Народный академик

О первом кавалере возрожденного ордена академике Дмитрии Лихачеве «Историку» рассказал его ученик, ведущий научный сотрудник Института русской литературы РАН, доктор филологических наук, известный писатель Евгений Водолазкин.

Беседовала Зинаида КУРБАТОВА 

Евгений Водолазкин

Первым, кто в новой России был удостоен ордена Святого Андрея Первозванного, стал не военный, не чиновник, а ученый, посвятивший всю свою жизнь изучению древнерусской литературы. Разве это не удивительно?

Соединение распавшегося времени

– Почему так произошло? Специалистам по древнерусской литературе раньше столь высоких наград не вручали…

– Я думаю, что Дмитрий Сергеевич был награжден не как специалист по древнерусской литературе (хотя в этом качестве, по моему глубокому убеждению, он был, безусловно, первый), а как выдающийся и всеми уважаемый человек, значимый для своей страны и для всей русской культуры в целом. Он сам создал свою «должность» – быть Лихачевым. В известном смысле никто более него не был достоин стать первым кавалером этого ордена. Ведь возрождение ордена Святого Андрея Первозванного олицетворяло собой соединение распавшегося времени, воссоздание исторического единства России. И академик Лихачев был, возможно, единственным человеком в стране, ассоциировавшимся как раз и с тем прошлым, которое безвозвратно ушло, и с тем настоящим, в котором он жил и играл очень важную роль.

– В одном из своих очерков о Лихачеве вы назвали его «народным академиком». Почему?

– На мой взгляд, это действительно так. Очень мало ученых, которых знает широкая публика. Причем Лихачева знали не только интеллигенты, но и простые люди. Я всегда с некоторой опаской использую выражение «простые люди», поскольку нет простых людей, все по-своему сложные, но вы понимаете, о ком идет речь, – о людях, не связанных с книжностью. Эти люди, может быть, даже его не читали. Даже скорее всего не читали. Но они слышали о нем, они видели его выступления. И он на самом деле был любим страной. Пожалуй, Дмитрий Сергеевич стал первым и, как мне кажется, последним академиком, которого знали и любили абсолютно все. Поэтому он, безусловно, народный академик.

– Вы упомянули интеллигенцию. Что вкладывал Лихачев в понятие «интеллигентность»?

– Он сам был образцом интеллигента и, я считаю, поднял на чрезвычайную высоту само звание русского интеллигента. В европейской, то есть западноевропейской, культуре такого понятия нет. Лихачев, кстати, не любил, когда говорили «Европа», противопоставляя ее России. Когда в его присутствии кто-то сказал, что «я завтра лечу в Европу», Дмитрий Сергеевич тут же парировал: «А сейчас вы где?» Он всегда считал Россию частью Европы… Так вот, в западноевропейских языках слово «интеллигент» имеет значение «интеллектуал», образованный или просто умный человек или и то и другое. Но только в русской культуре интеллигентность подразумевает нравственные качества. Это не случайно. Лихачев был уверен, что интеллигентным может быть и крестьянин, и рабочий. Поскольку, когда у человека есть пытливый ум и нравственные качества, он и является интеллигентным. 

– Что самое главное, на ваш взгляд, в научном наследии академика Лихачева?

– У меня нет ни малейших сомнений, что это был крупнейший медиевист своей и не только своей эпохи. «Текстология» – одна из его важнейших книг – до сих пор является учебником как для любого ученого-медиевиста, так и для каждого исследователя, работающего с текстами Нового времени. Это великая книга.

Однако есть у Лихачева и масса исследований конкретных памятников. В том числе «Слова о полку Игореве». Ведь это он гениально доказал, что «Слово» – прежде всего литературное произведение. До этого его часто объявляли фольклорным текстом, чуть ли не древнерусской «песней». Лихачев говорил о том, что да, в значительной степени «Слово» состоит из фрагментов фольклорного происхождения (действительно, в нем есть вкрапления таких жанров, как песни, плачи), но в фольклоре никогда плачи и песни не соединяются. Это совершенно разные жанры, а сочетаются они лишь в литературном произведении. И потому «Слово» – это не фольклор, а литература. А если мы рассматриваем его как литературу, мы совершенно по-другому объясним его феномен.

