Мечта о море

Откуда у монарха сухопутной державы, который только на двадцать втором году жизни впервые увидел море, возникла страсть к мореплаванию?

Страстность и увлеченность Петра I – черты наследственные. Царь Алексей Михайлович с той же жадностью вглядывался в стремительный полет соколов и кречетов, с какой Петр несколько десятилетий спустя будет рассматривать корабельные чертежи. В этом они оба, отец и сын, удивительно похожи друг на друга. Однако на этом сходство заканчивается. Дальше идут различия. Петр придал своим увлечениям государственный характер, совместил «удовольствие» с «пользой». Из его потешных выросла гвардия, из ботика – флот, из собрания «уродцев» – первый музей. От увлечения Алексея Михайловича осталось иное – восторженные упоминания современников о размахе царской охоты и книга «Урядник сокольничего пути».

Обоюдное созидание

Это тоже немало, но, понятно, не идет ни в какое сравнение с содеянным Петром. Алексей Михайлович, увлекаясь, развлекался. Петр – созидал.

Это было обоюдное созидание. Увлечения Петра не только изменили Россию. Они оказали огромное влияние на формирование личности самого реформатора. Увлечения расширили его кругозор и обогатили знаниями. Они дали ему опытность, которая позволяла, не упуская главного, видеть мелочи. Этого рукастого, знающего в совершенстве дюжину ремесел государя трудно было обвести вокруг пальца, выдать дурное за хорошее. Увлечения и увлеченность не давали Петру закоснеть, остановиться в своем развитии.

Историки говорят о трех главных его увлечениях: военное дело, ремесла и море. С первым все понятно. Война – удел особ правящих, истинно царское занятие. Когда Петр был объявлен младшим царем, ему и специализацию подобрали – война и внешняя политика. Но откуда интерес к ремеслам? Интерес не наблюдателя – работника. Разумеется, физические упражнения были не чужды ни одному монарху. Но ведь в данном случае речь шла о тяжелом труде, который считался уделом низших. Между тем в Петре не было ни грамма аристократического презрения к подобным занятиям. Для него труд не забава, а потребность. И еще – предмет гордости. На заработанные на верфях во время Великого посольства деньги Петр купил башмаки, которые демонстрировал своим подданным: «Вот, заработал молотом в поте лица». И потом, кажется, именно в этих латаных башмаках возлагал на голову Екатерины имперскую корону стоимостью в несколько тысяч рублей.

Еще более таинственно происхождение любви первого российского императора к морю и кораблям. Всем известна исходная точка этого неожиданного увлечения – знаменитая история с английским ботом. Будучи в селе Измайлово, Петр обнаружил на хозяйственном дворе лодку, заметно отличавшуюся от тех, что он видел раньше. Неугомонный подросток потребовал разъяснения. Среди жителей Немецкой слободы нашли корабельного мастера Франца Тиммермана. Тот осмотрел находку и коротко пояснил: это английский бот. Тут же последовал вопрос об отличии бота от обычных лодок.

Казалось бы, обыкновенный вопрос. Но в том-то и дело, что задать его мог только человек пытливый, которому необходимо докопаться до сути. Давно подмечено, что это неиссякаемое любопытство – неотъемлемая черта Петра. И эта черта – одна из причин его увлеченности, стремления все понять. По меткому наблюдению биографа Петра академика Михаила Богословского, он начал с плотника Тиммермана, а закончил перепиской с Готфридом Вильгельмом Лейбницем, величайшим мыслителем своего времени.

Тиммерман поведал, что этот бот может ходить даже против ветра, галсами. Петр загорелся – ему не терпелось опробовать находку. Судно спустили в Измайловский пруд, затем перетащили на Яузу. Но и там и там Петру было тесно – не развернуться. Кто-то вспомнил про огромное Плещеево озеро под Переславлем-Залесским. Бот был отвезен на озеро. Теперь не приходилось жаловаться на тесноту. Но зато Петру стало мало одного бота. Он уже бредил яхтами, галерами, фрегатами. К берегу озера потянулись работные люди и телеги с лесом и иными припасами для строительства задуманного потешного флота. И Петр с самого начала – среди мастеровых, в черной работе. Для него стук топоров и упругий хлопок вздувшегося паруса стали лучшей музыкой.

