Одна жизнь Александра Исаевича

Он никогда не видел своего отца. Исаакий Солженицын погиб до рождения сына. Погиб по трагической случайности. С полей сражений Первой мировой он вернулся живым, но получил смертельное ранение на охоте.

К 20 годам будущий автор «Архипелага ГУЛАГ» был убежденным коммунистом. В юности, уже в 1937-м, задумал две исторические эпопеи – о революции 1917 года и о начале Первой мировой войны – и даже написал несколько глав об августе 1914 года. Литературные планы прервала война. На фронт Солженицын попал не сразу: врачи признали его «ограниченно годным» к службе. Однако он добился направления в артиллерийское училище и, окончив его, прорвался в действующую армию. Служил командиром батареи звуковой разведки. Награды не обходили его. Но в феврале 1945 года военная цензура сигнализировала органам об «антисоветской агитации», которая содержалась в частных письмах капитана Солженицына. Тогда он критиковал сталинскую систему за искажение ленинизма… Последовал арест.

Дальнейшая биография зэка и писателя хорошо известна по его книгам. После реабилитации он учительствовал в Рязани. Преподавал физику. Но каждый день писал убористым почерком повести и рассказы. Солженицын уже поставил перед собой цель, к которой шел до конца своих дней, шаг за шагом, он уже «бодался с дубом». Наконец безвестный учитель решился послать в журнал «Новый мир» рассказ «Щ-854. Один день одного зэка».

«Чудесный рассказ»

Вечером 8 декабря 1961 года Александр Твардовский, главный редактор журнала, заглянул в присланную рукопись, а на следующее утро бушевал от счастья: «Печатать!.. Говорят, убили русскую литературу. Черта с два! Вот она, в этой папке с завязочками. А он? Кто он? Никто еще не видал». Твардовский переименовал рассказ в повесть и дал ей название «Один день Ивана Денисовича».

Так пришел успех. Солженицыну аплодировали не только потому, что это был политический прорыв в духе недавнего XXII съезда КПСС. Изящная лаконичность, незасоренный язык, со вкусом выстроенная композиция – казалось, что автор повести шагнул в советскую литературу прямиком из толстовских времен. Дуайен литературной критики Корней Чуковский, которому Твардовский передал рукопись, откликнулся на сочинение бывшего зэка еще до публикации: «С этим рассказом в литературу вошел очень сильный, оригинальный и зрелый писатель… Мне даже страшно подумать, что такой чудесный рассказ может остаться под спудом. Ничего нецензурного в нем нет. Он осуждает прошлое, которого, к счастью, уже нет. И весь написан во славу русского человека».

Поклонником Солженицына стал и первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, которого подкупил образ главного героя повести – честного трудяги, и в лагере работавшего бережливо, на совесть. В журнале «Коммунист» вышла директивная оценка: «Талантливо написана повесть А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Такие произведения воспитывают уважение к трудовому человеку, и партия их поддерживает». Писателя выдвинули на Ленинскую премию. Правда, получить ее бывшему зэку не удалось. Дело было в начале 1964 года, а к его концу все разительно изменилось.

Отставка Хрущева поколебала позиции заявившего о себе писателя. В узких кругах ходили «неподцензурные» произведения Солженицына, включая пьесу в стихах «Пир победителей», написанную им в заключении. Во время обысков сотрудники КГБ обнаруживали у диссидентов его крамольные сочинения. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Шараф Рашидов представил официальную записку с просьбой наказать писателя, в том числе и за повесть, которая так нравилась Хрущеву. «"Один день Ивана Денисовича" под видом развенчания культа личности дала пищу буржуазным идеологам для антисоветской пропаганды», – говорилось в ней. Брежневская система не нуждалась в таких «возмутителях спокойствия».

Цензура надолго выстроила стену между Солженицыным и читателями. Его последним выступлением в советской печати стала статья «Не обычай дегтем щи белить, на то сметана», вышедшая в «Литературной газете» 4 ноября 1965 года. Он писал о необходимости возвращения к образной и живой русской речи.

В 1970-м Солженицын стал четвертым русским лауреатом Нобелевской премии по литературе (вслед за Иваном Буниным, Борисом Пастернаком и Михаилом Шолоховым): от первой публикации произведения писателя до присуждения столь высокой награды прошло всего восемь лет – беспрецедентный случай в истории Нобелевки. Впрочем, сам Солженицын признавал политический характер решения Нобелевского комитета.