– Лихачев ведь был еще удивительным популяризатором науки!

– Он сделал древнерусскую литературу достоянием общественного сознания. А это очень важно. Это создает глубину, позволяет понять, что мы возникли не вчера и не в XIX столетии. Я знаю одного западного ученого, который говорит: «Да что вы носитесь с вашей древнерусской литературой, великой русская литература стала только в XIX веке». Помню, тогда меня изумило это суждение – в первую очередь таким зияющим непониманием, что ни Пушкин, ни Достоевский, ни Толстой невозможны без культуры Древней Руси. Чтобы постигнуть их, надо понять роль древнерусской литературы в нашей истории, и это понимание дал Дмитрий Сергеевич Лихачев. Причем как на научном уровне, так и на общественном. Его заслуги в этом чрезвычайны: я не знаю другого такого ученого, который умение делать важные научные открытия столь органично соединял бы с умением доходчиво и просто рассказывать о сложных вещах. Это особый дар Дмитрия Сергеевича.

Президент России Борис Ельцин вручил академику Дмитрию Лихачеву орден Святого апостола Андрея Первозванного № 1. Москва, Кремль, 1 октября 1998 года

«Ну вот теперь можно и пожить»

– Каким было его отношение к советской власти?

– Я напомню о выступлении писателя Фазиля Искандера на чествовании Лихачева в Академии наук по случаю его 90-летия. Искандер вышел и сказал: «Я всё думал, почему Дмитрий Сергеевич так долго живет, почему его жизнь такая длинная и такая плодотворная. Наверное, потому, что он поставил себе задачей пережить советскую власть». Помолчав, он добавил: «Ну вот теперь можно и пожить». Я не знаю, была ли у Дмитрия Сергеевича задача пережить советскую власть. Но то, что он выстроил с ней отношения особым способом, несомненно. Понимаете, были диссиденты – к ним я отношусь с уважением, однако не могу не понимать, что эти люди сгорали на своем диссидентстве. Странным образом они становились частью системы, с которой боролись, – только с противоположным знаком. Лихачев не был диссидентом, он никогда не допускал каких-то, как тогда было принято говорить, антисоветских высказываний. Дмитрий Сергеевич жил не против советской власти, а как бы вне ее. То есть так, как будто ее нет. Но когда возникала ситуация абсолютно для него неприемлемая, он был способен на поступок.

Евгений Водолазкин со своим учителем Дмитрием Лихачевым. Конец 1990-х годов

Я не знаю другого такого ученого, который умение делать важные научные открытия столь органично соединял бы с умением доходчиво и просто рассказывать о них

– Вы имеете в виду его отказ подписывать коллективное письмо против академика Андрея Сахарова?

– Да. Это была осень 1975-го. Уже потом, в годы перестройки, зашел разговор на эту тему в нашем отделе древнерусской литературы, и кто-то из сотрудников спросил его: «А правда ли, что вы, Дмитрий Сергеевич, разорвали коллективное письмо, которое вам предложили подписать против академика Сахарова?» Он рассмеялся: «Ну, во-первых, это не мой стиль – что-то рвать, а во-вторых, тогда такие предложения делались по телефону». И рассказал, что ему позвонил академик Михаил Храпченко и сообщил, что нужно поставить свою подпись под письмом. Но, заметьте, Лихачев ответил ему не в форме гневной отповеди. Он просто сказал, что с Сахаровым незнаком, а против незнакомых людей не может подписывать никаких писем. Примечательно, что сразу же после этого его избили на лестничной площадке, у дверей его собственной квартиры. Несмотря на это, Дмитрий Сергеевич пошел и прочитал обещанную лекцию про «Слово о полку Игореве» на историческом факультете. И лишь потом отправился в академическую поликлинику, где выяснилось, что у него сломаны два ребра. Видимо, убивать его не хотели, но хотели дать понять, что все не так просто, как, может быть, ему кажется. Хотя, думаю, он и без этого понимал, на что шел. Я хочу сказать этим, что, пока можно было, Дмитрий Сергеевич избегал конфронтации с советской властью, однако иногда получалось так, что требовалось совершить поступок, и в этих случаях он был тверд.

