Первый кавалер

Глава Посольского приказа, ближний боярин Федор Головин был первым удостоен ордена Святого Андрея Первозванного. Это произошло 10 марта 1699 года.

Определение «первый» к Головину надо добавлять не один раз. Он еще и первый адмирал среди русских адмиралов, и первый российский генерал-фельдмаршал. В литературе его иногда называют первым русским графом Священной Римской империи, но это неточно – его все же опередил Александр Меншиков, в 1702-м получивший титул от императора Леопольда I.

«Возвещаю об общей печали…»

Скончался Федор Алексеевич скоропостижно. Как он чувствовал себя накануне – неизвестно, но от дальней поездки не отказался. Петр I предоставил Головину самому решать, остаться ли в Москве или ехать к нему в Киев. Головин поехал. Получилось – себе на беду. В Нежине захворал, в Глухове 30 июля 1706 года умер…

2 августа царь писал Федору Апраксину, что обращаться к нему не собирался, но «воля Всемогущего на то нас понудила, ибо сея недели господин адмирал [и друг наш] от сего века посечен смертию в Глухове…» Петр, впрочем, даже «печали исполненный», остается Петром – не забывает о деле. Апраксину велено присмотреть за всеми учреждениями, бывшими под началом покойного, за исключением Посольского приказа. Руководство этим ведомством требовало особых качеств и знаний, которыми Апраксин не обладал. На следующий день царь отправил короткое письмецо Меншикову. Тема все та же: «Возвещаю об общей печали…»

Мы не случайно остановились на реакции Петра на смерть Головина. Так уж вышло, что реакция царя на подобные печальные известия стала своеобразным мерилом его личного отношения к человеку. Стоит вспомнить о том, как тяжело он пережил кончину матери: остался один на один со своим горем, избегая бесполезных слов сочувствия. Или уход «веселого дебошана» и сердечного друга Франца Лефорта – тогда Петр впал в безутешную скорбь, минутами похожую на отчаяние. Внешне реакция на смерть Головина была не столь глубока. Но все же и эта печаль соизмерима с прежними потерями…

Головин по воле царя стал первым кавалером ордена Андрея Первозванного. В нашем понимании таким кавалером должен был стать человек, за которым числились громкие победы и видимые перемены. Но за Головиным громких побед не значилось. Покойный, хотя и имел высокие воинские звания, оставался по сути человеком партикулярным. Перемены при нем были, но их едва ли можно признать эпохальными. До перелома в войне – то есть до Полтавской виктории – оставалось еще три года, до превращения Московского царства в Российскую империю – и того больше. Конечно, Петру было невтерпеж. Учредил орден – надо дать его скорее! Значит, выбирал на тот момент лучшего. И выбрал. Не Александра Меншикова. Не Федора Апраксина. Не Бориса Шереметева… Федора Головина.

Почему Головин для него – лучший?

Похороны Федора Головина в Москве в 1706 году. Гравюра начала XVIII века

В окружении Петра было не так много людей, способных не просто воплотить его замыслы в жизнь, но и разделить его взгляды на будущее страны. В Головине царь нашел такого соработника

Начало пути

Среди тех, кого мы с легкой руки Александра Пушкина относим к «птенцам гнезда Петрова», Головин, пожалуй, известен менее всех. Одна из причин – слишком ранний уход. Его имя чаще всего упоминается, когда речь заходит о Нерчинском мире 1689 года – первом российско-китайском договоре. А между тем Нерчинск – лишь начало государственной деятельности Головина, начало действительно яркое и запоминающееся, но стоящее в ряду не менее важных деяний будущего кавалера. Только в первом случае договор завершал целый этап движения России на восток, «встречь солнцу», во втором – говорится о ставшем набирать силу движении к Балтике, кульминации которого Федору Алексеевичу увидеть не довелось.