Сны о кораблях

Все это было проявлением симптомов непонятной для русских людей болезни под названием «любовь к морю». И даже не болезни – настоящей горячки, которая не проходит и не ослабевает с годами. Уже повзрослевшему, разменявшему четвертый десяток Петру будут сниться, как мальчишке, корабли: «сон видел: [корабль] в зеленых флагах, в Петербурге»; «сон видел, что… был я на галиоте, на котором мачты с парусы были не по препорции…» Зрелость, конечно, чувствуется в этих морских сновидениях царя. Вы­веренный взгляд корабела даже во сне покоробило отсутствие должных пропорций в галиоте. Но ведь все равно при этом сны его – о кораблях и море!

Для современников и потомков как было, так и остается тайной рождение этой всепоглощающей, неизбывной царской страсти, которая, кажется, была самой сильной из всех его привязанностей. И в самом деле, откуда у Петра появилась эта склонность? Как могло случиться, что этот царственный подросток, видевший морские суда только на картинках, которые ему показывал учитель Никита Зотов, начал донимать жителей Немецкой слободы расспросами об иноземных флотах, а затем вознамерился построить свой собственный? И не просто вознамерился – построит!

Конечно, нельзя сказать, что в поисках ответов на эти вопросы ничего не было сделано. Не одно поколение историков просеивало через исследовательское сито слова и поступки Петра. Однако надо признать, что исчерпывающие ответы так и не были даны. Да их и не может быть. Ведь мы имеем дело едва ли не с самым трудным и сокровенным – с историей становления личности. Эта тайна была известна одному лишь Петру, и с Петром же она, им недосказанная, навсегда скрылась от нас.

Но в конце концов важно не это. Страсть Петра к морю и флоту обернулась на благо России. Потешные суда Переславской флотилии превратились в линейные корабли, а само кораблестроение, воплощавшее в XVII–XVIII веках самые передовые достижения промышленности и научно-технической мысли, потянуло за собой развитие новых отраслей производства и образования. Маленький ботик оказался в основании огромного обще­национального дела, и не случайно сам Петр, умевший ценить то малое, что становилось истоком великого, присвоил ему почетное звание «дедушки русского флота». Так что, когда ботик, за рулем которого сидел государь, а на веслах – адмиралы, в 1723 году под орудийные залпы обошел грозный строй Балтийской эскадры, почести эти были вполне заслуженны. С ботика в самом деле многое в нашей истории началось.

«Намерение видеть море»

К 1693 году Петру стало тесно на Плещеевом озере. Был брошен взгляд на Кубенское озеро на Вологодчине, «но оное ради мелкости не показалось». Это признание самого Петра, которому теперь, строго говоря, не подошло бы никакое озеро. Причина очевидная: он перерос эпоху «Нептуновых потех». Теперь ему нужно было море, о чем он и поведал: «Положил свое намерение прямо видеть море».

Флаг царя Московского, поднятый Петром I на яхте «Святой Петр» в 1693 году

Взор царя устремился на Русский Север. А собственно, куда он мог еще устремиться на излете XVII века? Балтика была отсечена от Московского государства могущественной Швецией, Черное и Азовское моря – Турцией и Крымским ханством. Оставался Архангельск – с его не просто морем, а морем самым суровым из всех близлежащих морей, с арктическими ветрами и минимальными шансами на выживание в ледяной воде при кораблекрушении. Парадоксально, но в этом, видимо, была своя правда: Север, этот безжалостный экзаменатор, своей суровостью сразу мог проверить Петра на прочность.

Задуманная поездка в Архангельск более всего страшила царицу Наталью Кирилловну. Петру пришлось идти на уловки, чтобы получить материнское благословение. Ради успокоения царицы он пообещал не ходить в открытое море, заранее зная, что слово нарушит, ведь это, собственно, и было его главной целью. Ему и впрямь не терпелось: по приезде в Архангельск, узнав об отплытии иностранных судов, Петр отложил все дела ради того, чтобы выйти вместе с этим торговым караваном в море. Слабый ветер не благоприятствовал царскому намерению. Пришлось почти двое суток томиться в устье Двины, пока наконец ранним утром 6 августа 1693 года южный ветер шелоник не расправил паруса и суда не покинули Двинскую губу. 12-пушечная яхта «Святой Петр» с царем на борту провожала караван 300 верст, до устья реки Поной. Мечта Петра сбылась: он увидел море!