Дмитрий Лихачев с внучкой Зинаидой Курбатовой. Новгород, 1980 год

«Я перечел ваше письмо»

– Как он воспринял перестройку? И каким было его отношение к тому, что происходило в стране при Борисе Ельцине?

– Отношение к перестройке у него, как и у нас у всех, было определенно позитивным: мы были полны надежд, нам казалось, что все изменится. И действительно многое изменилось. Михаил Горбачев Лихачева очень ценил. И Дмитрий Сергеевич, надо отметить, держался с достоинством, понимая, что внимание со стороны властей – вещь преходящая. Ельцин тоже к нему благоволил. Наина Иосифовна Ельцина в своих воспоминаниях даже написала, что единственным, кого Борис Николаевич побаивался, был Дмитрий Сергеевич Лихачев. Мало кто об этом знает, но он сыграл определенную роль в том, что Ельцин приехал на церемонию захоронения останков членов царской семьи. Президент поначалу туда собирался, но затем решил отказаться от этой поездки. Выяснилось, что есть только один человек, который способен на него повлиять, – Лихачев. Когда к нему обратились, он отправил Ельцину письмо. А потом, как мне Дмитрий Сергеевич сам рассказывал, ему позвонил президент: «Я перечел ваше письмо, я приеду». И приехал. Я самого письма не видел, но знаю его в изложении Дмитрия Сергеевича. Он писал: вы как президент страны обязаны присутствовать на похоронах представителей последней легитимной власти России. И этот аргумент Ельцина убедил.

– Не все почитатели Лихачева одобрили его поступок, когда в октябре 1993-го он в числе многих других деятелей культуры подписал письмо с призывом к Ельцину перестать миндальничать с «красно-коричневыми оборотнями». В советское время никаких коллективных писем не подписывал, а в этот драматический момент вдруг подписал. Как вы думаете, почему он это сделал и прав ли был?

– Есть способ рассуждать о вещах антиисторично, вне контекста. И тогда можно выдвигать любые версии и обвинения. Но если понять, какое это было время… Для Лихачева речь шла о людях, которые с оружием в руках намеривались восстановить советскую власть. Эта опасность была совершенно очевидной. По крайней мере, в глазах Дмитрия Сергеевича. Думаю, смысл этого письма абсолютно совпадал с его внутренним убеждением. Он был категорически против любого насилия, но в тот момент, на мой взгляд, видел, что начинается новая гражданская война, и смысл его подписи состоял в том, что эту войну надо остановить немедленно, в самом ее зародыше. Человек, который пережил все 70 лет коммунистического правления, сидел в концентрационном лагере, – у него не могло быть другого отношения к советской власти. Он хотел спасти страну от повторения прошлого. В этой ситуации его позиция вполне объяснима.

По-настоящему свободный человек

– Трудно было поверить, что этот негромкий, интеллигентный человек прошел Соловецкие лагеря, блокаду Ленинграда. Как повлияли на него эти страшные жизненные обстоятельства?

– Это была большая беда в его жизни, принесшая ему огромные страдания. Но вы правы: ни в его стиле, ни в его манере говорить это никак не сказывалось. Ведь есть люди, которые прошли через многое и будто каждой своей клеточкой кричат о том, что пережили. По-разному такой страшный опыт влияет на людей. Некоторых это ожесточает. Они пребывают в какой-то постоянной обиде на судьбу, пытаются рассказывать о несправедливостях, допущенных в их отношении. Дмитрий Сергеевич ничего такого не делал. Он это замкнул в себе, переработал это в себе, сжег это в самом себе.

Дмитрий Лихачев с внучкой Зинаидой Курбатовой. Новгород, 1980 год

– Мне кажется, у него этот страшный опыт вылился в огромное желание помогать.

