«Журнальная война»

Если в XIX веке еще не использовали термин «информационные войны», это не значит, что они не велись. В ходу были другие понятия: в эпоху Наполеона говорили о «войне перьев», во второй трети века – о «журнальной войне». Последняя была направлена против России

После 1830-х Наполеоновские войны окончательно становились историей, а послевоенный мир незаметно для современников сменялся предвоенным. Венская система международных отношений, на которую некогда уповал император Александр I, была не в состоянии поддерживать равновесие интересов: противоречия между европейскими державами накапливались, разогревался конфликт, вылившийся в большую войну в 1853-м. «Всеподданнейший отчет III Отделения» за 1841 год обращал внимание императора Николая I на то, что предубежденные против России «стараются вселить к ней общую ненависть народов», которая «не может не ослабить нравственное влияние России в сношениях с другими державами». Аналитическая работа ведомства Александра Бенкендорфа приводила к неприятным выводам: западные публицисты создавали в общественном сознании образ агрессивной державы, обреченной на отставание от Западной Европы, на извечное, обусловленное особенностями самой страны и ее народа противостояние «всему цивилизованному миру». Они обличали «деспотию», «варварство», «застой», но целью оказывалась Россия в целом.

Выдумывая Россию

Сравнительно недавно один германский исследователь проделал лексический анализ образов российской действительности в немецкой публицистике 1830–1840-х годов. Получилась удручающая картина: «…для страны – бескрайняя степь, леденящий полярный круг, Сибирь; для подданных – казаки, киргизы, калмыки, башкиры, татары, курносые, узкоглазые азиаты; для династии и царей – Танталов род, смесь рабства и деспотизма, отцеубийца, народоубийца, лицемер, персонифицированное зло; для общественной сферы – варварство, кнут, нагайка, запах сала и дегтя; для отношений к соседям – дремлющий великан, распластавшийся гигант, чудовище, хищная птица, борьба между светом и тьмой, солнечным пеклом и ледяным холодом». Как с горечью замечал долго живший в Германии Федор Тютчев, общественное мнение немцев в конце 1830-х резко контрастировало с мыслями и чувствами поколения недавних союзников, «великого поколения 1813 года»: «Они в продолжение тридцати лет разжигали в себе это чувство враждебности к России, и чем наша политика в отношении к ним была нелепо-великодушнее, тем их не менее нелепая ненависть к нам становилась раздражительнее».

Литератор Владимир Строев в это же самое время удивлялся в Париже: о России печатают статьи «чисто выдуманные, для возбуждения ужаса на бирже или в гостиных», что легко, ибо «нас в Париже совсем не знают», оттого во французском воображении создается «какое-то небывалое царство под именем России», о котором можно печатать «глупейшие басни».

Отношения между Россией и Европой во время Крымской войны. Французская карикатура. Худ. О. Домье. 1854 год

Свою роль играла польская эмиграция: именно в Париже Адам Мицкевич создал образ «Руси-тройки», позже подхваченный Александром Герценом и бытующий по сей день:

Кибитка несется. Жандарм кулаком

Дубасит возницу. Возница кнутом

Стегает наотмашь солдат, свирепея.

Беги, или кони собьют ротозея…

И вот уже Виктор Гюго делится своим «взглядом издалека»:

Россия! Ты молчишь, угрюмая служанка

Санкт-петербургской тьмы, немая каторжанка

Сибирских рудников, засыпанных пургой,

Полярный каземат, империя вампира.

Россия и Сибирь – два лика у кумира:

Одна личина – гнет, отчаянье – в другой.

Политики использовали такой образ в своих целях. Одилон Барро, влиятельный государственный деятель, будущий премьер-министр Франции, уже в 1839 году публично заявлял при обсуждении отношений Западной Европы и Турции, что при углубляющемся конфликте «между цивилизацией западной и цивилизацией русской» важно, чтобы «последняя не поглотила первую», поэтому Запад обязан помогать Турции, чтобы «любой ценой не допустить поглощения Россией Османской империи и оккупации ею Константинополя».