В начале сентября 1973 года он отправил в ЦК «Письмо вождям Советского Союза» без малейшей надежды на его публикацию на родине. И все-таки писатель рассчитывал достучаться до «вершителей судеб» со своими идеями. Послание он начал с неожиданного комплимента советской политической элите: по его мнению, к 1970-м СССР удалось добиться беспримерных успехов во внешней политике. Но далее предлагал отказаться от коммунистической доктрины, и прежде всего от учения Карла Маркса.

«Шаг поначалу кажется трудным, а на самом деле вы очень скоро испытаете большое облегчение, отбросив эту никчемную ношу, облегчение всего государственного устройства, всех движений в руководстве», – взывал Солженицын. Как могли отреагировать «вожди»? Для них это было послание из параллельной галактики, не имеющее отношения к привычной картине мира.

«Как нам быть с Солженицыным?»

Перебираться на Запад, в отличие от других инакомыслящих писателей, Солженицын не намеревался. Даже ехать в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии в 1970-м отказался, опасаясь, что власти не пустят его обратно в СССР. Но после начала публикации «Архипелага ГУЛАГ» в 1973 году во Франции, а затем и в США мосты были сожжены. Или тюремный срок, или водворение из страны. Эта гневная и пристрастная книга по силе и исторической роли не уступала «Житию протопопа Аввакума» или «Путешествию из Петербурга в Москву» Александра Радищева. Ее автор всерьез рассчитывал своей филиппикой уничтожить коммунистическую идею. Самое удивительное, что во многом ему это удалось. После «Архипелага» репутация СССР в глазах западных интеллектуалов заметно пошатнулась.

7 января 1974 года на заседании Политбюро генеральный секретарь Леонид Брежнев поставил вопрос ребром: «Как нам быть с Солженицыным?» Самый жесткий вариант предлагал председатель Совета министров Алексей Косыгин: «Несколько лет Солженицын пытается хозяйничать в умах нашего народа. Мы его как-то боимся трогать, а между тем все наши действия в отношении Солженицына народ приветствовал бы. <…> Нужно провести суд над Солженицыным и рассказать о нем, а отбывать наказание его можно сослать в Верхоянск, туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов: там очень холодно». Председатель КГБ Юрий Андропов говорил о высылке «нарушителя спокойствия» из СССР в административном порядке. Брежнев поначалу отнесся к этой идее скептически: «Его никто не примет», но в конце концов склонился именно к ней…

Все свершилось 13 февраля 1974 года. Задержание, ночь в Лефортове и выдворение из страны – рейсом из Москвы во Франкфурт-на-Майне. Сотрудники КГБ даже снабдили изгнанника костюмом, конфетами «Взлетная» и выдали 500 марок на первые расходы. По ту сторону «железного занавеса» его встречал другой нобелевский лауреат по литературе – Генрих Бёлль.

Вермонтский отшельник

Солженицын не хотел жить в больших городах. Свой дом он нашел в США, штат Вермонт, неподалеку от Кавендиша. Густые леса, снежные зимы, никакой людской суеты – все здесь напоминало российскую глубинку. Солженицын ограничил жизнь семейным кругом, в котором все было подчинено его литературной работе. Там, за высоким забором, он писал «Красное колесо» – эпопею о русской революции, в которой беллетристика оказалась переплетена с публицистикой. «Повествованье в отмеренных сроках» – так определил сам автор жанр этой грандиозной панорамы.

На родине писателя регулярно подвергали уничижительной критике. Сергей Михалков в интервью, которое было опубликовано и в советской, и в зарубежной прессе, подвел итоги «наших расхождений» с нобелевским лауреатом: «Г-н Солженицын заливает одной лишь черной краской все, во имя чего совершалась Октябрьская революция 1917 года, во имя чего советский народ понес такие неслыханные жертвы во время Второй мировой войны. По моему убеждению, делает он это сознательно, ибо сам стоит в одном ряду с теми, кто не принимает наш социалистический строй». И ведь не преувеличивал Михалков, Солженицын действительно вел войну против советской системы…

Для левой западной интеллигенции он тоже был скорее оппонентом, чем пророком. Союз с американскими правыми также не заладился. Ястребы холодной войны ожидали, что писатель поможет им в борьбе против СССР, но бывший лагерник оказался неуправляемым. К концу 1970-х Солженицын превратился в последовательного критика западной цивилизации, ставил ей неутешительные диагнозы: «Свобода разрушительная, свобода безответственная получила самые широкие просторы. Общество оказалось слабо защищено от бездн человеческого падения, например от злоупотребления свободой для морального насилия над юношеством, вроде фильмов с порнографией, преступностью или бесовщиной».