– Он помогал очень многим. Когда узнавал о том, что человек сидел, сразу выстраивал к нему какое-то особое отношение. Знаете, я вспомнил, как однажды в его присутствии кто-то отпустил очень едкую шутку в адрес Валерии Новодворской, и Дмитрий Сергеевич резко оборвал этого человека. Он сказал: «Она многое претерпела, в тюрьме провела очень трудные годы, и не надо о ней так говорить». Я был свидетелем этого и как раз тогда понял его особое отношение к сидельцам, людям, которым пришлось пережить большое страдание.

Но его доброта распространялась, разумеется, не только на сидельцев. Ее чувствовали все, кто окружал Дмитрия Сергеевича: он помогал с врачами, с решением квартирного вопроса, с ленинградской пропиской. Он всегда устраивал каким-то чудесным образом жизнь, казалось бы, посторонних ему людей. Например, когда Лихачев в 1993 году получил Государственную премию РФ, он отдал ее молодым сотрудникам отдела древнерусской литературы, разделил между всеми аспирантами и младшими научными сотрудниками. В их числе были я и моя жена, поэтому я всегда говорю, что уже получал Государственную премию.

Дмитрий Сергеевич не просто помогал – его особенность была в том, что он жалел людей. Может быть, этому его научил лагерь, не знаю. Но он помогал не в силу каких-то абстрактных убеждений, а по естественному чувству. Звонил, договаривался, чтобы поддержали, не обижали, не притесняли. Лихачев помог множеству людей. Вот я сказал «жалеть», а ведь в русском языке слово «жалеть» еще значит «любить». Все, чем он занимался, было одухотворено этой любовью, а не только его принципами, представлениями, как должно поступать, а как не должно. Это было овеяно его громадным чувством. Ответную любовь к нему мы – наша семья, его ученики – чувствуем по сей день. Любовь и благодарность…

– Какие уроки вы вынесли для себя в результате общения со своим знаменитым учителем?

– Он не был человеком, который произносит назидательные речи. Нет, Дмитрий Сергеевич, если можно так выразиться, учил своим поведением, своими поступками, а главное, может быть, своим стилем. Ведь стиль – это очень важно. Почему его не любила советская власть? Ведь он же не был активным борцом против нее. Он ее не любил, особо этого не скрывал, но бороться против нее – не боролся. Однако стиль – это самое непосредственное выражение человека. Было понятно, что те, кто любит Лихачева, никогда не полюбят советскую власть. И вот на этом сущностном уровне было несходство, антагонизм. Он был по-настоящему свободным человеком. Что я имею в виду? Можно, допустим, высказываться резко в отношении людей, которых ты считаешь своими оппонентами. Но Лихачев позволял себе и другое, что, с моей точки зрения, наиболее ценно, – мог сказать «нет» людям, являвшимся его единомышленниками. В этом и есть самое, может быть, очевидное проявление свободы. Эта независимость суждения и поступков была очень органична для него, и это один из важных для меня уроков. 

Равнодушный кавалер

Зинаида Курбатова, внучка Дмитрия Сергеевича Лихачева, корреспондент отдела культуры ВГТРК, рассказала об отношении академика к наградам

Дедушка относился к наградам равнодушно. Исключением была медаль «За оборону Ленинграда» – остальные у него были свалены в ящик письменного стола. В середине 1980-х его пригласили на какой-то прием, и надо было надеть недавно полученную им звезду Героя Соцтруда. Дед полез в ящик, а ее нет. Прихожу из института – все домашние ищут звезду, стоит шум, крик. Так и не нашли. В результате обратились к одному знакомому, а у того был подпольный ювелир, за одну ночь он сделал копию звезды. В 2021 году я передавала вещи дедушки в Государственный музей истории Санкт-Петербурга. Музейщики были удивлены этой странной медалью… Когда дедушку наградили орденом Андрея Первозванного, меня позвали посмотреть на орден, он лежал в его кабинете в бархатной коробке. Я полюбовалась, а потом все сели завтракать, в том числе фельдъегеря, которые сопровождали дедушку и его дорогую награду из Москвы в Петербург. К тому моменту он уже принял решение передать орден в Государственный Эрмитаж. Что и было сделано тогда же.