«Батальоны просят огня»

Сто лет назад родился писатель-фронтовик Юрий Бондарев, открывший новое направление в русской литературе – «лейтенантскую прозу».

Он появился на свет в марте 1924-го в Орске под Оренбургом. Отца-юриста по службе постоянно перебрасывали с Урала в Поволжье, а из Поволжья – в Среднюю Азию. В 1931 году семейство обосновалось в Замоскворечье, и Бондарев до конца жизни считал его «самым прелестным уголком во всем мире». Там, в школе, он вместе с друзьями вел рукописный литературный журнал, где публиковал свои первые стихи и рассказы; там, во дворах Новокузнецкой улицы, утопавших в зелени, у Юрия была голубятня, и он каждый день возился с птицами. Там снег пахнул арбузами, а летними ночами соседи выносили во двор кровати и спали под столетними липами. Это запомнилось ему навсегда.

Лауреат Ленинской премии и двух Государственных премий СССР, писатель и сценарист Юрий Бондарев. Москва, август 1983 года

Писатель с передовой

Когда началась война, 17-летний Бондарев перешел в десятый класс. Летом 1941-го вместе с сотнями московских комсомольцев он отправился в Смоленск – рыть окопы, строить оборонительные сооружения. Возвращались, когда немцы уже стояли в нескольких верстах. Эшелон, в котором школьников спешно эвакуировали в Москву, попал под бомбежку, но прорвался к столице. Аттестат юноша получил в эвакуации, в Казахстане, и сразу поступил в военное училище в Актюбинске.

А через три месяца курсанты оказались в самом пекле сталинградского сражения, и там в декабре 1942 года командир минометного расчета сержант Бондарев принял первый бой на берегу реки Мышковы. В предновогодние дни красноармейцы выбили немцев со станции Котельниково. «Запомнились пакгаузы у вокзала, знакомый наводчик, с ужасом сообщивший мне, что у его противотанкового орудия разбило прицел. А потом очередной налет "юнкерсов". У этих пакгаузов меня ранило, и не одного», – вспоминал Бондарев. В ожидании санитаров бойцы пролежали на 30-градусном морозе несколько часов. Потом госпиталь под Куйбышевом, батальон выздоравливающих – и снова передовая, Воронежский фронт. Бондарев уже тогда решил, что, если выживет, когда-нибудь напишет об этом, но во время войны не вел дневников, только запоминал.

Он командовал противотанковым орудием при форсировании Днепра и освобождении Киева. В боях за Житомир вновь был ранен, но, проскитавшись по госпиталям, вернулся на передовую. За уничтожение в районе села Боромля Сумской области трех огневых точек, автомашины, противотанковой пушки и 20 солдат и офицеров противника Бондарева наградили медалью «За отвагу». Весной 1944-го у Каменец-Подольского гвардии старший сержант заработал свою вторую медаль «За отвагу». В приказе по артполку значилось: «Товарищ Бондарев встретил немецкие танки и пехоту огнем своего орудия с открытой огневой позиции. Один танк был подбит, и пехота рассеяна. Контратака противника была отбита». С боями он прошел Карпаты, Польшу, Чехословакию… В конце 1944 года его направили в Чкаловское училище зенитной артиллерии, там он и отпраздновал День Победы. Перед ним открывалось будущее кадрового офицера, но в декабре 1945-го израненного фронтовика признали ограниченно годным к службе – и Бондарев, уже младший лейтенант, вернулся в Москву. Оказалось, что все его школьные друзья погибли. До конца дней он вспоминал непривычную, страшную тишину, которая встретила его в замоскворецких дворах. Несколько месяцев демобилизованный воин не мог выбрать свою судьбу: поступил на шоферские курсы, учился на подготовительном отделении авиационно-технологического института, а в свободное время писал – очерки, стихи, прозу.

