Травма девяностых

Это время изменило нас и нашу жизнь до неузнаваемости – в чем-то в лучшую, а в чем-то в худшую сторону

Официальное определение звучало красиво: «новая Россия», «эпоха реформ». Для немногих это были годы больших возможностей и притягательного риска. Но в народе закрепилось иное: «бардак», «развал», «дикий капитализм», а позже, уже в XXI веке, – «лихие девяностые», «ненастье». В наследство от позднего Советского Союза Россия получила отряды нищих на улицах и стайки безнадзорных детей, карауливших на трассах автомобилистов, чтобы мокрой тряпкой протереть лобовое стекло машины, надеясь на вознаграждение. Гиперинфляция и замораживание банковских вкладов превратили миллионы работающих людей (и нередко – сильных специалистов) в неимущих. А еще это было время агрессивного, даже карикатурного индивидуализма. Отказываясь от советской идеологии, новые хозяева жизни невольно выбирали некую противоположность «моральному кодексу строителя коммунизма». «Под видом десоветизации пришла десовестизация», – выразился в те годы писатель Юрий Поляков.

Большинство граждан России не понимали, почему в мирное время, после сокращения военного бюджета и бремени внешнеполитических обязательств жить стало хуже, тяжелее и опаснее…

Вездесущий базар

После президентского указа «О свободе торговли» от 29 января 1992 года торговать в России стали повсюду. Особенно сильное впечатление на иностранных туристов производила московская толкучка, раскинувшаяся прямо под окнами грозных спецслужб, на Лубянской площади. Там продавали и старую посуду, и поношенные пальто, и рядом – водку, консервы, конфеты. Точно такая же торговля развернулась и в Столешниковом переулке; и в двух шагах от Красной площади, у стен Исторического музея; и возле каждой станции метро в спальных районах столицы.

Уличные торговцы в центре Москвы. Февраль 1992 года

Вскоре появились частные ларьки, работавшие в круглосуточном режиме. Там можно было приобрести всё – от магнитофонов до лекарств, от одежды до сигарет. Самым ходовым товаром, конечно, оставалось спиртное – и его продажу быстро взяли под контроль криминальные группировки. О результатах можно судить по выборочным проверкам. В дореформенном 1991 году брак ликеро-водочных изделий к объему проверенной продукции составлял 5,6%, в 1993-м – более 25%, а в 1994-м – свыше 30%. А среди импортной продукции в 1994-м суррогата оказалось почти 70%. В ларьках спиртное могли приобрести даже дети. Стоила бутылка паленой водки подчас дешевле пакета молока. Неудивительно, что вокруг этих палаток заваривалась своеобразная жизнь самого дна общества. Там топтались бомжи, ночевавшие поблизости, там нетрудно было стать свидетелем драки между охранниками ларьков и бригадами рэкетиров. Служители правопорядка, как правило, относились к этим разборкам индифферентно. Наступило время, когда криминальные авторитеты, быстро приноровившиеся к новым условиям жизни, оказались куда влиятельнее милиции. До провозглашения обещанной «демократами» диктатуры закона было далеко…

Приобретать продукты и товары в магазинах (супермаркетах! – модное слово новой эпохи) после начала реформ могли немногие. И поэтому повсеместно стали открываться вещевые и продовольственные рынки, где продавались сравнительно недорогие товары, в основном закупленные на турецких, китайских и польских толкучках. Одной из самых популярных профессий для бывших инженеров и рабочих оказался челночный промысел.

Челноков легко было узнать на любом вокзале или в аэропорту по огромным клетчатым сумкам, которые часто рвались, но все-таки доставляли товар из пункта А в пункт Б. В Москве, на задворках стадиона «Измайлово», возник всем рынкам рынок – Черкизовский, в просторечии «Черкизон». Это было царство контрабанды, мелкого опта, подделок под фирму и просроченных товаров. В 1990-е он стал настоящим государством в государстве – со своими правилами и повседневными трагедиями.