Мы мало что знаем о первых годах службы Головина. Точнее сказать, его биография во многом схожа с биографией юношей из знатных дворянских родов московского списка, делавших при поддержке родичей неплохую карьеру. Однако обращает на себя внимание уровень образования, полученного Головиным. Ветер перемен, задувший при втором Романове, коснулся и его семьи. Федор изучал латынь, причем его учителем называют поэта и переводчика, выпускника Краковского университета поляка Яна Белобоцкого. Позднее Головин вел на латыни переписку, а во время переговоров в Нерчинске сумел уличить иезуитов-толмачей, выполняющих роль переводчиков с маньчжурского, в неаутентичности переводов. Похоже, ему легко давались иностранные языки. Он владел английским, что позже помогло в поездке с Петром I на Туманный Альбион, и монгольским, столь нужным в Забайкалье.

Молодого стольника заметил и оценил глава Посольского приказа, фаворит царевны Софьи князь Василий Голицын. Его не смутила даже близость Головиных к Нарышкиным, и Федор Алексеевич был уполномочен улаживать пограничные споры с Китаем. Надо отдать должное Голицыну: он исходил из деловых качеств, а не из «партийной» принадлежности Головина.

Нерчинск. Голландская гравюра конца XVII века

На дальневосточных рубежах

Отправляя на восток «великое полномочное посольство», в Москве имели смутное представление о Китае, обычаях и нормах цинской дипломатии. Проблемой оставалась даже сама возможность общения: ни в Посольском приказе, ни в Нерчинске не было толмачей, владевших маньчжурским языком.

Между тем задачи, поставленные перед Головиным, были амбициозные, а средства их достижения – ничтожные. По сути дела, в условиях необъявленной войны, не имея достаточных вооруженных сил, послы должны были добиваться прочного мира, сохранив за Россией владения в Даурии. Правда, из-за неясности обстановки Головина наделили административными полномочиями и даже выделили ему пять сотен стрельцов (посольство выехало из Москвы в январе 1686 года на 270 санях), к которым в Сибири надо было присоединить еще 1400 «охотчих» людей. Это был авангард «несметных и несчетных сил», которые, согласно наказу, могли прислать московские государи в случае, если противная сторона возжелает развязать войну. Задумка с подобной угрозой из уст Головина оказалась, впрочем, никчемной. Цинские дипломаты возразили, что одного только ходу этим войскам до Амура потребуется два года. Действительно, русскому послу пришлось в процессе переговоров полагаться не столько на мифические «несметные силы», сколько на героизм немногочисленных защитников Албазина, сильно впечатливших маньчжуров во время двух осад крепости, и на собственное умение договариваться.

Скудная информация о положении в крае превратила миссию Головина в задачу со многими неизвестными. И посол, лишенный, по сути, реальной помощи из центра, взялся за ее решение – осмотрительно и инициативно. Он по крупицам собирал информацию, выяснял позицию монгольских и джунгарских ханов и склонял местных князьков к русскому подданству. Головину довелось даже отражать в начале 1688 года спровоцированное богдыханом нападение монголов на Удинск и Селенгинск, а затем идти в поход и усмирять мятежных тайшей на реке Хилок. Но самым трудным оказалось уловить истинные намерения высокопоставленных цинских дипломатов. Следуя указаниям императора Канси, они не спешили на переговоры. Долгое время Головин оставался в неведении относительно того, начнутся ли они вообще. Однако рост могущества Джунгарского государства, соперничавшего с маньчжурами в Монголии, побудил цинских дипломатов покинуть Пекин и двинуться на север.

Осада крепости Албазин маньчжурами в 1686–1687 годах. Голландская гравюра конца XVII века

Нерчинский договор

В конце июля 1689 года на 76 военных судах китайское посольство подошло к Нерчинску. Одновременно к городу приблизилось войско. Цинские армия и флот насчитывали около 15 тыс. воинов. Намерения были очевидны – не столько обсудить условия мира, сколько продиктовать их. Главный вопрос переговоров – будущая граница. Головин, следуя инструкции, запросил максимум – по Амуру до самого моря. В ответ цинские послы потребовали от русской стороны оставить Албазинское воеводство и большую часть Забайкалья. В накаленной атмосфере, по запискам француза-иезуита, Головин повел себя очень достойно: угроз не испугался и сумел «соблюдать свой ранг без подчеркивания, очень естественно и просто», пытаясь выяснить, до какой черты готовы идти китайские дипломаты.

