Всадник в высокой каске

Громадная фигура императора Николая I возвышается над русской историей так же, как возвышается над ней фигура Петра Великого, определяя многие ее рамки и сюжеты

«Период русской истории от Петра Великого до кончины Александра должно назвать периодом европейским… С императора Николая, при котором всякое предприятие на пользу и славу Отечества, предприятие русское принимается с благоволением, начинается новый период русской истории, период национальный» – так еще в 1841 году историк Михаил Погодин обозначил самопонимание николаевской эпохи.

После бурных времен, когда образ Николая I лепился в основном по шаблонам пронизанной к нему ненавистью публицистики – «палач декабристов», «Николай Палкин» и даже «убийца Пушкина», сегодня у нас есть все основания вернуться к погодинской оценке.

Национальное государство

Петр был созвучен начинавшейся эре космополитического Просвещения, не верившей ни в какую особенность человеческих сообществ, но только в разум. Николай I был сыном эпохи национальных государств, больших бюрократических систем с унифицированной культурой, в которой ценились исторические корни и самобытность.

Именно современное национальное государство и создавал в России Николай I в меру своих сил и разумения, которые, как ни суди, оказались достаточно большими. Императору приписывается апокрифическая фраза: «Россией правят столоначальники». Однако любым развитым современным государством правят столоначальники: страна без бюрократии в последние 200 лет – это государство, провалившееся на уровень Сомали. В России бюрократическую империю, которая строила больницы и железные дороги, обеспечивала студентов и расследовала преступления, создал именно Николай Павлович.

Однако во имя чего работала при нем эта империя? Во имя русского национально-исторического начала. Именно Николай I одушевил громадину разноплеменной и разноязыкой страны идеей оригинальной, базирующейся на тысячелетнем прошлом русской культуры, в качестве единого образовательного и культурного стандарта. Именно в его эпоху, подобно Атлантиде, всплыла из моря забвения русская древность.

Разумеется, внимание к ней возрастало уже в предыдущие царствования. Николай Новиков издавал свою «Вивлиофику», Николай Карамзин открыл своим читателям древнюю Россию «как Колумб Америку», однако все это были частные начинания. Волей Николая I возвращение Россией своей тысячелетней истории стало масштабным государственным предприятием. «Новое поколение лучше знает русское и по-русски, чем поколение наше», – не без удовлетворения писал министр народного просвещения граф Сергей Уваров, стоявший во главе этой огромной работы. И нигде она не сказалась с такой наглядностью, как в семье самого Сергея Семеновича. Сам он был человеком абсолютно космополитического образования и интересов, собирал антики и «во всю жизнь не прочел ни одной русской книги», как язвил историк Сергей Соловьев. Сын министра, Алексей Сергеевич, стал выдающимся русским археологом, специалистом по древнерусскому искусству, сооснователем Исторического музея.

Русский стиль

Особенно наглядным был совершенный под водительством императора поворот в области художественного стиля. Еще в 1824 году Александр I издал указ, «чтобы церкви вообще в государстве строены были по планам и фасадам согласно правилам архитектуры», то есть строго в классицистическом стиле. Одним из первых указов нового императора в марте 1826-го становится такой: «Поелику во многих местах прихожане изъявляют желание строить церкви сообразно древним оных видам… к изданной книге под названием "Собрание планов, фасадов и профилей для строения каменных церквей" составить несколько таких планов по примеру древних православных церквей».

Появление русско-византийского стиля, классиком которого стал Константин Тон, было напрямую связано с эстетическими требованиями самого императора, впервые высказанными в связи со строительством Екатерининской церкви у Калинкина моста в Екатерингофе. «Когда проектировалась постройка храма Екатерины Великомученицы, то государю представлено было до восьми проектов. Но они не удостоились высочайшего одобрения. Государь в 1827 году говорил: "Что это все хотят строить в римском стиле; у нас, в Москве, есть много прекрасных зданий совершенно в русском вкусе"», – вспоминал Федор Солнцев. С представленного Тоном проекта этой церкви и началась его громкая слава.

Подвиг самого Федора Григорьевича Солнцева был в известном смысле еще более впечатляющим. Именно созданные им «Древности Российского государства», многотомный свод рисунков царских венцов и заздравных чаш, боярских одежд и дворцовых декоративных элементов, легли в основу русского стиля как визуального целого. Блистательным триумфом этого стиля стало оформление Солнцевым в 1836–1849 годах интерьеров восстановленного Теремного дворца в Кремле. Абсолютно убедительной «иконы» старого московского стиля, про которую даже невозможно поверить, что ей меньше 200 лет.

«Контрреволюции к революции»

В чем была политическая логика «контрреволюции к революции Петра», как назвал николаевскую эпоху Александр Пушкин (в письме Петру Вяземскому 16 марта 1830 года)? Строго говоря, это была контрреволюция по отношению к европейской революции вообще. Французская революция, по выражению Карамзина, «объяснила идеи»: в конце дороги космополитического европейского Просвещения, по которой так резво устремилась послепетровская Россия, стояла гильотина. Весь круг разрушительных якобинских практик абсолютно органично и без искажений вытекал из теоретических построений энциклопедистов и Руссо.

«Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни», – по сообщению Николая Шильдера, сказал Николай Павлович своему брату Михаилу после первых допросов декабристов. Если вся Европа скатится в революцию, то Россия, по представлению императора, должна быть не с Европой и против Европы. Как якорь среди бушующего шторма, должны служить России начала православия, самодержавия и народности – в этой знаменитой формуле Уварова, несомненно, выразились идеи самого Николая I.

Человек эпохи подъема национального начала, Николай Павлович видел этим якорем спасения именно идею нации. Не революционной гражданской космополитической нации, как французы, но нации консервативной, контрреволюционной, опирающейся на традиции и культуру. Если предыдущие 125 лет русская монархия строила свою легитимность на своего рода «преодолении» русскости во имя европейской культуры, то Николай I решил основать легитимность самодержавия на верности церкви и святой Руси. Не случайно его символическим ответом на бушевавшие в Европе революции стал ритуал поклона православному народу с Красного крыльца в Кремле.

Это переобоснование Николаем I легитимности государства Российского с «цивилизаторской миссии» на сохранение и продолжение русской истории и стало причиной особенно обостренной враждебности к нему со стороны прогрессивной российской интеллигенции, убежденной, что стране следует и дальше спешить по дороге к гильотине. Черный миф о Николае I стал складываться не столько благодаря его личным чертам, репрессиям против декабристов и прочему, сколько вследствие принятого им стратегического решения, в рамках которого существование космополитической интеллигенции теряло свой смысл.

«Я сам служу не себе, а вам всем»: вся личность Николая I была пронизана этой идеей служения государству и нации, русской нации – что он многократно подчеркивал. Именно в царствование Николая I сформировалась Россия, как мы ее знаем: система современного государства, парадигма русской национальной культуры высочайшего уровня, историческое самосознание с его глубиной и ощущением исторического фундамента. По большому счету даже большевики не так уж много смогли изменить в этой конструкции – она оказалась сильнее и прочнее даже революции. Съезды партии и пленумы Верховного Совета проходили в Большом Кремлевском дворце (пусть и уродливо перестроенном), а над Петербургом по-прежнему скакал всадник в высокой каске, которого не решились убрать ввиду высокой художественной ценности. Пусть Николай I не смог предотвратить революцию – он смог оказаться прочнее и долговечнее ее.

Фото: LEGION-MEDIA