Осознанный выбор

Спустя десять лет трудно не согласиться с тем, что воссоединение Крыма с Россией ознаменовало начало нового периода в истории не только нашей страны, но и всего мира.

События, знаменующие вехи исторического развития, не всегда осознаются таковыми в момент, когда они происходят. В ретроспективе, иногда довольно долгой, становится понятно, что перелом наступил именно тогда. А в потоке происходящего, особенно если он достаточно густой и не вполне прозрачный, некоторые изменения не кажутся по-настоящему определяющими новое направление стратегического развития. Бывают, конечно, одномоментные обрушения заведенного порядка, связанные либо с оглушительными военными поражениями ключевых держав, либо с социальными революциями, меняющими общественно-политические формации. Но чаще изменения носят пусть и бурный, но последовательный, эволюционный характер, так что в их ряду не так легко выделить звено, которое стало решающим.

Референдум о статусе Крыма, на котором решался вопрос о вхождении полуострова в состав Российской Федерации, сразу оценивался как судьбоносный исторический момент – так он воспринимался гражданами и руководством нашей страны. Однако было бы преувеличением сказать, что тогда все в полной мере осознавали: это событие знаменует начало нового периода в истории не только России, но и всего мира. Между тем, оглядываясь назад с дистанции 10 лет, пожалуй, есть основания считать именно так.

От «нового мышления» к «новому мировому порядку»

Почему Крымскую весну можно рассматривать в качестве подобной вехи? Разве мало было с конца ХХ века впечатляющих потрясений, когда представлялось, что складывается принципиально новая ситуация? Атаки террористов на США 11 сентября 2001 года, иракская война, военно-политическое столкновение на Южном Кавказе, всемирный финансовый кризис, спровоцированный обрушением системного американского банка, распад относительно стабильного уклада на Ближнем Востоке… Безусловно, все эти явления влияли на мировой распорядок, однако массовые выступления на Украине, названные Евромайданом, и изменение статуса Крыма, которое стало следствием смены режима в Киеве, стоят особняком.

Чтобы в полной мере понять это, придется вернуться к истокам процесса, который когда-то, в конце 80-х – самом начале 90-х годов прошлого столетия, окрестили строительством «нового мирового порядка». Завершение холодной войны, инициатором которого выступил Советский Союз, переживавший социально-экономические проблемы, сопровождалось появлением концепций нового устройства международной системы. Интеллектуальный почин принадлежал тогда Кремлю: предложенное Михаилом Горбачевым и его соратниками «новое мышление для нашей страны и для всего мира» (названное так по имени мирового бестселлера советского генсека) быстро обрело популярность на международной арене. Идея действительно была красива: прекратить конфронтацию и, объединив усилия, совместно решать общие проблемы.

К тому моменту и западный мир пребывал не в блестящем политико-экономическом состоянии, поэтому московская «подача» оказалась своевременной. За нее с охотой ухватились, когда поверили, что это не уловка советских бонз, а их искреннее пожелание. Вот только с западной стороны исчезавшего «железного занавеса» идею трактовали иначе.

«Новый мировой порядок» в американской интерпретации развивал метафору «конца истории», согласно которой либерально-демократическая рыночная модель представляет собой кульминацию социально-политического прогресса. Соответственно, речь могла идти лишь о том, как скоро и насколько беспроблемно такая система организации общества и государства распространится на весь мир, что и станет решением проблем человечества. Торг относительно параметров системы, выражаясь словами известного литературного персонажа, был неуместен. По сути это означало исчезновение из международной политической практики таких понятий, как «размен» и «компромисс», которые предполагали бы уступки тому, кто находился на «неправильной стороне истории». То есть тактические маневры в отношениях с другими странами Запад – прежде всего США – еще допускал. Но стратегически не могло быть речи, чтобы поступиться собственными принципами и интересами, понятыми в абсолютистском ключе, пойти навстречу визави и принять его право на иное видение ситуации.

Первым знаковым актом «нового мирового порядка» стала операция «Буря в пустыне», осуществленная под руководством Соединенных Штатов в январе-феврале 1991 года для изгнания Саддама Хусейна из Кувейта. Страна за несколько месяцев до того была оккупирована иракскими войсками. Большинство игроков и в регионе, и вне его предпочитали дипломатическое решение, полагая, что Багдад согласится уйти из Кувейта, получив что-то в качестве компенсации. На это, судя по всему, рассчитывал и сам Хусейн. Однако американцы, ощутив коренной сдвиг в расстановке сил, заняли жесткую позицию, заключающуюся в необходимости силовой акции для наказания «нарушителя конвенции». Иначе говоря, они рассматривали данный прецедент не в региональном, а в мировом контексте как заявление новых правил ведения международных дел. СССР остался недоволен, но Горбачев и его команда исходили из того, что поддержание партнерских отношений с США на тот момент было важнее всего другого. Этот принцип в том или ином виде на длительное время оказался определяющим для отечественной внешней политики.