Царь не скрыл своего ликования от матери, которая ответила упреком: «Писал ты, радость моя, ко мне, что был на море; и ты, свет мой, обещался мне, что было не ходить». Петр обычно находил для Натальи Кирилловны слова успокоения. Но на этот раз не нашелся, повинился, рассчитывая – и не ошибся! – на всепрощающую материнскую приязнь: «Радость моя! По письму твоему, ей-ей, зело опечалился, потому тебе печаль, а мне какая радость. Пожалуй, сделай меня, беднова, без печали тем: сама не печалься, а истинно не заживусь».

«Не заживусь» – это о настоятельной просьбе Натальи Кирилловны поскорее приехать домой. Но и здесь – море перевесило. Петр застрял в Архангельске в ожидании появления к Успенской ярмарке «андурских» (гамбургских) кораблей. О чем и отписал матери. Та в ответ: «Чего тебе, радость моя, тех дожидаться?»

Наталья Кирилловна так до конца и не могла понять и принять «нецарское» увлечение сына. Это было не просто материнское ослепление любовью. Взаимную привязанность разделяло время: «недостойный Petros» (так он иногда уничижительно подписывал свои письма матери) был человеком уже другой эпохи.

Обетный крест

В свою первую поездку в Архангельск государь поднял на «Святом Петре» бело-сине-красный трехполосный флаг с золотым двуглавым орлом в центре. Так появился флаг царя Московского, ставший прообразом национального флага России.

Море околдовало Петра. Он даже душевные раны готов был лечить им. 25 января 1694 года умерла Наталья Кирилловна. Сказать, что Петр глубоко переживал эту потерю, – значит ничего не сказать. Но переживал он по-своему и не боялся идти против традиции: не присутствовал при кончине и даже избежал похорон, предпочитая оставаться со своим горем один на один. А спустя четыре дня после смерти матери написал архангельскому воеводе, будущему генерал-адмиралу Федору Апраксину: «Беду свою и последнюю печаль глухо объявляю, о которой подробно писать рука моя не может, купно же и сердце». Здесь же и слова утешения – уже для себя: так угодно «всемогущему Богу… вся по воле своей творящу. Аминь».

Адмиралтейская верфь в Санкт-Петербурге. Литография середины 1820-х годов

Бежать «от безмерной печали» Петр собрался на море. Апраксину было приказано готовиться к его приезду: скорее строить «малый корабль» и… «полтораста шапок собачьих и столько же башмаков разных мер сделать». Царю уже ведомо, что Белое море сурово даже летом. Каким же оно должно быть зимой и весной?

За множеством забот Петру удалось выбраться в Архангельск только к середине мая 1694 года. Затевалось большое дело – спуск на Соломбальской верфи корабля «Апостол Павел» и продолжительное морское путешествие. Поскольку спуск задерживался, решено было пойти на яхте «Святой Петр» на Соловки. Однако едва вышли в Белое море – поднялся ветер. Шторм был такой, что не чаяли остаться в живых. На «Святом Петре» исповедовались и причастились. Но обошлось! Минуя гряду подводных камней, судно проскользнуло в Унскую губу.

Это избавление от смерти в море невольно заставляет задуматься об извилистом пути истории. Неважно, что спасло Петра – Промысел Божий, как считали современники, или мастерство кормщика, служителя Соловецкого монастыря Антипа Тимофеева, или, если угодно, простое везение. В данной постановке вопроса существенно другое: гибель «Святого Петра» сделала бы нашу историю совсем иной и в ней, возможно, не было бы ни Полтавы, ни Петербурга. Подобное трудно представить. Но ведь могло быть! Так что, когда Петр поставил на берегу Унской губы собственноручно вытесанный обетный крест, тот стал памятником не только царского спасения, но и нашей будущей, а тогда еще не состоявшейся истории.

«Книга Устав морской», в подготовке которой участвовал Петр Великий. СПб., 1720 год

Генерал Патрик Гордон (1635–1699)

«Были бы корабли!»

Бурный норов Белого моря не охладил петровской страсти. Напротив, она лишь упрочилась. Более того, его увлечения именно в этот период стали утрачивать партикулярный характер, превращаясь в дело общегосударственное. Отметим еще раз, что Петр никогда не загорался тем, что, с его точки зрения, было бесполезно для России. Он всегда и во всем оставался государственником. Поиск государственной пользы был для него мотивом определяющим. Именно в Архангельске Петр окончательно пришел к убеждению, что флот не просто нужен – он жизненно необходим России.