 Весной 1946 года он рискнул показать свои рассказы в журнале «Новый мир», его возглавлял тогда Константин Симонов – поэт и военкор, которого в армии боготворили. Однако до знакомства с Симоновым тогда дело не дошло. Редактор отдела прозы «завернул» рассказы за «нагнетание страдальческих чувств», хотя в критическом отзыве отметил и сильные стороны: «Боец, изуродованный войною калека, лежит в госпитале, и, по его ощущениям, нет ему возврата домой. Ни к матери, ни к любимой девушке. Кому он нужен? Его томят тяжелые сны, и маниакальная идея владеет им: выброситься в окно. Довольно сильно описано, как этот калека забирается на подоконник. И ужас перед самоубийством». Тогда требовалась другая проза о войне – мажорная, триумфальная, чтобы не бередить фронтовые раны. Время Бондарева еще не пришло.

Той же весной он заглянул на Тверской бульвар, в Литературный институт. Дама из приемной комиссии (Бондарев навсегда запомнил ее прическу – тугой пучок волос) сразу посоветовала выбросить стихи в урну, а к рассказам отнеслась благосклонно. Спустя два дня ему позвонили: принят в вуз без экзаменов, в семинар прозы Константина Паустовского. Свое поэтическое творчество Бондарев с той поры никому не показывал.

Паустовский – замечательный писатель – оказался и тонким педагогом. Он, по выражению Бондарева, открывал студентам «алмазный блеск простого слова». Почти весь курс состоял из бывших фронтовиков – Григорий Бакланов, Владимир Бушин, Эдуард Асадов, Евгений Винокуров, Константин Ваншенкин. Но военной темы касались редко. Бондарев сочинял новеллы «под Бунина» – о любви, о детстве, о душевных тревогах. Его публиковали, читали, хвалили, но он понимал, что только подступает к главному – к книгам, которые расскажут о его фронтовых товарищах.

«Нам суждено было рассказать правду»

Все изменилось в 1957 году, когда в майском и июньском номерах журнала «Молодая гвардия» вышла повесть Бондарева «Батальоны просят огня». Никогда о войне не писали так откровенно и подробно. В «Батальонах» столкнулись две правды: тактический ход командира дивизии Иверзева и трагедия капитана Ермакова. Два батальона переправились через Днепр, заняли плацдарм, вступили в бой. Но их перестала поддерживать артиллерия, а из штаба дивизии снова и снова приходил приказ: «Держаться до последнего!» Ермаков принял командование обреченными батальонами, понимая, что их задача – отвлечь противника. Дивизия уже переместилась и преодолела водную преграду там, где немцы не ждали. Операцию разыграли как по нотам. Но Ермаков, явившись к Иверзеву, гневно бросает упрек: «Я не могу считать вас человеком и офицером». Это грубое нарушение устава, и все же капитан не в силах смириться с тем, что полковник заранее отвел сотням бойцов участь жертв. Даже во имя Победы. Однако своя правда есть и у Иверзева. Быть может, его приказ сберег жизни тысяч бойцов, только из других батальонов. А Бондарев посвятил повесть тем, кто навсегда остался на крутом берегу Днепра и не дождался Победы.

 Он писал о том, что видел собственными глазами. Прототипами капитана Ермакова стали сразу два человека: старший лейтенант Николай Епимахов, один из героев форсирования Днепра, и рядовой Василий Свинин, служивший в артполку НКВД. Его батальон погиб в окружении, тяжелораненый Свинин – единственный – выжил чудом.

Повесть наделала шуму, и, конечно, у нее нашлись противники. В «Комсомолке» появилась статья, суть которой исчерпывалась заголовком: «Реализм, убивающий правду». Бондарева укоряли в том, что он превращает в литературу свою биографию, дневниковые записи (как мы знаем, он их не вел), а долг литературы – подняться на уровень осмысления… Критиков остановил Симонов, заметивший, что и ему есть чему поучиться у молодого писателя, прошедшего фронт. Бондарев прорвал плотину. Через несколько месяцев вышла повесть Бакланова «Южнее главного удара», затем – «Убиты под Москвой» Константина Воробьева и «Третья ракета» Василя Быкова. Их объединяла непарадная «окопная правда». В советской литературе сформировалось новое направление, которое вскоре окрестили «лейтенантской прозой». И даже строгий, вечно хмурый Быков говорил: «Все мы вышли из бондаревских "Батальонов"». Сам Бондарев потом пытался постичь суть этого явления: «Нам суждено было рассказать правду, принесенную оттуда. Правду тех, кто уцелел, кто был на передовой и знал, что такое один сухарь на троих, что такое холод железа в руках, что такое мороз в степи, который пронизывает тебя насквозь… Мы изображали войну такой, какой видели ее сами, какой она была».

