифеста или угрожающего указа царицы, чтобы напугать всех; что [русские] предпочтут рабство судьбе, которая отвечала бы их надеждам. Он просит выделить ему вновь значительную сумму денег, которую он мог бы использовать в этих целях при всяком благоприятном случае…»

Из этого письма можно сделать вывод, что Турция предполагала провести военную операцию на территории России (наступая с Северного Кавказа или через Крым) с целью поддержки Пугачева и участие в ней должны были принять французские офицеры.

Людовик XV в тронном зале. Худ. Ч.-О. Детти. Конец XIX века

«Единственная цель моей политики в отношении России состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от участия в европейских делах», – писал Людовик XV

Портрет графа Никиты Панина, главы Коллегии иностранных дел. Худ. А. Рослин. 1777 год

Портрет кардинала Луи де Рогана, в 1771–1774 годах бывшего французским посланником в Вене. Неизв. худ. XVIII век

«Будьте бдительны и активны»

Из другого письма, отправленного теперь из Вены Роганом в Константинополь Сен-При 30 марта 1774 года и также перехваченного русским агентом, следовало, что о поддержке Лжепетра III в той или иной мере подумывал и сам Людовик XV. Вот что говорилось в этом письме, французскую копию которого Голицын поспешил переслать Панину в Петербург: «Король направляет к вам подателя сего письма, который по собственной инициативе вызвался оказать помощь Пугачеву. Это офицер Наваррского полка, имеющий множество заслуг. Вы должны как можно скорее отправить его с необходимыми инструкциями для так называемой армии [Пугачева]. Король вновь выделяет вам 50 тыс. франков для непредвиденных расходов, помимо того что вы еще должны получить из выделенных вам средств за прошлый месяц. Не жалейте ничего для того, чтобы нанести решающий удар, если к тому представится случай. Нет такой суммы, которую король не предоставил бы ради осуществления наших замыслов.

Не думайте, что с заговорами покончено. Я имею достоверные сведения, что во всех провинциях у царицы много недовольных, которые ждут лишь случая, чтобы восстать. Даже русские солдаты говорят гадости о царице и короле Польши [Станиславе Понятовском. – П. Ч.]. Можно представить себе настроения среди офицеров так называемой армии Пугачева. Вы увидите, что если она добьется хоть каких-нибудь успехов, то русские солдаты целыми соединениями станут под их знамена – и вы с триумфом возвратитесь в Париж, где получите достойное вознаграждение за вашу доблестную службу. Прощайте, будьте бдительны и активны и рассчитывайте на дружбу князя Луи де Рогана».

Судя по всему, французский посол в Константинополе был лучше осведомлен не только о внутреннем положении Турции (что вполне естественно), стоявшей на грани поражения, но и о ситуации в России, нежели его коллега в Вене. Во всяком случае, попавшая к русским переписка Сен-При свидетельствует о весьма пессимистичной оценке им как шансов Порты продолжать войну против России, так и шансов пугачевцев на успех. В его письме от 20 марта 1774 года, адресованном Рогану, прямо указывалось, что Турция «совершенно решилась заключить мир, лишь бы только Россия немного сговорчивее была». «Бедная армия Пугачева, – продолжал Сен-При, – разбита и рассеяна в Сибири, и те из нее, кои были счастливые, спаслись убежищем в турецких границах; итак, можно по всему видеть, что сей проект в ничто обратился. Два французских офицера, которые сыскали способ возвратиться в Константинополь, в столь худом состоянии пришли сюда, что жалко смотреть на них: больные и почти все голые, заедены вшами и изнурены от бедности и от трудов дорожных. Я об них имею попечение и буду стараться отправить их отсюда через Вену, как скоро они немного повыздоровеют и в состоянии будут ехать».

Впрочем, информация, полученная французским дипломатом о разгроме армии самозванца, не была достоверной. По всей видимости, ему сообщили о каком-то локальном поражении одного из многочисленных пугачевских отрядов. В январе-феврале 1774-го повстанцы сумели взять Гурьев городок (ныне Атырау, Казахстан) и Челябинскую крепость, а потом, несмотря на постигшие их неудачи у Татищевой крепости и Сакмарского городка, Пугачев начал успешный поход по Башкирии, Уралу и Прикамью.