«Пир во время чумы»

Это пушкинское выражение с 1992 года стало в новой России одним из самых цитируемых. Рядом с ним обычно фигурировало гордое слово «презентация». Этим иностранным термином определяли любой банкет по любому поводу. Как правило, громкие начинания, за которые провозглашали тосты на этих застольях, забывались уже на следующий день. При этом мало кто сомневался, что происходящее в России схоже с чумной эпидемией.

На этих собраниях выделялись уверенные в себе хозяева жизни в ярко-красных пиджаках, с СКВ (свободно конвертируемой валютой) в карманах. В начале 1990-х появилось устойчивое выражение «новые русские». Едва ли не впервые оно прозвучало в телепередаче «Комильфо», которая позиционировала себя как «новая программа для новых русских». Вполне серьезно обращалась к New Russians и газета «Коммерсантъ», пытавшаяся стать идеологическим рупором молодой и напористой буржуазии. Но схватку с фольклором эти СМИ проиграли вчистую: вскоре новых русских стали воспринимать только как героев анекдотов, в которых высмеивалось невежество стремительно разбогатевших нуворишей с толстыми златыми цепями на шеях. В честное происхождение их капиталов никто не верил, да и криминальная хроника подтверждала эти подозрения. Равно как и популярные песни тех лет: «Полюбила рэкетира Ксюша», «Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены», «Братва, не стреляйте друг в друга»… Скепсис вызывали и деловые качества новоявленных «президентов фирм». «Что такое бизнес по-русски? Один предложил другому купить вагон водки.

Сошлись на цене: миллион рублей. После этого первый пошел искать вагон водки, второй – деньги» – этот анекдот точно передает массовое представление о нашенских бизнесменах.

Для них пели, плясали и шутили самые популярные артисты страны. Они же демонстративно называли друг друга «господами» и тешили честолюбие, присваивая себе и «товарищам по цеху» дворянские титулы. Это звучало как вызов прежнему жизненному укладу. Завсегдатаями «презентаций» стали и государственные чиновники, включая милицейских начальников. Оставшись без контроля КПСС и КГБ, они получали удовольствие от жизни и – конечно, небескорыстно – налаживали контакты с теми, кто поймал удачу за хвост. Все это не улучшало репутацию ни дельцов, ни политической системы.

Эти встречи зачастую проходили не кулуарно, а, наоборот, напоказ. С репортерами, под телекамеры. Народившаяся желтая пресса любила «пиры во время чумы». Они выглядели ярко и… нарочито карикатурно. Как будто устроители торжеств старательно подражали отрицательным героям советского и американского кинематографа, изображая нэпманский разгул, воровскую малину или чикагский мафиозный шик.

Почти ежедневные праздники с купеческим размахом вызывали раздражение того большинства, которое осталось в суровой реальности – еще более безнадежной, чем прежде. Неуместность «пиров» ощущалась особенно остро, когда телевидение стало все чаще сообщать о криминале, терроризме, локальных войнах. Становилось ясно: общество быстро растеряло последние признаки солидарности, а значит, отныне человек человеку волк – и проблемы «голытьбы» не касаются тех, кто правит балом. Режиссер-документалист Сергей Говорухин, нередко бывавший в горячих точках, в своей ленте 1997 года «Прокляты и забыты» очень точно передал этот контраст: в московском кабаке рекой льется виски, хохочущие господа бросают стриптизершам стодолларовые купюры – а где-то в чеченском горном ущелье не хватает бинтов, чтобы перевязать раненых.