Идея Михаила Горбачева состояла в том, чтобы прекратить конфронтацию и, объединив усилия, совместно решать общие проблемы. Но на Западе решили иначе

Борис Ельцин готов был на многое ради дружбы с Биллом Клинтоном, но стремление США к мировой гегемонии стало беспокоить даже его

Появление «анти-Запада»

Вообще, тот исторический отрезок стоит вспомнить в контексте крымской темы, потому что как раз тогда была заложена схема мирового взаимодействия, которая более или менее бессменно действовала на протяжении почти четверти века. Другим прецедентным событием можно назвать переговоры об объединении Германии в конце 1989 – начале 1990 года, когда Советский Союз согласился с западным требованием участия объединенной Германии в НАТО. С того момента принцип «каждая страна вправе выбирать членство в военном блоке» из бесспорного, но малоприменимого в реальной геополитике стал не просто прикладным, а однонаправленным – в отношении права на вступление в Североатлантический альянс. Военный конфликт, начавшийся в феврале 2022 года, вызван экстраполяцией логики, взятой Западом на вооружение именно тогда. Правда, в данном случае оказалось, что географические пределы распространения этой логики вышли за рамки, сколько-нибудь допустимые с точки зрения российского понимания безопасности.

Решение России не допустить сохранения Крыма в составе Украины после смены режима в Киеве стало первым актом радикального отвержения такой логики. Во всех предыдущих коллизиях, которых за 25 лет было немало, Москва, даже будучи принципиально несогласной с действиями Вашингтона и его союзников, предпочитала переговорный путь. Будь то Югославия или Афганистан, Ирак или Ливия, события в бывших республиках Союза ССР или в Палестине, Россия ограничивалась пусть и интенсивной, изощренной, местами жесткой, но дипломатией. Даже российско-грузинское военное столкновение августа 2008 года не вышло за рамки демонстрации силы и не превратилось в стремление кардинально изменить геополитический расклад.

Крымская операция – сначала по взятию полуострова под контроль, потом по проведению политико-правовых процедур, закрепляющих его принадлежность к Российской Федерации, – демонстрировала качественно иной подход. Понимая, что издержки в отношениях с западными государствами будут велики и долгосрочны, Кремль не счел их весомой причиной для того, чтобы отказаться от плана. Сохранению Крыма (наиболее важной точки военно-морского базирования на южном направлении) в сфере военно-политического влияния России придавалось настолько большое стратегическое значение, что все остальные обстоятельства не рассматривались в качестве препятствий. В феврале-марте 2014 года Россия обозначила, а в феврале 2022-го окончательно заняла позицию «анти-Запада», которой она не занимала с момента завершения холодной войны. Это существенное структурное изменение для всей схемы международных отношений, поскольку на протяжении четверти века антизападную линию открыто объявляли только государства совсем иного калибра и несопоставимых с российскими возможностей. Другими словами, те, которые заведомо не могли составить значимую альтернативу и повлиять на развитие всей международной системы.

События после марта 2014-го показали, что тот момент в сфере международных отношений действительно стал решающим. Вызов, брошенный способности США и их единомышленников определять характер мировой политики, далее усугублялся. Полтора года спустя последовала военная интервенция России в Сирии, благодаря которой было спасено правительство Башара Асада и не состоялась трансформация этого государства (а вероятно, и всего региона) в гораздо более уязвимую и манипулируемую территорию. Внутренние процессы в ведущих странах Запада, продемонстрировавшие кризис глобального распорядка, который наметился в конце ХХ века, имели везде свои причины, но также способствовали расшатыванию монопольного положения западных держав на мировой арене.

Пожалуй, главный итог событий 2014–2015 годов состоял в переоценке, которая началась в государствах вне западного сообщества. Там появилось ощущение, что система, казавшаяся прежде незыблемой, на самом деле менее устойчива, чем думали. Второй акт этого переосмысления связан с российской специальной военной операцией. На ее фоне оформление, как у нас говорят сейчас, «мирового большинства», не представляющего собой единого субъекта, но сплоченного общим нежеланием следовать в проложенном кем-то (в данном случае Западом) фарватере, стало фактом. Здесь нужно подчеркнуть, что данная общность в совокупности «анти-Западом» как раз не является – она настроена скорее на дистанцирование от конфликта, чтобы использовать разные возможности. Дальнейшая эволюция этого феномена зависит от многих факторов, в том числе и от результата СВО, но очевидно, что возвращение к предыдущему статус-кво, установленному в 1989–1990 годах, уже невозможно.