В Британии антироссийские настроения подхлестывались разрастающимся соперничеством империй в Азии (позже названным «Большой игрой»). Солидная британская «Таймс» в 1842 году могла позволить себе публиковать в качестве достоверных «известий» нелепые слухи: «Супруга сына и наследника императора Николая (хотя ныне и беременная) решила оставить своего мужа и возвратиться к отцу своему в Дармштадт по причине постоянного грубого обращения, которое она претерпевает. Герцог Лейхтенбергский искренне сожалеет о том, что покинул свое счастливое пребывание в Мюнхене для женитьбы на русской великой княжне и поселился в Петербурге, где уже перенес много неприятностей от своего тестя-императора. Неблагоприятные сведения, полученные в Мюнхене о дворе петербургском, воспрепятствовали супружеству баварского принца с русскою великою княжною Ольгою…» и т. п.

Обряд водосвятия на Неве. Иллюстрация к книге Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Парижское издание 1855 года

Явление Кюстина

Самой мощной идейной бомбой стала публикация во Франции в 1843-м сочинения маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Поражающая сила взрыва была такова, что целиком на русском языке книга появилась более чем полтора века спустя! Западные исследователи отмечали, что книга Кюстина, хотя и посвящена николаевской России, удивительным образом в XX веке может быть в той же степени применена к России Иосифа Сталина и Леонида Брежнева. Вовсе не недостатки «феодально-крепостнической системы» выводил Кюстин на своих страницах: «Прощение было бы опасным уроком для столь черствого в глубине души народа, как русский. Правитель опускается до уровня своих дикарей подданных; он так же бессердечен, как они, он смело превращает их в скотов, чтобы привязать к себе: народ и властитель состязаются в обмане, предрассудках и бесчеловечности. Отвратительное сочетание варварства и малодушия, обоюдная жестокость, взаимная ложь – все это составляет жизнь чудовища, гниющего тела, в чьих жилах течет не кровь, а яд, – вот истинная сущность деспотизма».

Служба Бенкендорфа сработала четко: едва Кюстин приступил к написанию скандального сочинения, III Отделение было предупреждено о его предполагаемой антироссийской направленности. Когда же книга вышла, ее отправили в Россию ближайшим пароходом. И хотя всего за полгода до этого Бенкендорф писал графу Сергею Уварову, что «при свободном книгопечатании во Франции русское правительство не может оскорбляться частными неприязненными отзывами французских писателей», именно по его настоянию в России на книгу было наложено «строжайшее запрещение». Это не помешало тому, что, по замечанию барона Модеста Корфа, в течение месяца-другого «весь аристократический круг ее прочел, а кто не прочел, не сознавался в том из тона». Император Николай, некогда принимавший Кюстина и благосклонно беседовавший с ним, заметил, познакомившись с книгой: «Вся вина лежит только на мне, ведь я покровительствовал этому негодяю».

Маркиз Астольф де Кюстин

Поиски «анти-Кюстина»

«Опасное сочинение» уподобляли «факелу, способному разжечь войну между нами и Европой», поэтому для борьбы с его воздействием на Запад был создан целый негласный комитет. В него вошли высшие сановники империи: министр иностранных дел Карл Нессельроде, министр народного просвещения Сергей Уваров, министр государственных имуществ Павел Киселев, главноуправляющий II Отделением Императорской канцелярии Дмитрий Блудов и Бенкендорф, которому довелось координировать ведение полемики с широко читавшимся по всей Европе сочинением.

Бенкендорф пришел к выводу о необходимости «продолжать опровержение книг и статей против России, печатаемых за границею», однако «не по влиянию правительства». Куда лучше было бы, считал он, чтобы «литераторы… сами по себе следили за подобными статьями и опровергали оные. Приискивать же таких писателей и иметь их под своим влиянием неприлично достоинству нашего правительства, которое тем не менее всегда с благодарностью обратит внимание на писателей, трудящихся по собственной воле в пользу оного, но не может и не должно вмешиваться в это дело, дабы не показать, что правительство имеет надобность в защитниках». Под «правительственным вмешательством» Бенкендорф подразумевал такую форму, как подкуп журналов и газет «для помещения в оных нам угодных статей», которая, по его мнению, не согласовалась «с достоинством и всегдашним благородством нашего правительства».