Они ответили военной демонстрацией. Головин вывел в поле свое небольшое войско. Представители Канси предпочли возобновить переговоры, довольствуясь тем, что все же принудили царских послов пойти на уступки. 27 августа 1689 года договор был подписан. Согласно его статьям, граница прошла по реке Аргунь и далее по Становому хребту до Охотского моря. Русские вынуждены были покинуть Албазинское воеводство и разорить Албазинский острог при «клятвенном обязательстве» противной стороны не заселять оставленные ими земли. Забайкальский край Головину удалось отстоять от посягательств. В договор по настоянию русского посольства вошла статья о свободной торговле.

В научной литературе по-разному оценивают результаты первой дипломатической миссии Головина. Но в любом случае договор принес сторонам столь нужный на тот момент мир. И в этом, несомненно, большая заслуга будущего кавалера ордена, сумевшего в крайне неблагоприятных условиях отстоять интересы России.

Русское знамя, захваченное шведами в битве при Нарве 19 ноября 1700 года

Победа шведов в битве при Нарве. Худ. Г. Седерстрём. 1910 год

Соработник Петра

Вернувшись в Москву после почти пятилетнего отсутствия, Головин застал большие перемены. С падением царевны Софьи власть перешла в руки царя Петра, который, впрочем, в то время был больше увлечен «Марсовыми и Нептуновыми потехами», нежели управлением государством. Однако он благосклонно принял результаты посольства, лишь попеняв Головину за потерю Албазина. Посол получил боярскую шапку, а главное – привлек внимание любознательного Петра своими рассказами о Сибири. Сам же Федор Алексеевич, осмотревшись, быстро вошел в царский круг. Он сблизился с Лефортом, сбрил бороду, чем сильно порадовал молодого царя.

В окружении Петра было не так много людей, способных не просто воплотить его замыслы в жизнь, но и разделить его взгляды на будущее страны. Здесь ничего не перепутано. Именно в такой последовательности. Ведь государевым слугам исполнить цареву волю – окриком, понуканием, батожками – являлось делом привычным. А вот осознать необходимость нового, стать единомышленником Петра было дано не каждому. В Головине царь нашел такого соработника. Нашел и быстро оценил. Своей рассудительностью и осмотрительностью Головин стал дополнять гневливого Петра, нередко охлаждая его взрывчатый темперамент доводами, к которым тот прислушивался.

Особенно это было важно в дипломатии. Здесь первое дело – уметь договариваться. И лучше договариваться (уж это Федор Алексеевич твердо усвоил), когда за спиной стоит серьезная военная сила. Парадоксально, но за всю жизнь Головину выпало дважды договариваться, как раз не имея возможности опереться на нее. Первый раз, как мы уже знаем, в Нерчинске. Второй – после первой Нарвы, когда, по сути, пришлось заново выстраивать отношения с соседями. Но именно в этом Головин оказался силен: он умел убеждать, находить приемлемые для сторон решения, предугадывая развитие событий и упреждая ходы противников. Опытность и ум в таком случае решают далеко не всё, но это все же лучше, чем растерянность и бессилие.

Универсализм Головина обернулся разнообразием дел, которые поручал ему Петр. В этом царь был необычайно щедр. Вскоре по возвращении из Нерчинска Головин стал генерал-комиссаром, ответственным за снабжение армии и флота. Он участвовал в обоих Азовских походах. Во втором походе командовал авангардом эскадры и вместе с Петром дошел на галере «Принципиум» до низовьев Дона, воспрепятствовав намерению турок оказать помощь осажденному азовскому гарнизону. И пусть командование это было во многом номинальным – благо под началом Головина состояли принятые на русскую службу моряки-иностранцы.

