Цена контрреволюции

Сто лет назад, в конце осени 1918 года, адмирал Александр Васильевич Колчак стал Верховным правителем России. Примерно с этого момента и вплоть до осени 1919-го, то есть на протяжении целого года, белые армии имели очень серьезные шансы разбить красных. Колчак, Деникин, Юденич – первый с востока, второй с юга, третий с запада – вполне могли бы покончить с «социалистическим отечеством» во главе с Владимиром Ульяновым (Лениным). Но не смогли. Больше таких шансов история белым не предоставила. С конца 1919 года они стали терять позиции, пока наконец не оказались запертыми на Крымском полуострове, откуда были выбиты красными в ноябре 1920-го.

Однако что было бы, если б белые (например, во главе с Колчаком) все-таки победили? Вопрос этот, конечно, сугубо «журналистский», хотя бы потому, что «история не терпит сослагательного наклонения». И тем не менее определенный резон в его постановке, как мне представляется, все-таки есть.

Прежде всего победителям пришлось бы создать «белую диктатуру». Она была бы просто необходима для того, чтобы привести в чувство разнузданную – сначала революцией, а потом и Гражданской войной – страну, чтобы восстановить структуры власти и экономическую инфраструктуру, вернуть собственность ее законным владельцам и физически ликвидировать те социальные элементы, которые ни о чем уже не могли думать, кроме как о «перманентной» революции, кровавой вендетте и «грабеже награбленного». Колчак это хорошо понимал. «В Москве окончится борьба с большевиками. Но большевизм как отрицание государственности, морали, долга и обязательств перед страной есть явление, широко охватившее страну, требующее упорной и объединенной борьбы власти и общества», – говорил он.

Сделать это без «контрреволюционного» насилия было бы просто невозможно. Собственно, с идеей введения диктатуры выступал еще летом 1917 года один из отцов-основателей Белого движения – генерал Лавр Корнилов. Да и сам Колчак диктатуры не боялся: «Меня называют диктатором. Пусть так, я не боюсь этого слова…»

Ничего общего с демократией западного типа его режим не имел бы: думаю, вполне подойдет аналогия с режимом генерала Франко в Испании, пришедшего к власти по итогам гражданской войны. У того же Колчака отношение к демократии было весьма негативным: «Что такое демократия? – Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам в силу закона глупости числа: каждый практический политический деятель, если он не шарлатан, знает, что решение двух людей всегда хуже одного; наконец, уже 20–30 человек не могут вынести никаких разумных решений».

Между тем внутри Белого движения, в годы войны худо-бедно объединенного борьбой с большевизмом, изначально существовали очень разные «проекты России». Да и позиция «непредрешенчества» была связана не только с благородным желанием противников советской власти соблюсти верность легитимной процедуре. В глазах многих она была откровенным лукавством, призванным скрыть отсутствие консенсуса по ключевым проблемам, стоящим перед страной.

Что делать после победы над красными с помещичьей землей, которую большевики уже успели раздать крестьянам? Как гарантировать священное право собственности в стране, уже почувствовавшей вкус к переделу всего и вся? Как поступить с уже реализовавшимся по всему периметру границ бывшей Российской империи принципом самоопределения наций и как в этих условиях обеспечить проведение в жизнь лозунга о «единой и неделимой России»? Наконец, какой строй установить в освобожденной от большевиков стране – республиканский или все-таки монархический, а если монархический, то какая монархия лучше – самодержавная или конституционная? Советская власть на эти «проклятые» вопросы дала не всем понравившиеся, но зато вполне определенные ответы. А вот ее противники общей позиции так и не выработали.

Поэтому после победы над общим врагом между различными «белыми проектами» и их носителями почти наверняка развернулась бы конкурентная борьба, которая в условиях всеобщей разрухи и хронического отсутствия ресурсов могла принять весьма острые формы. Не исключено даже, что Колчаку пришлось бы прореживать ряды своих бывших сторонников практически так же, как это сделали в свое время победившие большевики. И уж точно пришлось бы разобраться с «попутчиками» – представителями небольшевистских социалистических партий (впрочем, «разбираться» с ними Колчак начал уже в 1919-м).

При этом победившая белая власть обязательно постаралась бы восстановить государство в границах 1914 года. На первых порах ей вряд ли удалось бы вернуть Финляндию и Польшу (решение этих вопросов пришлось бы отложить, может быть, даже на несколько десятилетий), но другие «бывшие наши» территории (например, Украину, Среднюю Азию, Закавказье) новые власти попытались бы вернуть незамедлительно. В этом смысле воссоздание «исторической России» было неизбежно и при Ленине – Сталине, и при условном Колчаке или Деникине.

А закончился бы этот период истории Второй мировой войной. В межвоенной Европе столкновение между глобальными игроками было неизбежно хотя бы в силу весьма небесспорного передела мира по итогам Первой мировой войны. Россия при любом режиме возрождалась бы как мощная держава, имеющая глобальные интересы. Опять процитирую Колчака: «Несмотря на все великие принципы, провозглашенные на мирной конференции, во всех международных отношениях царствует право силы. Мы должны снова стать сильными во всех отношениях». А это значит, что глобальные противники белой России были бы обеспечены и что рано или поздно наша страна все равно оказалась бы втянута в вооруженный конфликт.

Что из этого следует? Только одно: цена выхода из революционного провала для российского социума в любом случае была бы предельно высокой.

Вероятно, иным путем восстановить рухнувшее в пропасть революции и Гражданской войны государство было невозможно, а без государства будущего у России – ни у красной, ни у белой – попросту не было бы.