Торжественный выход императрицы Екатерины II. Худ. А.Н. Бенуа. 1909 год

Штурм пугачевцами Татищевой крепости в сентябре 1773 года. Худ. В.А. Тельнов. 1952 год

«Я имею достоверные сведения, что во всех провинциях у царицы много недовольных, которые ждут лишь случая, чтобы восстать»

Казус полковника Анжели

В письме Сен-При нам важнее всего другое – упоминание о двух французских офицерах, которые якобы вернулись в Константинополь из расположения пугачевской армии. Имена их не названы, но сам факт представляет несомненный интерес как косвенное свидетельство участия отдельных французов в восстании Пугачева. Этот факт отчасти подтверждается историей с арестом и ссылкой в Сибирь француза на русской службе полковника Франсуа Анжели, обвиненного в подстрекательстве в пользу Лжепетра.

История эта получила огласку благодаря публикации в 59-м номере Gazette de France от 25 июля 1774 года, где говорилось: «Полковник Анжели, француз на русской службе, был в оковах отправлен в Сибирь. Обнаружили, что он имел связи с мятежниками и тайно подстрекал многие русские полки к восстанию. Утверждают даже, что если бы его не обезвредили, то вся армия перешла бы под знамена мятежников».

Некоторые сведения об этом деле можно найти в двух донесениях Барятинского Панину от 11 августа 1774 года, где он сообщает о своей беседе с прибывшим из Вены французским послом Роганом. «Вчерашний день на ужине у гишпанского посла, – писал Барятинский в первой депеше, – принц Луи [де Роган], от здешнего при цесарском [то есть венском. – П. Ч.] дворе посол, между прочими разговорами сказал мне, что он с сожалением известился о том, что находящийся в российской службе полковник Франсуа Анжели окован и сослан в Сибирь за то, что он, быв сообщником Пугачева, будто бы находящимся в Смоленске французским офицерам давал много денег, дабы и их к тому склонить; уверял меня при том, что такие на него, полковника Анжели, подозрения неосновательны, ибо-де имел он случай узнать его персонально в Вене и может в том ответствовать, что тот всегда сохранял достодолжное почтение к особе ее императорского величества и усердие к наблюдению ее интересов.

Неоспоримо-де то, что давал он деньги помянутым офицерам, но делал он сие по той единственно причине, что они находились в крайней бедности, и из сожаления к своим одноземцам. А поскольку господин Дюран замедлил доставить им нужную для их пропитания сумму, о коей они его просили, то и адресовались они ко мне с сей просьбой об их неоставлении через нарочного, присланного из Смоленска. Потому-то я и послал им от себя несколько тысяч червонцев, донеся о том его величеству покойному королю [речь идет о Людовике XV, умершем 10 мая 1774 года. – П. Ч.], который одобрить сие соизволил.

Действительно, не можно Анжели извинить за то, что он, будучи отпущен только в Баден, без дозволения ездил в Вену и Париж, однако представляется, что сей поступок не заслуживает такого строгого наказания, тем паче что он сделал сие по той единственно причине, что, выехав из Франции из-за несчастного поединка, не мог он обратно приехать во Францию, не получив прежде прощения. А так как он всегда желал по окончании войны возвратиться в свое отечество, то и вздумал он воспользоваться сим случаем и приехал сюда под другим именем и в мундире армии ее императорского величества, будучи уверен, что в сем состоянии, конечно, его арестовывать нигде не будут.

По приезде в Париж хотел он изъясниться о своем деле с дюком д’Эгильоном [тогдашним министром иностранных дел. – П. Ч.], но не имел удобного к тому времени, ибо видел его один только раз, да и то уже при выходе его со двора, почти в передней. Посему, прожив только три дня в Париже, без всякого решения возвратился он в Баден, а оттуда отправился в армию, но, не доехав, на границе был арестован.

Я-де говорил графу Верженну [новому министру иностранных дел Франции. – П. Ч.], нельзя ли употребить старание об его освобождении, но он ответствовал, что если Россия почитает его участником в происшедших смятениях, то здешний двор за него вступаться не может. Так что теперь не остается другого средства к избавлению сего несчастного, как только просить вас о ходатайстве в его пользу. Он [принц Луи. – П. Ч.] обнадеживал при том, что не только ручается за него словесно, но и письменное даст свидетельство о верности и усердии Анжели к службе ее величества».

«Выслушав сей его разговор, – докладывал Панину Барятинский, – ответствовал я ему, что никакого о сем деле известия не имею, кроме того что прочитал во Французской Газете, статью из которой прилагаю при сем для усмотрения вашего сиятельства, но что, зная возвышенный образ мыслей и справедливость ее величества всемилостивейшей моей государыни, могу его с моей стороны уверить, что, конечно же, с Анжели не поступили бы так без точных и достаточных доказательств его вины. Потом сказал я ему, что так как сие дело совсем до меня не касается, то и не могу я принять от него никакой по сему записки, а если он находит сие необходимо нужным, то сообщил бы то князю Дмитрию Михайловичу Голицыну как министру [то есть послу. – П. Ч.] ее величества, пребывающему при одном с ним дворе.

