Мистер «Нет», товарищ «Да»

Он – единственный в мире – не покидал высшей политической лиги от первых раскатов холодной войны до ее завершения. Варьировались обстоятельства, политика, менялись лидеры – неизменным оставалось только невозмутимое лицо Андрея Громыко

Классический сталинский выдвиженец, он получил широкие карьерные возможности после Большого террора – самого жестокого способа омоложения власти. Помогали рабоче-крестьянское происхождение, отменная память и эрудиция бывшего вундеркинда, который с детства почти все свободное время проводил с книгой и вел переписку с библиотеками, выискивая редкие издания. 

Его дипломатическая карьера началась в 1939-м. Наставляя Громыко перед командировкой в США, куда его направляли советником полномочного представительства (с 1941 года – посольства), Иосиф Сталин неожиданно посоветовал ему совершенствовать английский, «посещая проповеди церковных пастырей». Громыко тогда не внял вождю (наверное, единственный раз в жизни): видимо, по его мнению, сотрудник советского посольства слишком вызывающе смотрелся бы на проповеди. Но в остальном он всегда выполнял указания руководства, именно в этом, возможно, видя залог успеха. 

Неандерталец и Бормашина 

В 1941 году послом СССР в США стал легендарный Максим Литвинов – бывший нарком иностранных дел, один из основоположников советской дипломатической школы. Громыко не приглянулся ему. Вошло в легенду определение, которое он дал будущему министру: «Бесперспективен для дипломатической работы». Тут дело не только в том, что новобранец выглядел несколько скованно, – просто его считали человеком Вячеслава Молотова, давнего литвиновского конкурента. Для Литвинова эта история закончилась неважно: именно Громыко сменил его на посту посла в США, именно он в 1944 году возглавил советскую делегацию на конференции по созданию ООН и поставил свою подпись под ее Уставом, а в 1946-м стал первым постоянным представителем СССР при этой международной организации. 

Тогда-то его и прозвали Мистером «Нет». Первый раунд холодной войны выдался самым напряженным – и Громыко приходилось десятки раз использовать право вето в Совете Безопасности. Он первым в истории ООН прибегнул и к такой форме протеста, как демонстративный уход из зала. В итоге в 1947-м портрет советского дипломата появился на обложке журнала Time, а статья о нем называлась «Неандерталец с правом вето». Там его представили эдаким агрессивным зомби: «В сине-белом свете неоновых ламп Андрей Громыко – выпрямив спину, в строгом "банкирском" костюме – зачитывал свое заявление хрипловатым монотонным голосом, который некоторые американки находят весьма сексуальным. <…> Для американцев он – живое воплощение апокалиптической злонамеренности России». Кстати, самому Громыко прозвище Мистер «Нет» не нравилось: он считал, что ему гораздо чаще приходится слышать американское «ноу», чем его визави – русское «нет». 

Годы спустя, уже став министром иностранных дел, Громыко заслужил другое прозвище – Бормашина. Он находил в позиции противника слабое место, малейшую щелочку – и начинал упорно «сверлить», пока не добивался хотя бы незначительного компромисса. Американская пресса в то время писала о нем уже куда более уважительно. Первым из советских политиков Громыко после всех переговоров стал выходить к журналистам. Не боясь неприятных вопросов, он отвечал на них монотонно, но без тени смущения. И без шпаргалок: «компьютерная» память всегда была его козырем. 

Товарищ «Да» 

Преемник Молотова в МИД – бывший сталинский прокурор Андрей Вышинский, получивший новую должность в 1949 году, – Громыко не жаловал. Тот даже подумывал уйти в науку, публиковал под псевдонимом монографии по экономике, защитил докторскую. Правда, дипломатическую работу не бросал. И только когда Молотов в марте 1953-го вторично возглавил МИД, акции Громыко снова пошли в гору, он стал правой рукой министра. Впрочем, вскоре, когда бывший сталинский нарком оказался в опале у Никиты Хрущева, Громыко быстро открестился от патрона, в 1957-м обрушив на него все свое красноречие на Пленуме ЦК: «Замечания Молотова надерганы в попытке вылить грязь на голову первого секретаря. Но Молотов не замечает, что он испачкался этой грязью сам с головы до ног». В тот день завершилась карьера и «примкнувшего к ним Шепилова», который меньше года возглавлял МИД. 

Хрущев оценил преданность Громыко – и тот занял главный кабинет на седьмом этаже высотного дома на Смоленской площади. При этом для Хрущева, эксцентрика по натуре, Громыко был только бесцветным исполнителем. «Царь Никита» не понимал церемонных, застегнутых на все пуговицы джентльменов. Зато, как свидетельствуют мемуаристы, бравировал исполнительностью своего министра: «Вот скажу я ему в морозный день сесть на лед – и он сядет». Для Хрущева Громыко был самым настоящим товарищем «Да». Первую скрипку в международных делах он тогда не играл и всегда шел в фарватере первого секретаря. Даже во время знаменитого заседания Генассамблеи ООН, когда Хрущев в знак протеста снял ботинок и принялся колотить им по столу, Громыко постарался изобразить яростное негодование, вообще-то ему неприсущее. И тоже стучал по столу – правда, не ботинком, а кулаком. СССР на том заседании призывал западные державы отказаться от колоний, а они упрекали нас в диктате в отношении социалистических стран. Потом возник слух, что вот-вот Громыко заменит зять Хрущева, журналист Алексей Аджубей. Неудивительно, что новость об отставке неугомонного «волюнтариста» министра обрадовала. 