Дипломат Нового времени 

Основным делом соработника царя стала внешняя политика. В знаменитом Великом посольстве 1697–1698 годов он занял место второго посла, уступив первое Лефорту. Но эта нумерация не отражает истинной ситуации. Он – первый и главный исполнитель воли Петра, на него возложена вся текущая работа. Причем помимо дипломатии ему были поручены закупки и привлечение иностранных специалистов, а также поиск денег, которых вечно не хватало.

Попытка Петра вдохнуть новые силы в распадавшуюся антитурецкую коалицию провалилась. Пресловутая «христианская солидарность», едва союзники достигли желаемого, была забыта. Но уроки Великого посольства не пропали даром. Лично для Головина это была большая школа. Завершилось его превращение в дипломата Нового времени, которому ведомы и подвластны приемы изощренной европейской «политики». Он выучился «отдавать визиты со всяким респектом», вести ни к чему не обязывающие разговоры и галантно, несмотря на известную полноту, носить европейское платье. Так что к моменту кардинального изменения внешнеполитического курса во главе русской дипломатии оказался опытный и умный политик, ничем не уступающий своим европейским коллегам. Это подтвердили дальнейшие события, когда царь поручил ему начать секретные переговоры с датчанами и саксонцами – будущими союзниками по Северной войне. Москва при Головине стала одним из центров межгосударственных отношений. В ожидании масштабных перемен сюда устремились дипломаты из Австрии, Польши, Швеции, Дании, Бранденбурга. Результатом внешнеполитической деятельности Головина было его назначение главой Посольского приказа с задачей создания обустроенной на европейский манер российской дипломатической службы.

С началом Северной войны, в самые трудные годы после «нарвской конфузии», ему пришлось прилагать невероятные усилия, чтобы прорвать дипломатическую блокаду, возводимую победителями-шведами. «Войну нашу мало в дело ставят, больше посмеиваются», – писал Головину российский посол в Вене князь Петр Голицын. И это «больше посмеиваются» было для Федора Алексеевича горше всего! Он координировал действия русских послов, вступал в тайные переговоры с датчанами, сопровождал царя в Биржи, где удалось за немалую плату поддержать союз с ненадежным Августом II Сильным. В 1704-м подписал договор с Речью Посполитой.

В эти беспокойные годы складывалась репутация Головина. «Этого общительного и хлебосольного человека отличает основательность в выполнении любого поручения», – отмечал английский посол Чарльз Уитворт, дополняя свою характеристику признанием за русским канцлером славы «самого рассудительного и самого опытного из государственных людей». Ему вторил секретарь австрийского посольства Иоганн Георг Корб: Головин – светский человек, выделяющийся «зрелой обдуманностью в решениях».

Прибытие московского посольства в Амстердам в августе 1697 года. Худ. А. Сторк. Конец XVII – начало XVIII века

Портрет Франца Лефорта. Худ. Михил ван Мюссер. 1698 год

Доверенное лицо

Еще ранее прозвучало признание датского посла Пауля Гейнса: «Это боярин с большими заслугами… Царь ему более всего доверяет». И было за что. Головин не был уличен, как Меншиков, в казнокрадстве и не стремился, как вечно жалующийся на старость и обстоятельства Шереметев, «избыть государеву службу». Но это вовсе не значит, что у него не было своих слабостей. Честолюбие делало его неравнодушным к наградам и чинам. Возведение Меншикова в имперское графское достоинство побудило Головина хлопотать о том же. «А еще изволишь графом быть – я потом приложу здесь радение, только даром не сделать, надобно заплатить», – писал ему пребывавший в Вене посол Прокофий Возницын.

Нельзя не поражаться объемом дел, которые Петр взвалил на Головина. Разве что у самого царя их было больше. Так что если в российской «птице-тройке» Петр был коренник, то Головин – пристяжная. Федор Алексеевич в разные годы руководил семью приказами. В большинстве случаев – многими одновременно. В его ведении оказались Навигацкая школа и издание учебной и переводной научной литературы.