«Новый мировой порядок» по-американски означал отказ от каких-либо компромиссов с теми, кто, по мнению США, находился на «неправильной стороне истории»

Операция «Буря в пустыне», осуществленная США в 1991 году, стала первым знаковым актом «нового мирового порядка»

Пришедший в результате госпереворота киевский режим изначально сделал ставку на военное сотрудничество с США

Блеск и нищета метафор

Происходящие системные сдвиги заставляют задуматься над направлением трансформации политической картины мира. Понятие «третья мировая война» давно стало журналистским штампом, употребляемым по поводу и без как минимум со дня атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Как и любой штамп, этот скорее сбивает с толку, чем помогает понять происходящее. Само выражение «мировая война» отсылает к событиям прошлого века, когда разыгрывались два всеобъемлющих конфликта, получивших такое название в историографии. Соответственно, появляются ожидания, что «номер три» будет напоминать первые два, а в противном случае это не мировая война.

Предчувствие мировой войны сопряжено еще и с тем, что установление нового миропорядка в целом связывают с результатами именно таких конфликтов. По их итогам воцаряется иерархия, которая и превращается в стержень упорядоченной системы правил. Результат Второй мировой войны оказался чрезвычайно продуктивным с точки зрения выстраивания устойчивой системы международных отношений и основанного на ней прочного мира. О глубоком кризисе этой конструкции можно говорить только сейчас, спустя почти 80 лет после ее создания, а это очень долгая «история успеха» для быстро меняющегося мира. Так вот осознание факта такого кризиса порождает интуитивный «запрос» на потрясения того же масштаба, в процессе которых появится следующая версия мироустройства.

Однако международная структура сегодня такова, что выяснение отношений по гамбургскому счету, с установлением новой иерархии «в честном бою» не представляется возможным. Во-первых, наличие ядерного оружия у всех наиболее существенных акторов международных отношений служит ограничителем гипотетического конфликта: цена его окажется недопустимой. Этого не было в доядерные времена. Во-вторых, несмотря на кризис либеральной глобализации образца 1980–2020-х годов, тесная взаимосвязанность, характеризующая сегодняшний мир, и, соответственно, гигантские издержки от разрушения этой экономической целостности остаются признанным фактом. Попытка «вырубить» Россию из мировой экономики 2022–2023 годов уже показала масштаб последствий, а это всего лишь одна страна, пусть даже и столь значимая. Можно представить, что означал бы распад всей международной торгово-экономической системы под воздействием общемировых силовых катаклизмов. Осмотрительное и пока довольно аккуратное противостояние, которое ведут США и Китай, демонстрирует, что наиболее весомые игроки понимают специфику современной среды.

Все вышеизложенное не отменяет основного тезиса: мир переживает фундаментальные перемены, которые не сводятся к коррекции существующей системы, – речь идет о ее замене, изменении состава лидеров. А перемены такого размаха договорными и чисто эволюционными не бывают. Точнее, попытка была предпринята как раз после холодной войны, но текущие события говорят о том, что она не удалась. Эндшпиль все равно оказался насильственным.

Возвращаясь к мысли о мировой войне, вспомним, что таким конфликтом были не только те, которые формально получали данное наименование. Более или менее устойчивые системы взаимоотношений формировались и до ХХ века, и они возникали по итогам не одной тотальной и фронтальной войны, а в результате целой череды столкновений локального или регионального значения, связанных между собой, влияющих на общую атмосферу, но необязательно друг из друга вытекающих. Таковым периодом была Тридцатилетняя война в XVII столетии, тот же тип международной политики сопровождал так называемые Наполеоновские войны конца XVIII – начала XIX века.

Любые исторические аналогии обманчивы. Но, пытаясь найти схемы, которые интересно иметь в виду при анализе сегодняшних событий, стоит обратить внимание на пролонгированные многосоставные и асимметричные противостояния. По мере развития каждого из сюжетов и, возможно, разрешения каких-то из них будет формироваться обновленная картина. И основными действующими лицами выступят отнюдь не только наиболее крупные субъекты мировой политики, от которых привыкли ждать решающего воздействия на ход событий. Точнее, они останутся носителями наибольшего политико-силового и экономического потенциала, но применять его им придется в условиях все более запутанных факторов, формирующихся под влиянием огромного числа игроков. Международная жизнь сегодня перенаселена, и эта совокупность обитателей и создает среду, которая ограничивает возможности ведущих акторов.