Кадр из культового сериала «Бригада» о 1990-х, в центре сюжета которого – история четырех друзей, объединившихся в преступную группировку. Режиссер Алексей Сидоров. 2002 год

Приметой времени стали и обыкновенные наперсточники, которые свободно давали «сеансы одновременной игры» прямо на столичных улицах: «Кручу-верчу, много выиграть хочу!» Вскоре эти архаичные формы очковтирательства уже не удовлетворяли криминальных авторитетов, покровительствовавших игорному бизнесу. И российская столица как по волшебству превратилась во второй Лас-Вегас. Казино с броскими названиями открывались повсюду – на Тверской, на Новом Арбате, в сталинских высотках… Москвичи поражались: ни на что в стране не хватает денег, а роскошные «храмы азарта» обустроили быстро и качественно. Но это неудивительно, ведь рулетка приносит своим хозяевам фантастический доход. По телевидению шла навязчивая реклама азартного образа жизни. Даже игроки клуба «Что? Где? Когда?» называли своего ведущего Владимира Ворошилова «крупье», а сама викторина с расчетом на эффект именовалась «интеллектуальным казино». В то же время о кровавых разборках между хозяевами игорных бизнесов ежедневно сообщали криминальные сводки. И жители близлежащих к казино кварталов привыкали к ночным перестрелкам. Вскоре игровые автоматы появились в каждом райцентре, а казино – в каждом крупном городе. Торжество азарта, часто приводившее к преступлениям и суициду, было пресечено в 2006 году, когда игорный бизнес оказался под запретом на большей части территории России, включая Москву.

Криминальный беспредел

Уголовная этика торжествовала и в политике, и в деловом мире, заставляя экспертов говорить о «великой криминальной революции». В прежние времена о заказных убийствах советские люди узнавали разве что из итальянских фильмов. Но уже в 1992 году в газетах публиковались расценки на подобные преступления, а новости о том, что бизнесмен или вице-губернатор N взорваны в подъезде своего дома или в собственном лимузине, стали обыденностью. Вместе с ними погибали их родственники, охранники, случайные прохожие. А само слово «киллер», как казалось уголовникам, придавало убийствам даже некий романтический флер – в стиле гангстерских фильмов.

От рук профессиональных убийц в те годы погибли журналист популярнейшей газеты «Московский комсомолец» Дмитрий Холодов, спортивный деятель с уголовным оттенком Отари Квантришвили, банкир Иван Кивелиди, бывший руководитель штаба строительства БАМа Дмитрий Филиппов, вице-губернатор Санкт-Петербурга Михаил Маневич. И продолжать этот список можно долго. 1 марта 1995 года в Москве в подъезде жилого дома на Новокузнецкой улице двумя пистолетными выстрелами в спину был убит Владислав Листьев – телеведущий и любимец публики, недавно назначенный директором главного телеканала страны. Его гибель потрясла многих: молодой обаятельный «гусар» Листьев казался воплощением успеха. В последний путь телеведущего провожали тысячи людей, а президент Борис Ельцин в прямом эфире пообещал взять следствие под личный контроль. Но раскрыть резонансное убийство не удалось. Общество привыкало не только к жестокости, но и к безнаказанности киллеров и их заказчиков…

Впрочем, и сами криминальные авторитеты, и люди из их близкого круга становились жертвами наемных убийц почти ежедневно. Шел передел сфер влияния. Результаты – на всех крупнейших кладбищах России, где можно увидеть сотни «богатых» памятников, запечатлевших короткостриженых молодых (и не слишком) людей с перстнями и малодоступными тогда мобильными телефонами, часто – на фоне престижных авто. Да, беспредельщики рисковали. Однако еще труднее приходилось тем, за чей счет они сколачивали свои состояния, – миллионам бывших советских граждан, которые жили на скудную зарплату, но все-таки чтили закон. И ставили железные двери, чтобы хоть как-то обезопаситься от беспредела.