Массу сил и времени отбирали отдельные поручения – от участия в следствии над мятежными стрельцами до организации гербового сбора. Подчас задачи были прямо-таки «экзотическими». Весной 1706 года Петр велел Головину прислать в Санкт-Петербург «трубки» (подзорные трубы) для наблюдения за солнечным затмением. При этом указано было во всеуслышание объявить москвичам о предстоящем небесном явлении, «дабы за чудо не поставили; понеже когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо». Федор Алексеевич «трубки» отослал, пообещав: «Разглашать о затмении буду довольно». Действительно, вскоре было напечатано «Изъявление о затмениях», где объяснялось, что затмение «у нас (есть ли небо светло) с великим удивлением и страхом больше двух часов видимо будет».

Но самые ответственные и хлопотные поручения, за исполнение которых был особый спрос, касались построения флота и регулярной армии. Головин, хотя и обладал высшими морскими и воинскими званиями, судами и войсками непосредственно в сражениях не командовал. Но он участвовал в их создании и снабжении. Царь поручил ему следить за строительством кораблей на Олонецкой верфи и укреплений у Котлина. В мае 1704-го Головин не без гордости писал Петру о флоте в Финском заливе «в 20 кораблях и фрегатах, состоящем купно с 7 великими галерами и 10 бригантинами», а также о Котлине с пушками, из-за которых «ныне неприятельские корабли… не могут сюда приближаться». Для царя, сильно опасавшегося в первые годы за судьбу своего «парадиза» – Санкт-Петербурга, подобные известия были как бальзам на душу.

Медаль в честь Федора Головина. 1698 год

«Ваш всегдашни knecht Piter»

Именно так однажды подписал свое письмо Федору Алексеевичу будущий император. Знакомство с биографией Головина дает ответ на вопрос, почему Петр отличал его и первым наградил орденом Андрея Первозванного. Царь просто не мог обойтись без него! Конечно, эта благосклонность была несколько иного сорта, нежели привязанность к Меншикову. Возникшая на основе деловых качеств Головина, его радетельной, столь ценимой царем службы, она не была подкреплена той общностью совместно пережитого, которая связывала Петра с «Алексашкой». Сказывалась и разница в возрасте. Головин скорее подходил на роль слуги-наставника, чем слуги-друга. Однако стоит обратиться к одной только переписке царя со своим канцлером, чтобы убедиться, насколько он доверял Федору Алексеевичу и полагался на него. Царские обращения пересыпаны фразами типа «извольте делать так, как вам отдать ответ в день судный», «полагаем на ваше рассуждение», «я вас на Москве оставил ради управления дел без меня», «для Бога, как можете, вяжитесь в дело». Наконец, слова, не так часто встречающиеся в письмах Петра, – «о том прошу совету». Это не значит, что царь прощал все промашки Головина. Он мог и попенять, если тот не сделал «всего должного», но все же чаще на его покаяние отписывался: «Бог простит…» И умный дипломат хорошо понимал, что за этим стоит: простит, однако не забудет.

С годами между Петром и Головиным сложился свой стиль общения, когда в собственных докладах или пересылаемых письмах от послов канцлер мог поставить на полях для царя одобрительное «зело изрядно» или указующее «зри». И Петр зрил! Один эпизод особенно ярко свидетельствует об отношении царя к Головину. С завершением Великого посольства в честь второго посла была выбита медаль, на аверсе которой помещен его профиль, а на реверсе – лев с поднятым мечом и фамильным девизом: Et consilio et robore («И советом, и мужеством»).

Два десятилетия спустя, в 1720 году, в проекте статута было сказано об основаниях награждения орденом Андрея Первозванного – «за верность, храбрость и разные нам и Отечеству оказанные услуги». Головин такие услуги Петру и Отечеству оказал сполна. В соответствии с девизом: «И советом, и мужеством».

Звезда ордена Святого апостола Андрея Первозванного с бриллиантами. 1862 год