Лавры разрядки 

В первые годы «после Хрущева» на международной арене СССР представлял, как правило, председатель Совета министров Алексей Косыгин. Дипломатической епархией Брежнева считались только соцстраны. 

Участники Потсдамской конференции. 36-летний посол СССР в США Андрей Громыко (третий справа в первом ряду) – рядом с Иосифом Сталиным и Гарри Трумэном. 18 июля 1945 года

С Косыгиным у Громыко добрые отношения не сложились. Министр сделал ставку на Брежнева. Тут-то и пригодились способности Громыко-управленца: все у него работало как часы. По неофициальным каналам все иностранные державы получили информацию: главой государства в СССР является генеральный секретарь, что необходимо учитывать при переговорах. Косыгин и после этого не отстранился от внешней политики, всегда активно обсуждал ее на заседаниях Политбюро. Но с начала 1970-х главными представителями Москвы на всех исторических переговорах были Брежнев и Громыко – спаянный тандем. Именно они стали для Запада символами разрядки. Оказалось, что с Москвой можно иметь дело и подписывать договоры об ограничении вооружений и систем противоракетной обороны. Оптимисты тогда утверждали, что холодная война завершилась, мир надолго поделен на сферы влияния сверхдержав. 

Это был пик карьеры Громыко. В 1973 году глава МИД вошел в «совет директоров» страны – стал членом Политбюро ЦК КПСС. С тех пор именно он вырабатывал международную стратегию Советского Союза, сосредоточившись на главном направлении – американском. Громыко не любил неформальных встреч, считал результативными только те переговоры, которые завершаются подписанием совместного заявления. А просто улыбки, объятия, беседы, как он полагал, ни к чему не обязывают. «В переговорах Громыко проявлял большое упорство и настойчивость. Если у него была запасная позиция, то он раскрывал ее лишь тогда, когда партнер по переговорам уже собирался встать из-за стола, чтобы закончить беседу. Впрочем, эта черта его порой переходила в недостаточную гибкость, что задерживало подчас своевременное достижение необходимых договоренностей», – вспоминал многолетний посол СССР в США Анатолий Добрынин. 

Леонид Брежнев и Андрей Громыко на протяжении многих лет представляли собой спаянный тандем

В 1975 году наши газеты наперебой писали о новом дипломатическом триумфе Советского Союза: переговорный процесс, начатый по инициативе Москвы, завершился подписанием в Хельсинки Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, к которому присоединились США и Канада. Главной победой Брежнев и Громыко считали торжество принципа нерушимости границ: впервые весь мир признал ГДР, а также послевоенную западную границу СССР. При этом Москва всячески пыталась закрыть глаза на компромисс – принятые ею обязательства по вопросам прав человека, которые не вписывались в советскую политическую практику. Громыко знал, как хочется фронтовику Брежневу поскорее подписать акт, который воспринимался им как финальная точка в истории Второй мировой. Да и у самого Громыко война унесла трех братьев, и вопрос о незыблемости границ не был для него проходным. Однажды в разговоре с сыном он так сформулировал свою позицию: «Не будем менять итоги войны. Если мы им уступим, то прокляты будем всеми замученными и убитыми. Когда я веду переговоры с немцами, то, случается, слышу за спиной шепот: "Не уступи им, Андрей, не уступи, это не твое, а наше"». 

А по вопросу прав человека на заседании Политбюро министр слукавил: «Мы в своем доме хозяева, будем делать только то, что сочтем нужным». На самом же деле противники СССР получили рычаг, на который теперь давили на каждых переговорах, расшатывая советскую позицию и открыто поддерживая диссидентское движение. 

Тупик триумвирата 

Во второй половине 1970-х, когда Брежнев из-за болезни потерял хватку, на первый план в Политбюро вышел триумвират влиятельных и прагматичных политиков – в составе председателя КГБ Юрия Андропова, министра обороны Дмитрия Устинова и Андрея Громыко. Все они были гораздо компетентнее и работоспособнее генсека, но, как ни странно, именно тогда в стране стали проявляться признаки кризиса, да и в международном оркестре позиции СССР ослабли. 

Дипломат Валентин Фалин работал с Громыко несколько десятилетий. Бывало, они перебрасывались записочками с эпиграммами друг на друга. Германист Фалин считал ключевой ошибкой министра пренебрежительное отношение к переговорам, которые предлагал Советскому Союзу канцлер Гельмут Шмидт. Предложения ФРГ были вполне приемлемы: она отказывается от размещения американских «Першингов», а СССР не увеличивает количество боеголовок в Восточной Европе. 