С предложениями проплатить публикации в Германии к Бенкендорфу обратился видный представитель «торгового» периода русской литературы Николай Греч, путешествовавший тогда с семьей по Европе (среди прочего он планировал возместить этим значительную долю издержек на путешествие). Бенкендорф отказал в какой-либо материальной помощи, но идею вести полемику одобрил. Увы, одобрение не пошло на пользу: тщеславный Греч помог не России, а Кюстину. В одной из статей в немецкой прессе он расхвастался, что ему «сверху» поручено составить опровержение на сочинение маркиза, что он уже приступил к этому труду и получает необходимые материалы из официальных источников. Выходило, что полемика с личным мнением французского путешественника заказана и оплачена правительством России. Бенкендорф возмущался: «До чего доводит самолюбие и хвастливость лиц, которые по своему быту в обществе обязаны были бы все свои поступки окружать приличною осторожностью!» Он попросил передать Гречу, чтобы тот поступал «как хочет и как знает», но официальную переписку на эту тему прекратил.

Проект Тютчева

Поиски знающего и умелого автора, готового использовать интерес Западной Европы к сочинению Кюстина для исправления невыгодного для России общественного мнения, вывели Бенкендорфа на Федора Тютчева. Федор Иванович обладал большим дипломатическим опытом, приобретенным в Германии, но уже несколько лет был отставлен от службы и являлся частным лицом. У него был готовый, продуманный проект. По нему Тютчев, настоящий русский европеец, становился посредником между российским обществом и германской прессой, которой по отношению к его отечеству овладело, как он считал, «пламенное, слепое, неистовое, враждебное настроение». Если Греч просил за свой патриотизм денег (якобы для газетчиков), то Тютчев знал, что германская пресса сама «охотно вошла бы в сношения с нами; она это много раз предлагала и даже сулила денег тем, кто станет писать для нее о России». Недавнего дипломата возмущало то, что Министерство иностранных дел «кобенилось, с презрением отвергло предложение, говоря, что ему дела нет до того, что говорят или пишут немецкие журналы о России».

Бенкендорф принял деятельное участие в реализации предложенного проекта. Буквально на следующий день после свидания с Тютчевым глава высшей полиции встретился с императором Николаем и «довел до его сведения» обсуждавшиеся идеи. Позже он сообщил Тютчеву, что его мысли «были приняты довольно благосклонно и есть повод надеяться, что им будет дан ход». Граф дал окончательное, хотя и «молчаливое» разрешение на первые шаги по реализации задуманного. Более того, Бенкендорф предложил Тютчеву писать самому.

Весной 1844 года Тютчев начал публикацию в Германии собственных политических статей, правда, без подписи (известны «Письмо русского» и «Россия и Германия»; исследователи предполагают, что были и другие публикации). Статьи были настолько тонкими и продуманными, что далекий от симпатий к николаевской системе Иван Аксаков заметил, что это была защита именно России, а не николаевской системы: «Нельзя не признать, что… впервые раздался в Европе твердый и мужественный голос русского общественного мнения. Никто никогда из частных лиц России еще не осмеливался говорить прямо с Европою таким тоном, с таким достоинством и свободой».

Тютчев, в частности, утверждал: «В течение веков европейский Запад совершенно простодушно верил, что кроме него нет и не может быть другой Европы. Конечно, он знал, что за его пределами существуют еще другие народы и государства, называющие себя христианскими; во время своего могущества Запад даже затрагивал границы сего безымянного мира, вырвал у него несколько клочков и с грехом пополам присвоил их себе, исказив их естественные национальные черты. Но чтобы за этими пределами жила другая, Восточная Европа, вполне законная сестра христианского Запада… существовал там целый Мир, Единый в своем Начале, прочно взаимосвязанный в своих частях, живущий своей собственной, органической, самобытной жизнью, – вот что было невозможно допустить, вот что многие предпочли бы подвергнуть сомнению, даже сегодня…»