Принц Луи ответил на это, что он теперь в Париже и не знает, когда возвратится к своему посту [действительно, в Вену он больше не вернулся. – П. Ч.]. По этой причине он желал бы, чтобы сие его свидетельство верно дошло к ее императорскому величеству, изъявляя при том почитание свое к великодушию и человеколюбию ее величества. Я повторил ему мое извинение, что не могу принять означенной его записки, с убеждением при том, что я столько же уважаю словесное его свидетельство, как бы и письменное».

Во второй депеше, составленной вечером того же дня, 11 августа, Барятинский уточнил предыдущую информацию, ссылаясь на свой конфиденциальный разговор с прусским посланником в Париже по поводу публикации Gazette de France. Прусский дипломат не стал скрывать от своего русского коллеги, что «он имеет известие от своего министерства, что подлинно полковник Анжели был в Вене у принца Louis и от него под другим именем отправлен был в Париж к дюку д’Эгильону, с которым несколько раз говорил в его кабинете, как о состоянии войск ее величества, так и о разглашениях в России о Пугачеве ему сообщил и что имел он секретные от здешнего министерства инструкции».

К сожалению, в дипломатических архивах Москвы и Парижа пока не удалось найти каких-либо дополнительных сведений о полковнике Анжели и других французских офицерах, якобы замешанных в Пугачевском бунте. Единственно, что упоминание об Анжели попалось мне еще в депеше Барятинского вице-канцлеру графу Ивану Остерману от 16 апреля 1775 года, где русский посланник информировал: «Бывший в российской службе полковник Анжели живет в Париже у известного Шоази». Из этого можно сделать вывод, что императрица смилостивилась над незадачливым французом и позволила ему вернуться на родину.

Из-за отсутствия точных документальных данных приходится ограничиваться лишь предположениями. Анжели в равной степени может считаться как тайным агентом французской дипломатии, пытавшимся установить контакты с Пугачевым, так и жертвой чрезмерной подозрительности русских властей. С той оговоркой, что дипломатический курс Людовика XV перед началом Русско-турецкой войны 1768–1774 годов и почти на всем ее протяжении, а также интриги в связи с пугачевской смутой в России давали достаточно пищи для такой подозрительности.

Портрет герцога д’Эгильона, министра иностранных дел Франции в 1771–1774 годах. Неизв. худ. XVIII век

Князь Иван Барятинский, русский посланник в Париже в 1773–1785 годах

1773 год. Худ. С.С. Молодых. 1982 год

«Бедная армия Пугачева разбита и рассеяна в Сибири… итак, можно по всему видеть, что сей проект в ничто обратился»

Дипломатия короля

Что же можно сказать по поводу приведенных выше документальных свидетельств, обнаруженных в дипломатических архивах?

Следует признать, что они не дают прямых и убедительных доказательств французского участия в восстании Пугачева, хотя и наводят на мысль о попытках установления контактов между отдельными подданными короля Франции и Лжепетром III. Вся история русско-французских отношений от воцарения Екатерины II в результате «революции»1762 года и до самой смерти Людовика XV в мае 1774-го, как свидетельствуют сами французские дипломатические документы, говорит о заинтересованности версальского двора в падении императрицы или по крайней мере в максимальном отвлечении ее от европейских дел. Ставка при этом делалась как на разжигание традиционной враждебности к России ее ближайших соседей – Швеции, Польши и Турции, так и на возможность поощрения внутренней смуты в Российской империи. В этом смысле Пугачевский бунт представлял для дипломатии Людовика XV очевидный интерес.

По понятным причинам Версаль не мог открыто поддержать Пугачева, признав его императором Петром III (такая демонстрация скомпрометировала бы короля), но закулисная активность в этом направлении была вполне возможной, тем более что наряду с официальной французской дипломатией в годы правления Людовика XV, как известно, существовала и личная дипломатия его христианнейшего величества (пресловутый Secret du Roi, «Королевский секрет»), нередко вступавшая в противоречие с официальной.

Двусмысленность позиции Франции в отношении восстания Пугачева сохранялась до самой смерти Людовика XV. Лишь со вступлением на престол Людовика XVI и приходом к руководству французской дипломатией графа де Верженна с этой двусмысленностью было покончено. Версальский двор совершенно определенно осудил пугачевщину, а вскоре поздравил Екатерину II с захватом самозванца и подавлением бунта. Одновременно было выражено желание улучшить отношения с Россией, основательно испорченные при Людовике XV.