Фалин вспоминал: «Андрей Андреевич, выслушав меня, сказал что-то вроде того, что "старый мошенник Шмидт предлагает Москве через Фалина менять советские ракеты на воздух". "Вот когда американцы разместят эти "Першинги" в ФРГ, тогда и будем разговаривать!" – закончил Громыко. Я ответил: "Когда разместят, будет поздно". Громыко: "Слова "поздно" в политике не бывает!" <…> В итоге американцы разместили в ФРГ "Першинги", баланс сил в Европе склонился в сторону НАТО, стратегический момент был упущен, а наша страна вовлеклась в губительную гонку вооружений, которая съела потом все наши валютные запасы. Начался кризис, разросшийся к середине 1980-х до такой степени, что наша страна оказалась на грани пропасти. Причина тому – слова Андрея Громыко о том, что "поздно в политике не бывает"». 

На смену разрядке вернулась конфронтация. В эту логику вписывается и решение триумвирата о вводе советских войск в Афганистан. Добрынин тогда недоуменно отметил: «Теперь мы крупно поругаемся с американцами, и все, что у нас наработано по вопросам разоружения, полетит насмарку». Громыко ответил: «Это ненадолго… Все кончим за месяц. Так что ты не волнуйся». Скорее всего, опытнейший министр просто недооценил остроту ситуации. И не заметил, как после череды триумфов советский МИД затянула воронка неудач. После начала афганской акции задачей дипломатов было обеспечение благоприятного для СССР международного резонанса. Из этого ничего не вышло. Даже союзники Москвы, такие как Индия, оказались по другую сторону баррикад. 

Политика, еще недавно приносившая дивиденды, привела в тупик. «Положение монополиста, помноженное на изначальную склонность Громыко к бескомпромиссной жесткости и некоторому догматизму в политике (склонности, которая не уменьшалась с возрастом), начало оказывать свое весьма негативное влияние. На многих направлениях эта политика забуксовала», – утверждал помощник Брежнева Андрей Александров-Агентов. 

Осень патриарха 

К началу 1980-х Громыко стал старейшиной международной политики. На встречах в рамках ООН к нему выстраивалась огромная очередь иностранных дипломатов – чтобы пожать руку легендарному министру. Стаж на такой работе всегда вызывает уважение! Однако секретом вечной молодости он, увы, не обладал. Переводчик Виктор Суходрев вспоминал: «Стало заметно, что Громыко начал выдыхаться. Ему уже было тяжело держать в узде весь огромный и разветвленный аппарат Министерства иностранных дел». Все труднее давались длинные перелеты, да и нервный ритм политики тех лет требовал более молодой энергии. 

Громыко трезво оценивал свои силы. Когда товарищи по Политбюро во время болезни Константина Черненко намекнули ему, что он мог бы сам стать генсеком, Андрей Андреевич, подумав, отверг эту идею. А вот менее обременительный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР считал для себя вполне подходящим, ведь советский «президент» смог бы и оказывать влияние на политику МИД, и дирижировать работой молодых коллег. 

Незадолго до смерти Черненко он смирился с возможным выдвижением в генсеки самого молодого члена Политбюро – Михаила Горбачева. Их неформальные переговоры – в основном через третьих лиц – привели к тому, что 10 марта 1985 года, когда умер Черненко, на заседании Политбюро именно Громыко «закрыл тему», в категорической форме указав на кандидатуру Горбачева. А на следующий день повторил свои аргументы на Пленуме ЦК. Вскоре, 2 июля, Горбачев исполнил свою часть договоренностей, выдвинув Громыко на пост председателя Президиума Верховного Совета. 

Впрочем, новый министр иностранных дел был назначен уже без консультаций с его предшественником – человеком, который занимал эту должность рекордные 28 лет. В итоге ему на смену пришел не имевший дипломатического опыта первый секретарь ЦК Компартии Грузии Эдуард Шеварднадзе. Старый дипломат понял: на дирижерские полномочия рассчитывать не приходится, Горбачев отвел ему лишь декоративную роль. 

Громыко не принимал радикальной гласности, несколько раз пытался спорить с генсеком с прагматических позиций. «У нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили бы под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо… Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом. Но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы», – говорил Громыко на заседании Политбюро. Однако в мемуарах «Памятное» он не позволил себе ни одного выпада против перестройки – просто считал публичную критику генеральной линии чем-то несолидным, недостойным большого политика. Даже в воспоминаниях Громыко не захотел раскрыться и оставил потомков без внятного напутствия. «Он оскорбил себя тусклыми мемуарами, ведь они никак не могли быть такими бледными и скудными», – недоумевал немецкий политик Эгон Бар, еще один ветеран холодной войны. 

1 октября 1988-го Громыко ушел в отставку. Прожил на пенсии меньше года. Страна, которой он служил верой и правдой, к тому времени стала почти банкротом, о внешней политике с позиций силы можно было только мечтать. В горбачевской дипломатии торжествовало скоропалительное «да». Громыко не мог этого не видеть. Тогда его политический стиль казался реликтом. Но он – человек опытный и несентиментальный – понимал, что когда-нибудь если не всё, то многое вернется на круги своя. Андрей Громыко умер в июле 1989-го, не дожив двух недель до своего 80-летия. 

Фото: : LEGION-MEDIA, РИА НОВОСТИ