Удивительным образом публикации Тютчева заслужили не только поздние похвалы Ивана Аксакова, но и одобрение современников, причем таких разных по политическим убеждениям людей, как император Николай I («нашел в них свои мысли»), аристократы Матвей Виельгорский и Лев Нарышкин, видные либералы Петр Вяземский и Александр Тургенев («очень умно и хорошо писаны»). К осени 1844 года Тютчев стал заметной фигурой политической жизни, «львом сезона» (так назвал его старинный знакомец Вяземский). Как писал Аксаков, «он сразу занял в обществе то особенное, видное положение, которое удерживал потом до самой своей кончины и на которое давали ему право его образованность, его ум и таланты. Пред ним открылись настежь все двери – и дворцов, и аристократических салонов, и скромных литературных гостиных: все… желали залучить к себе этого русского выходца из Европы, этого приятного собеседника, привлекавшего к себе общее внимание оригинальною грациею всего своего внешнего и духовного существа, самостоятельностью своей мысли, сверкающею остротою своих импровизированных речей».

Политический бильярд. Английская карикатура на тему соперничества между Британской и Российской империями за господство в Центральной Азии. Худ. У. Хит. 30 сентября 1829 года

«Русофобия пройдет»

Однако события сменялись событиями и новости новостями. В сентябре 1844 года умер Бенкендорф. Тютчев с его идеями «завязать прочные отношения с какой-нибудь из наиболее уважаемых газет Германии, обрести там радетелей почтенных, серьезных, заставляющих публику себя слушать» был возвращен на службу, но отправлен в длительный отпуск. А «унаследовавший» проблему граф Нессельроде считал, что «неприлично достоинству великого государства входить в борьбу с прессой», и инициативу своего подчиненного приостановил. Написал, но не стал публиковать за рубежом свою язвительную критику Кюстина Петр Вяземский. Еще раньше был отложен план министра Уварова нанять за хорошие деньги известного французского литератора (планировали Оноре де Бальзака) для написания пророссийского «анти-Кюстина».

Все определяла позиция Николая I. Мнения частных лиц казались ему не заслуживающими особого внимания. Презрительное пренебрежение – вот его отношение и к международным, и к домашним говорунам. Император наставлял наследника Александра: «Пренебрегай ругательствами и пасквилями, но бойся своей совести». Характерен для позиции правителя анекдот о пьяном мужике, буянившем в трактире. На попытку владельца урезонить его тем, что надо уважительно относиться к висящему на стене портрету государя императора, мужик ответил: «Плюю я на тебя и на портрет тоже!» Суд приговорил наглеца к жестокому наказанию, но Николай приговор не утвердил. Его резолюция была: «Вместо наказания сказать, что я на него тоже плюю». В международных делах император хотел показать, что он «тоже плюет» на Кюстина и на всех подобных публицистов. Когда прусские родственники советовали: «Вам надо завести орган, предназначенный для того, чтобы опровергать ту клевету, которая, несмотря на цензуру, постоянно подымает голову», его ответ был: «Я никогда в жизни не унижусь до того, что начну спорить с журналистами».

Таким образом, официально было решено «взирать на все, что публикуется о России, с совершенным равнодушием… нимало не заботясь ни о каких толках и слухах», в уверенности, что, как заметил в 1839 году тот же граф Нессельроде, «русофобия пройдет, как прошли другие безумства нашего века».

Не прошла.

Александр Бенкендорф. Худ. Д. Доу. Около 1823 года

Европа в 1887 году – взгляд Германии. Карикатурная карта из швейцарского сатирического журнала Nebelspalter

Федор Тютчев. Худ. С.Ф. Александровский. 1876 год

Россия на суде мирового презрения под председательством Духа Цивилизации. Из серии американских карикатур на Российскую империю. 1903 год

Что почитать?

Мильчина В.А. Россия и Франция. Дипломаты. Литераторы. Шпионы. СПб., 2006

Таньшина Н.П. Самодержавие и либерализм: эпоха Николая Первого и Луи-Филиппа Орлеанского. М., 2018

Накануне Крымской войны западные публицисты активно создавали образ России как агрессивной державы, обреченной на извечное противостояние «всему цивилизованному миру»

На предложение «завести орган, предназначенный для того, чтобы опровергать клевету» о России и о нем самом, Николай I отвечал, что никогда в жизни не унизится до того, чтобы «спорить с журналистами»

Фото: LEGION-MEDIA, WIKIPEDIA.ORG