«Третья мировая война», если уж использовать это понятие, – цепь крупных, но локальных противоборств, каждое из которых так или иначе вовлекает в происходящее самых важных игроков, балансирует на грани выплескивания за пределы изначальной зоны и непрямым образом оказывается связанным с другими очагами нестабильности. Череда военных событий началась с ближневосточных конфликтов прошлого десятилетия (Йемен, Сирия), далее продолжилась Украиной с 2014 года, Южным Кавказом, а недавно и Палестиной. Точку в этом перечне ставить явно рано.

Митинг в поддержку вхождения новых регионов в состав России. Луганск, 30 сентября 2022 года

Решение России не допустить сохранения Крыма в составе Украины после смены режима в Киеве стало первым актом радикального отвержения логики, взятой на вооружение Западом еще накануне распада СССР

Карта минных полей

В условиях исчезновения прежних рамок и ограничителей (тот самый упадок миропорядка, который теперь признали, кажется, все) спящие конфликты и споры неизбежно напоминают о себе. То, что сдерживалось действовавшими договоренностями, вырывается наружу. В принципе все традиционно: так было раньше, так будет и потом. Особенность предшествовавшего периода – более глубокая, чем прежде, уверенность, что сложившийся статус-кво навсегда. А ведь чем больше уверенность, тем острее затем горечь разочарования. Особенно у тех, кто являлся основным выгодоприобретателем правил. На фоне происходящего можно с определенностью утверждать, что система взаимоотношений, установленная на рубеже 1980–1990-х годов, не разрешила большое количество противоречий. Между тем претензия была на новое качество международного взаимодействия, благодаря которому прежний тип антагонизма будет преодолеваться в единой взаимосвязанной системе всеобщего интереса. Тогда восторжествовала точка зрения, что человечество обрело оптимальную идейно-политическую модель своего устройства, которая не только утвердится теперь насовсем (потому что она бесспорно правильная), но и перевернет страницу прежних противостояний.

Лишь такой уверенностью можно объяснить, например, мнение, что начертание государственных границ в XXI столетии меняться не будет (либо исключительно по обоюдному согласию), ведь так решили и постановили. При этом исторический опыт что Европы, что других частей света в любой период не дает оснований такое допустить: границы перечерчивались всегда и фундаментально. А сдвиги в балансе сил и возможностей обязательно порождают стремление передвинуть и территориальные пределы.

Крымские события 2014 года стали квинтэссенцией несогласия с политико-идеологической практикой «момента однополярности», и с них можно начинать отсчет реального преображения международной системы. Это не было частью продуманного плана ревизии – скорее реакцией, во многом импульсивной, на совсем уж бесцеремонную попытку продавить очередной этап внедрения «нового мирового порядка». Поскольку касался он территории, максимально чувствительной для России, снова искать договорное решение не стали. В результате действия приняли необратимый характер, что предопределило и дальнейшее развитие событий.

Западная сторона не была готова согласиться с тем, что экспансия уперлась в непреодолимое сопротивление и пора обсудить что-то вроде компромисса, ведь это означало бы пересмотр необратимости «конца истории». Противостояние, которое можно было бы интерпретировать как территориальный конфликт, доставшийся в наследство от распавшейся огромной страны и потому совсем не уникальный, превратилось в один из решающих фронтов сражения против американского доминирования.

Когда завершится этап, начавшийся с воссоединения Крыма с Россией, никто сейчас не скажет. Не только по той причине, что инерция прежнего порядка может быть длительной, а в первую очередь из-за того, что непонятно, придет ли ему на смену порядок другой и как он может выглядеть. Мир, в котором отсутствует понятие «баланс», при этом сложные асимметричные отношения – основа всего, чрезвычайно сложно упорядочить хотя бы как-то. Анархическое взаимодействие стран с выстраиванием отношений ad hoc (в соответствии с обстоятельствами) и с необходимостью придерживаться норм «техники безопасности» – такая среда выглядит наиболее вероятной на длительное время вперед. Это накладывает большую ответственность на каждое государство, но в этом и суть суверенитета – постоянный выбор более безопасных, а точнее, менее опасных вариантов поведения. Гегемония – в принципе не худшая форма мирового устройства, если, конечно, гегемон справляется с функциями управления. Она может претендовать на обеспечение стабильности и даже развития, но заведомо ограничивает свободу. Свобода, в свою очередь, несет множество рисков и издержек. Так что все равно остается выбором, который должен быть сделан осознанно. Российский выбор 2014 года был неподготовленным из-за стремительности событий, но вполне осознанным. Что бы это ни означало на практике в предстоящие годы.

Что почитать?

Мир на взводе: пружина разжимается / Под ред. Ф.А. Лукьянова. М., 2015

Тренин Д.В. Новый баланс сил. Россия в поисках внешнеполитического равновесия. М., 2021