В СССР даже в годы перестройки к нему относились с опаской. Да и он из американского далёка без восторга отзывался о политике Михаила Горбачева. И все-таки с его книг сняли запрет. В августовском номере «Нового мира» за 1989 год началась публикация избранных глав из «Архипелага ГУЛАГ». В 1990-м и в литературных журналах, и отдельными изданиями вышли романы «В круге первом», «Раковый корпус», первые части «Красного колеса»… В августе 1990-го указом первого и последнего президента СССР Солженицыну было возвращено советское гражданство.

Возвращение

СССР еще не распался, а вермонтский отшельник уже выступил с «посильными соображениями», которым дал название, сразу ставшее крылатым. В эссе «Как нам обустроить Россию» он провозгласил: «Часы коммунизма – свое отбили» – и предложил радикальный пересмотр сложившихся в советское время границ между республиками, включая возвращение России Крыма и Новороссии. Кроме прочего Солженицын говорил о сохранении общности трех славянских республик и Казахстана. И это – через полгода после первых в истории выборов президента СССР… 18 сентября 1990-го эссе вышло сразу и в «Литературной газете», и в «Комсомольской правде». Не заставило себя долго ждать и отдельное издание.

А потом в Россию приехал и сам автор. В мрачном 1994 году он триумфально вернулся не в Москву, не в международный аэропорт Шереметьево, а… в Магадан. Первое российское заявление для прессы прозвучало как пророчество: «Я приношу поклон колымской земле, схоронившей в себе многие сотни тысяч, если не миллионы, наших казненных соотечественников. Сегодня, в страстях текущих политических перемен, о тех миллионах жертв легковесно забывают – и те, кого это уничтожение не коснулось, и тем более те, кто это уничтожение совершал. А ведь истоки нашего исторического затопления – они оттуда. По древним христианским представлениям – земля, схоронившая невинных мучеников, становится святой. Такою – и будем ее почитать, в надежде, что в Колымский край придет и свет будущего выздоровления России».

С Колымы Солженицын начал двухмесячное путешествие по России. Самолетом из Магадана во Владивосток, а оттуда в Москву поездом, с остановками в каждом городе. Пресс-конференции, встречи… Журналисты в те дни называли писателя не только «властителем дум», но и чуть ли не «претендентом на престол». За первые полгода на родине он встретился с президентом Борисом Ельциным, выступил перед депутатами, подготовил цикл телепередач. Впрочем, вскоре телевидение для него закрыли: слишком резко живой классик критиковал гайдаровские реформы. На выборах 1996 года Ельцина писатель не поддержал. Правда, как и других кандидатов в президенты.

В 1998-м, накануне августовского экономического кризиса, вышла новая книга Солженицына. Небольшая по формату, взрывная по содержанию – «Россия в обвале». Писатель собрал свидетельства сотен людей, с которыми встречался в разных аудиториях. И сделал выводы, от которых соратникам Ельцина стало не по себе. «Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост, – писал он. – Но в одном качестве они очень сходны: в том, как фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России. И даже шестилетие спустя по сегодняшнему самоуверенно ухмыльному лицу политика не видно смущения, как, разорением сберегательных вкладов, он сбросил в нищету десятки миллионов своих соотечественников…» Реформаторам он задавал риторический вопрос: «Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?»

Власть постаралась не заметить этой проповеди нобелевского лауреата. Но через несколько недель после выхода книги, 17 августа, стало ясно, что Солженицын оказался куда прозорливее большинства модных экономических гуру. Наскоро сколоченное здание нового русского капитализма дало трещину. Как и предсказывал классик, политическая элита обанкротилась. Требовалась смена курса.

11 декабря 1998 года новостные агентства сообщили, что указом Ельцина Солженицын удостоен высокой награды – ордена Андрея Первозванного. Писатель незамедлительно отказался от ордена: «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу».

Автор «Архипелага ГУЛАГ» доказал, что остался бойцом и в мафусаиловом возрасте. Тем более веско прозвучала его поддержка политики Владимира Путина. Солженицын одним из первых увидел, что на рубеже веков в России поменялся не только президент. Принципиально иной, по сравнению с 1990-ми, стала стратегия власти.

В 2007 году, отвечая на вопросы немецкого журнала Der Spiegel, писатель пояснил свое отношение к современной России: «Путину досталась по наследству страна разграбленная и сшибленная с ног, с деморализованным и обнищавшим большинством народа. И он принялся за возможное – заметим, постепенное, медленное – восстановление ее. Эти усилия не сразу были замечены и тем более оценены».

Солженицын ушел, не растеряв веру в Россию. Не в опале, не в оппозиции. Для сторонников он – человек, сумевший раздвинуть глыбы и сохранить себя.