Гвардии старший сержант Юрий Бондарев. 1943 год

В декабре 1945 года Бондарев вернулся в Москву. Оказалось, что все его школьные друзья погибли. До конца дней он вспоминал ту непривычную тишину, которая встретила его в замоскворецких дворах

«Горячий снег»

 Не меньший резонанс получил роман «Тишина», вышедший в 1962 году. Это во многом автобиографическая история о жизни вчерашних фронтовиков, вернувшихся домой. Бондарев был студентом, когда по ложному доносу арестовали его отца. Сын пытался доказать его невиновность. Через те же испытания пришлось пройти и бондаревским персонажам – Сергею и Николаю Вохминцевым. Пожалуй, самое сильное в «Тишине» – тревожная атмосфера послевоенной Москвы. Гордые победители столкнулись с испытаниями, которых не знали на фронте, – с наушничеством, махинациями, интригами. Любимые герои Бондарева всегда немного гордецы – запальчивы, эмоциональны, в каждом из них есть черты автора, и они нисколько не походят на схематичные положительные образы из книг, в которых жизнь показана такой, «какой она должна быть».

Несколько лет Бондарев писал роман «Горячий снег», изданный в 1970 году. Он задумал эту вещь в Австрии, на литературной конференции, где познакомился с двумя немцами: выяснилось, что в 1942-м оба воевали в танковых частях и участвовали в наступлении на реке Мышкове. Мирно текла дружеская беседа, но, как отмечал прозаик, «неожиданная встреча недавних врагов и послужила внезапным… импульсом – я вспомнил многое, что за протяженностью лет уже забывалось». Он как будто вернулся в декабрь 1942 года, когда 2-я гвардейская армия остановила танки Манштейна, рвавшиеся к Сталинграду. Заново прочувствовал «холод, степь, ледяные траншеи, танковые атаки, бомбежки, запах гари и горелой брони».

Писатель всегда тщательно работал над словом – такова школа Паустовского. Само название «Горячий снег» – сильнейший образ, ключевой для Бондарева. В этом понятии – толстовское восприятие войны. Здесь и понимание ее противоестественности, и героика. Снег не может быть горячим, но на войне приходится пройти через кромешный ад.

Батальные сцены «Горячего снега» максимально приближены к реальности – чего стоит только немецкая танковая атака, увиденная глазами лейтенанта Кузнецова: «Трасса, сверкнув фиолетовой искрой, погасла в серой шевелящейся, как сцепленные скорпионы, массе танков. <…> …все там, впереди, одновременно и неистово замерцало, засветилось, спутанно замельтешило вспышками других трасс». В этом романе едины бойцы, командиры и генерал Бессонов, который находит в себе силы, чтобы сказать четверым артиллеристам, выжившим в жестоком бою: «Спасибо за подбитые танки. Это было главное – выбить у них танки». Незабываемая сцена.

Кадр из фильма «Горячий снег». Георгий Жженов в роли командующего армией генерал-лейтенанта Петра Бессонова. Реж. Гавриил Егиазаров. Киностудия «Мосфильм», 1972 год

XIX Всесоюзная конференция КПСС заседала в Кремлевском дворце съездов с 28 июня по 1 июля 1988 года