Никита Михалков в роли криминального авторитета Михалыча в фильме «Жмурки». Режиссер Алексей Балабанов. 2005 год

1 мая 1993 года столица оказалась на грани гражданской войны

«Всё у нас получится»

Телевизор – властитель дум доинтернетных 1990-х – стал для зрителей одновременно и величайшим раздражителем. Журналисты – почти сплошь – работали по принципу «дурные новости лучше продаются». На экранах друг дружку сменяли террористы и криминальные авторитеты, продажные дамы полусвета и не менее продажные политики, откровенные демагоги и маньяки. Ведущие новостей появлялись, как правило, со скорбными выражениями лиц, на которых читалось: «Хлеба осталось на два дня». Катастрофы, взрывы, захваты заложников, картины армейской дедовщины – вот уж чего на экранах было вдоволь. В народе это направление называли «чернухой». В передачах иного плана в кадре мелькали деньги и товары, о которых большинство не могло и мечтать. Телевидение демонстрировало жизнь, чуждую для миллионов людей и уж совсем враждебную для старшего поколения.

Пенсионеры 1990-х были одним из самых незащищенных слоев населения

Конечно, государство задумывалось и о том, как отвлечь общество от протестных настроений. Молодежь получила эротику, сеть современных дискотек, клубов и рейв-пати. Мужчинам, многие из которых потеряли работу, предназначались «реабилитированные» блатные песни – кабацкий шансон. А женскую аудиторию утешали бесконечные латиноамериканские сериалы. Но требовалось и нечто воодушевляющее с отечественной фактурой. Эту нишу заняли, как ни странно, рекламные ролики, фразы из которых быстро уходили в народ. В то время многим оставалось уповать лишь на чудо. Правительство надеялось на волшебные кредиты от Международного валютного фонда, а телезрителям предлагалось верить в финансовые пирамиды, якобы способные любого бедолагу превратить в миллионера. Самым популярным стал цикл рекламных сюжетов мошеннической империи МММ. Их главного героя – Леню Голубкова (создал этот нехитрый образ актер Владимир Пермяков) – в 1994-м многие СМИ назвали Человеком года. Он оказался настоящим символом времени, а точнее, олицетворением российской мечты образца 1990-х – абсурдной и абсолютно не связанной с прежними советскими историями успеха. Леня не блистал профессиональными подвигами и трудовым энтузиазмом – он просто случайно купил акции МММ и потом выгодно их перепродал, приговаривая: «Я не халявшик, я партнер». В одном из интервью того времени Пермяков, отвечая скептикам, заявил: «Я больше верю Мавроди [основателю МММ. – «Историк»], чем чиновникам». Это тоже знак эпохи. Государство в те годы утратило ореол силы. Скукоживалась наука, деградировала индустрия – оставались астрологи и финансовые кудесники.

Как попытка переломить этот анархический уклон возник «Русский проект», о котором один из его авторов говорил: «Это то, что идеологический отдел ЦК называл "поиском позитива"». Короткие ролики социальной рекламы возрождали образы, которые долгое время было принято перечеркивать и компрометировать. Победа в Великой Отечественной войне, космонавты, люди труда. На экране появлялись узнаваемые актеры советской школы, утешительно сообщавшие: «Всё у нас получится». Одно вызывало сомнения: как бы ни отрицали создатели проекта, что его приурочили к президентским выборам 1996 года, от этой мысли трудно было отмахнуться. В схожей стилистике были выдержаны и предвыборные ролики Ельцина.

Олигархический пасьянс

Это слово пришло в нашу речь прямиком из книг по истории Древнего мира, а в разгар 1990-х оказалось одним из ключевых в любом разговоре о политике. Олигархия – так Аристотель называл власть богачей, которые на основе финансового могущества пытаются управлять государством.

Малому бизнесу после 1992-го пришлось туго. В условиях гиперинфляции подрядчики работали практически бесплатно: пока исполнялись договоры, обозначенные в них суммы обесценивались. Оставался бульон от яиц. Расценки привязывали к валютному курсу: появился термин «условная единица» (у. е.). Но производителей это не спасало. К тому же небольшие фирмы легко оказывались жертвами рэкета.

