«Заседает князь Дундук»

Вице-президент Академии наук князь Михаил Дондуков-Корсаков вряд ли стремился остаться в памяти потомков осмеянным героем хлесткой пушкинской эпиграммы. Но история распорядилась именно так.

Портрет князя Михаила Дондукова-Корсакова. Неизв. худ. Ранее 1869 года

Сергея Уварова, министра народного просвещения (1833–1849) и президента Академии наук (1818–1855), не устраивало, что император Николай I взял на себя роль единственного (если не считать исполнителя царской воли шефа жандармов Александра Бенкендорфа) цензора Александра Пушкина. Министр сам стремился к этой роли, желая превратить поэта в инструмент для формирования государственной идеологии. Его правой рукой был князь Михаил Дондуков-Корсаков. 

Судьба человека, который вошел в историю благодаря обидной эпиграмме, начиналась чинно, благородно. Племянник известного путешественника камергера Николая Резанова, он поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк, участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничных походах 1813–1814 годов. Оставил армию в чине полковника. После этого числился при ведомстве внутренних дел, пока давний приятель Уваров не привлек его к работе в Министерстве народного просвещения, доверив видные должности. Сперва Дондуков-Корсаков стал попечителем Санкт-Петербургского учебного округа и председателем столичного цензурного комитета, а в 1835-м еще и вице-президентом Академии наук. В 47 лет он получил чин тайного советника. Многие считали его карьерный взлет незаслуженным. А Пушкин во многом связывал свои цензурные неприятности с интригами Уварова и Дондукова-Корсакова.

«Дурак и бардаш»

В 1835 году поэт записал в дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачева [имеется в виду «История Пугачевского бунта». – «Историк»], а что хуже – не покупают. Уваров – большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит». Понятие «бардаш», которого нет в словарях, по-видимому, означает «завсегдатай веселых заведений» или «мужчина, который ведет себя как представительница древнейшей профессии». С тех пор Пушкин называл князя только Дундуковым – не Дондуковым. Из олонецкого северного говора в русскую речь вошло бранное слово «дундук», что значит «бестолковый, глупый и одновременно кичливый человек».

В том же году Пушкин посвятил бедолаге князю одну из самых известных и колких своих эпиграмм, которую и в наше время нельзя публиковать без купюр:

В Академии наук

Заседает князь Дундук.

Говорят, не подобает

Дундуку такая честь;

Почему ж он заседает?

Потому что … есть.

Эти строки – разумеется, анонимно – ходили по обеим столицам. Но непросто было не узнать пушкинский слог! Слишком звучные стихи, которые трудно забыть, однажды услышав. А острие эпиграммы отточено мастерски. С одной стороны, поэт намекал на научную несостоятельность человека, занявшего высокий пост в академии. С другой – на то, что единственной причиной возвышения Дондукова-Корсакова якобы была его противоестественная связь с министром Уваровым, о которой давно поговаривали злые языки. Князь вполне мог вызвать Пушкина на дуэль: повод был веский. Но предпочел создать впечатление, что ничего не знает об этой эпиграмме. Дондукову-Корсакову хватало дворянского воспитания, чтобы никогда ни словом, ни жестом не напоминать поэту о скандальной шутке. Он делал вид, что ее просто не было, что этот «стишок» не имеет к нему никакого отношения. Над князем нередко подшучивали, ведь нелегко выбросить из головы пушкинские строки, но он не обращал на это внимания. Ученым Дондуков-Корсаков действительно не был, однако административными навыками, завидным самообладанием и хорошим воспитанием обладал.

Братья Корсаковы

К тому же он давно – как минимум заочно – знал автора эпиграммы. Одним из лицейских друзей Пушкина был его младший брат Николай Корсаков – одаренный поэт и музыкант. В стихотворении «Пирующие студенты» Пушкин писал о товарище: «Милый наш певец, любимый Аполлоном». Окончив лицей, Николай стал сотрудником Министерства иностранных дел, но, увы, в 20 лет умер во Флоренции от чахотки. Пушкин посвятил ему стихотворение «Гроб юноши», а в знаменитом «19 октября» 1825 года так вспоминал о своем друге:

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Пушкин был знаком и с третьим братом Корсаковым – Петром, издателем и цензором, о котором отзывался неизменно уважительно, а в одном из писем обращался к нему: «Некогда, при первых моих шагах на поприще литературы, вы подали мне дружескую руку». В 1817 году Петр Корсаков редактировал журнал «Северный наблюдатель», в котором юный Пушкин опубликовал пять стихотворений. Сам издатель называл себя «всегдашним почитателем» пушкинской музы. И незадолго до гибели поэта восторженно отозвался о первых главах «Капитанской дочки».

Портрет президента Академии наук Сергея Уварова. Худ. В.А. Голике. 1833 год

Пушкин, несомненно, знал Дондукова-Корсакова еще с тех пор, когда он не носил двойной фамилии. То есть до 1829 года, когда ему после женитьбы на княжне Марии Никитичне Дондуковой, правнучке калмыцкого хана Дондук-Омбо, дети которого, приняв православие, получили княжеский титул, было высочайше дозволено вместе с потомством именоваться этим титулом во избежание угасания рода. 35-летний Корсаков получил право добавить к своей фамилии вторую – княжескую. Видимо, он был неравнодушен к громким регалиям. Изображение профиля Дондукова-Корсакова имеется в бумагах Пушкина, относящихся к январю-февралю 1830 года, когда князь еще не заседал в Академии наук и не имел отношения к цензорству, занимаясь совсем другими вопросами по линии Министерства внутренних дел.

Добродушный цензор

По выражению друга Пушкина Петра Плетнева, Дондуков-Корсаков был «большой мастер на денежные предприятия» и сумел составить себе немалое состояние помимо богатого приданого. Впрочем, в 1836 году поэту довелось ближе узнать князя. Пушкин стал учредителем и главным редактором журнала «Современник» и не раз обращался к нему по цензурным вопросам. Оказалось, что «Дундук» – вовсе не невежа, к своим обязанностям в академии относится добросовестно, да и цензором его едва ли назовешь самым строгим. Сохранилась переписка давних знакомых – взаимно уважительная. Скорее всего, Дондуков-Корсаков опасался, что его заподозрят в мстительных чувствах из-за хлесткой эпиграммы.

Друг Пушкина Сергей Соболевский утверждал, что поэт, коротко узнав князя, сожалел о той «убийственной» эпиграмме. Пожалуй, это верно лишь отчасти. Известно, что Пушкин, уладив отношения с «Дундуком», не переставал над ним посмеиваться – по крайней мере, в разговорах с приятелями. Например, как-то вместе с журналистом Андреем Краевским он заглянул на открытое заседание академии. По болезни Уварова вице-президент Дондуков-Корсаков в тот день председательствовал: при орденах, в новеньком мундире он выглядел торжественно. Кивнув на него, поэт шепнул Краевскому: «Ведь сидит довольный и веселый, а ведь сидит-то на моей эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится!»

Есть версия, что друзья князя были причастны к организации последней дуэли Пушкина, но она относится скорее к области историко-литературных фантазий. В запутанной истории пушкинской дуэли самые дотошные исследователи не нашли дондуковских следов.

После гибели поэта, в декабре 1837-го, Дондуков-Корсаков, прежде занимавший в Академии наук только административную должность, стал ее почетным членом, а вице-президентом оставался до 1852 года.