Как здесь не вспомнить чеканную формулу Морского устава, в которой легко улавливается манера речи самого преобразователя: «Всякий потентат [правитель], который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет – обе руки имеет». Петровская формула кажется аксиоматичной. А между тем не приходится сомневаться, что даже в ближайшем окружении царя его планы оставались малопонятными. Не случайно наставник Петра в военном деле генерал Патрик Гордон как-то упрекнул его: «На что вам корабли, государь? Ведь у вас нет морей». И услышал в ответ: «Были бы корабли, а моря я найду!»

Европейски образованному шотландцу, возведенному Петром, между прочим, в адмиралы (адмиралы у нетерпеливого реформатора появились раньше настоящего флота), эти намерения казались пустой блажью. А ведь Гордон озвучил то, о чем остальные предпочитали молчать. Сковывал их не только страх перед скорым на расправу царем – ограниченность кругозора, неумение и нежелание заглядывать в будущее. Им непонятно было огорчение монарха, что «Россия токмо одну руку имела всегда».

Петровское увлечение морем – это еще и преодоление. Косности. Ограниченности. Лености. Непонимания того, что стало жизненно необходимо стране, продуваемой ветрами Нового времени. Петр видел в выходе к морям и создании флота будущность России. И что бы ни говорили впоследствии критики преобразователя, на его стороне была Историческая Правда.

Бой у острова Эзель 24 мая 1719 года. Худ. А.П. Боголюбов. 1866 год

Ответ критикам

Можно сказать, что строительство потешного флота и две поездки в Архангельск стали предисловием к обширному повествованию под названием «История российского флота». Далее последуют первые главы этой героической книги: воронежское кораблестроение, связанное со вторым Азовским взятием (царь свою службу Отечеству станет отсчитывать с Азовских походов); поездка Петра в ходе Великого посольства учиться на голландские и английские верфи; долгая и изнурительная балтийская эпопея с победоносными Гангутским, Эзельским и Гренгамским морскими сражениями.

Не все в этих главах было безоблачно. Взыскательные критики царя-реформатора без устали перечисляют его ошибки и промахи. В конечном счете главный упрек сводится к тому, что огромные средства, потраченные на флот, оказались не соответствующими результату. Так, не давший ни одного сражения Азовский флот в 1711 году был сожжен, а порты на Азовском море оставлены (плата за неудачный Прутский поход).

Не лучше, по утверждению критиков, обстояли дела на Балтике. Качество спущенных судов было столь низким, что по большей части они приходили в негодность, не успев сделать даже выстрела в сторону шведов. В итоге через шесть лет после смерти Петра из 48 линейных кораблей и фрегатов в море смогли выйти только 8. До следующей войны с жаждавшей реванша Швецией из всех судов петровской постройки дожил лишь один 70-пушечный «Святой Александр». И то обошлось без его участия в сражениях.

Однако упрек в бездумном расточительстве не выдерживает строгой критики. И дело здесь даже не в частностях, призванных оправдать Петра, – типа нарушения технологий строительства из-за отсутствия времени (война!) или опресненности Финского залива, отчего суда гнили вдвое быстрее. Понятие эффективности тут вовсе не исчерпывается продолжительностью жизни кораблей или даже числом выигранных морских сражений. Петровская эффективность – это еще и коренные изменения в сфере политики, когда одно только наличие Азовского флота сдерживало воинственные устремления Оттоманской Порты, а Балтийского – внушало уважение Англии и побуждало искать мира Швецию. Несомненно, цена за флот была уплачена очень высокая. Но и результат был высок. Совсем по Пушкину: «Россия вошла в Европу, как спущенный со стапелей корабль, – при стуке топора и громе пушек».

Петровское увлечение морем – это еще и преодоление. Косности. Ограниченности. Лености. Непонимания того, что стало жизненно необходимо стране, продуваемой ветрами Нового времени

Наставник Петра в военном деле генерал Патрик Гордон как-то упрекнул его: «На что вам корабли, государь? Ведь у вас нет морей». И услышал в ответ: «Были бы корабли, а моря я найду!»

Фото: LEGION-MEDIA, РИА НОВОСТИ