Крупные финансовые группы стали проглатывать и частных конкурентов, и лучшие куски госсобственности. Определились самые сильные игроки, лоббировавшие свои интересы во властных кабинетах и в прессе. Каждый из них был в той или иной степени связан с организованной преступностью, но – не напрямую. В журнале «Столица» уже в 1992 году вышло несколько подобострастное интервью с персоной, от которой «зависит магия денег», – Михаилом Ходорковским. 29-летний финансист заявлял не без высокомерия: «Либо человек понимает деньги, либо он их не понимает. Либо он понимает, что даст прибыль, либо не понимает». Это напоминало рассуждения Остапа Бендера: «Мы видим, что блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил». На великого комбинатора чем-то походили все воротилы бизнеса 1990-х, которых и стали вскоре называть олигархами. В преддверии президентских выборов – с лета 1995 года – с ними стал регулярно встречаться Ельцин, после первого же рандеву подписавший указ о залоговых аукционах, облегчивший путь олигархов к федеральным активам. Финансовые схемы позволяли им расплачиваться с государством государственными же деньгами. Они помогли Ельцину провести избирательную кампанию – и получили не только экономические, но и политические преференции, начав оказывать влияние даже на формирование кадрового состава правительства. Особенно самозабвенно играл в эти игры Борис Березовский – один из неформальных лидеров «олигархического профсоюза».

Александр Солженицын в эссе «Россия в обвале», написанном накануне кризиса 1998 года, формулировал так: «Проступила Семибанкирщина, напрямую сговорившаяся контролировать высшую власть над Россией. (Почти 50% экономики России – уже в их руках (Financial Times, 1.11.1996), а будет и больше. По самым новейшим данным («Независимая газета», 11.3.1998, с. 3) – 15 крупнейших компаний и банков контролируют 70% экономики страны.)». Но согласие между магнатами оказалось хлипким. Уже в 1997 году война компроматов между финансовыми группами вылилась на телеэкраны и страницы газет, принадлежавших олигархам-конкурентам. Одним из самых громких стал «писательский скандал».

Пресса, связанная с Мост-Банком, открыла подробности явно завышенного контракта, подписанного некоторыми крупными правительственными чиновниками, которые собирались выпустить книгу о приватизации. В результате несколько авторов книги (в том числе и главный «приватизатор» страны Анатолий Чубайс) вынуждены были уйти в отставку, а между телеканалами и газетами, принадлежавшими противоборствующим олигархическим структурам, развернулась беспрецедентная информационная война. Оказалось, что ситуация, когда Кремль в значительной степени отстраняется от общественной жизни и экономики, чревата такими социальными проблемами, с которыми невозможно справиться с помощью финансовых тузов. К концу 1990-х общество убедилось, что агрессивный индивидуализм не приносит счастья, что нам необходимы сплачивающие ценности, которые казались отжившими, – закон, государство, традиция. Постепенно и слово «патриотизм» переставало восприниматься как устаревшее или ругательное. Опыт «ненастья» помог выработать общественный иммунитет к радикальным переменам и громким обещаниям.

Поддержав Ельцина на выборах 1996 года, многие олигархи получили прямой доступ в Кремль 

Рубежом стал кризис 1998 года, окончательно дискредитировавший власть и бизнес. Только после этого сработал социальный инстинкт самосохранения. Лидерами общественного мнения становились люди, которые ассоциировались не с хаосом 1990-х, а с надеждой на возрождение сильного государства. Они и возглавили страну в 2000-е. Россия, если воспользоваться выражением канцлера Александра Горчакова, начала «сосредотачиваться». В первую очередь нужно было восстановить доверие к государственным институтам, утраченное в «лихие девяностые».

Что почитать? !!

Говорухин С.С. Великая криминальная революция. М., 1995

Хоффман Д. Олигархи. М., 2010

Гайдар Е.Т. Дни поражений и побед. М., 2014

Фото: AP/ТАСС, ©«АВАТАР ФИЛЬМ», ©СТВ, РИА НОВОСТИ, ГЕННАДИЙ МИХЕЕВ, АЛЕКСАНДР СЕНЦОВ, АЛЕКСАНДР ЧУМИЧЕВ/ТАСС