Самолет, летящий в никуда

В середине 1980-х Бондарев считался живым классиком: Герой Соцтруда, лауреат всех премий, делегат всяческих съездов. Его книги изучали в школе, а к 40-летию Победы на телеэкраны вышел многосерийный фильм «Батальоны просят огня». Но летом 1988 года в Кремле собралась XIX Всесоюзная партконференция, на которой Михаил Горбачев представил программу реформ, фактически означавшую отказ КПСС от «руководящей и направляющей» роли в пользу съезда народных депутатов. И Бондарев на этом «смотре перестроечных сил» оказался главным возмутителем спокойствия. Он начал с того, что сравнил перестройку «с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка». По залу прошел гул изумления, настолько это не соответствовало тогдашней конъюнктуре. От маститого писателя ждали рассуждений о литературе, об искусстве, но не прямой критики стратегии Горбачева… А он увидел в «гласности» торжество радикалов: «Экстремистам немало удалось в их стратегии, родившейся, кстати, не из хаоса, а из тщательно продуманной заранее позиции. И теперь во многом подорвано доверие к истории, почти ко всему прошлому, к старшему поколению, к внутренней человеческой чести». Сотни делегатов в огромном зале Кремлевского дворца съездов, оживившись, вдруг зааплодировали этому выступлению, явно выбивавшемуся из общего потока перестроечного пустословия. Было очевидно, что Бондарев попал в болевую точку. Многим запомнилось, как потемнело в те минуты лицо Горбачева. Следующим ораторам пришлось немедленно перекраивать свои речи. Каждый постарался откреститься от Бондарева, каждый (в том числе журналист Генрих Боровик, комсомольский вожак Виктор Мироненко и бывший друг Бондарева Григорий Бакланов) твердил, что перестройка развивается как по нотам и «наш самолет» летит в верном направлении…

Впредь писателя не допускали на высокие политические собрания, которыми была щедра перестройка. Но его метафора про заблудившийся самолет запомнилась. Тогда многим казалось, что он сгущает краски. Однако через несколько лет пришло понимание, что Советский Союз действительно превратился в неуправляемый лайнер, несущийся в никуда. Наверное, в начале 1990-х он мог бы стать лидером оппозиции – настоящей, бескомпромиссной, только Бондарев никогда бы не променял на политику место за письменным столом.

Он не принял того, что случилось с Россией в 1990-е. «В октябре расстрельного 1993 года… я в особенности глубоко и горько, до слез, почувствовал, что я – частица великого и униженного народа, чья боль – моя боль. И эта боль, не затихая, живет во мне», – говорил Бондарев. Он написал об этих событиях «Бермудский треугольник» – роман, который можно сравнить с криком отчаяния.

Когда в 1994 году, к 70-летию, президент РФ Борис Ельцин наградил его орденом Дружбы народов, Бондарев снова поступил, как капитан Ермаков, как комбат Дроздовский из «Горячего снега», – отказался от награды, послав президенту телеграмму: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».

Он жил на тихой даче в Ватутинках, в мире любимых книг, старался отгородиться от реальности. Так продолжалось до 2014 года. Мастер счел возвращение Крыма в родную гавань лучшим подарком на 90-летие. Он верил: Россия возрождается. Это придавало смысл всей жизни Бондарева и его любимых героев, прошедших от Сталинграда до Берлина и Праги. В одном из последних интервью 96-летний писатель сказал с улыбкой: «Уныние – великий грех. Надежды остаются».

«Я солдата на фельдмаршала не меняю»

В 1967 году вместе с режиссером Юрием Озеровым и журналистом Оскаром Кургановым Юрий Бондарев включился в работу над сценарием грандиозного фильма о войне – «Освобождение». Действие развивалось сразу в двух измерениях: с одной стороны, это был хроникальный рассказ о политиках и полководцах, решавших судьбы Второй мировой, с другой – солдатская одиссея от сражений на Курской дуге до взятия Берлина. Сценаристов консультировали маршалы Победы – и Бондарев познакомился с Георгием Жуковым, Иваном Коневым, Константином Рокоссовским. Убежденные шестидесятники, дети оттепели, считавшие Бондарева «своим», сочли эту картину чуть ли не предательством. Там впервые после долгого перерыва Верховный главнокомандующий предстал мудрым и обаятельным, а зрители в кинозалах встречали его аплодисментами. Но Бондарев не собирался подстраиваться под чьи-то представления об истории. Писатель даже «подарил» Иосифу Сталину фразу, которую после премьеры ленты стали считать исторической: «Я солдата на фельдмаршала не меняю». Так он ответил в фильме на предложение обменять капитулировавшего в Сталинграде Фридриха Паулюса на попавшего в плен к гитлеровцам старшего лейтенанта Якова Джугашвили.