«Свой нестеровский взор»

Художник Михаил Нестеров успел стать и членом Императорской академии художеств, и лауреатом Сталинской премии. Всю жизнь он пытался осмыслить исторический путь России – победный и трагический

У степенных уфимских купцов Нестеровых дети один за другим умирали в младенчестве – и появившийся на свет в мае 1862-го сын Михаил тоже родился слабым, болезненным. Его лечили и у докторов, и у знахарей, клали в русскую печь, обложив недопеченным хлебом, и даже зарывали в снег. Не помогало. Художник так пересказывал семейную легенду: «Я чах да чах. Наконец совсем зачах. Дышать перестал. Решили: помер. Положили меня на стол, под образа, а на грудь мне положили образок Тихона Задонского. Свечи зажгли, как над покойником. Поехали на кладбище заказывать могилку. А мать так от меня и не отходила, пока наши были на кладбище. Приезжают с кладбища. А я и вздохнул! И отдышался. И здоровым стал». Впрочем, это присказка. Настоящая жизнь началась, когда в нем проснулся художник – в гимназии, где Нестеров мастерски набрасывал портреты друзей и учителей.

Ученик Перова

В патриархальном семействе к художествам относились несерьезно, другой разговор – галантерейная торговля, пароходы или фабричное дело. Нестеровы любили словесность: дед художника принимал в своем доме Василия Жуковского и Николая Карамзина, а отец читал все, что выходило из-под пера Льва Толстого. Но представить своего сына живописцем он не мог. Михаила направили штудировать науки в Московское реальное училище Константина Воскресенского, на шумной Мясницкой улице. Там он быстро заслужил репутацию озорника, почти бунтаря. За бесшабашный характер однокашники прозвали его Пугачевым. Ни математика, ни механика, ни иностранные языки ему не давались – в отличие от истории и Закона Божьего, но для реального училища это дисциплины второстепенные. Главное – он самозабвенно рисовал. Сам Воскресенский написал родителям Нестерова, что ни инженера, ни дельца из их сына не выйдет, а художественный талант зарывать в землю нельзя.

Так в 15 лет с благословения отца Нестеров поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и почти сразу попал под обаяние мастера – художника Василия Перова, известного передвижника. Да, Нестеров начинал в реалистической манере, с перовским вниманием к социальным нестроениям. «Экзамен в сельской школе», «Домашний арест» – сейчас эти его ранние работы можно увидеть в Третьяковке. Он продолжил образование в Петербурге, в Академии художеств, которая считалась главным учебным заведением для живописцев, но там Нестерову решительно не понравилось. Промаявшись год, он вернулся в Белокаменную, застав Перова уже смертельно больным. После кончины мэтра учился у не менее знаменитых Алексея Саврасова и Владимира Маковского. Его похваливали, однако сам он понимал, что еще не нашел собственного стиля.

Без благословения

Все изменилось, когда в 1883 году летом, приехав на пленэры в родную Уфу, на улице, залитой светом, Нестеров встретил девушку под кружевным зонтиком – Марию Мартыновскую – и влюбился впервые в жизни. Дочь учителя, сестра ссыльного, бесприданница, родителям Нестерова она не приглянулась. Но он женился и без отцовского благословения. Мария одной из первых признала его настоящим художником в те дни, когда он особенно в этом нуждался. Всю жизнь он вспоминал, как она шутливо говорила ему: «Ты не мой, Мишечка, ты картинкин». От материальной помощи отца отказался – и зарабатывал на жизнь книжной графикой, а иногда даже оформлял дорогие меблированные квартиры, вырисовывая на стенах букеты и орнаменты. В наше время первые издания сказок Пушкина с иллюстрациями Нестерова – библиографическая редкость. За картину «Призвание Михаила Федоровича на царство» ему присвоили официальное наименование свободного художника, которое супруги отметили пельменями – и были счастливы.

Они ждали первенца. Нестеров в сказочном стиле раскрасил резную колыбель. Вскоре в ней обосновалась дочь – Ольга. А любимую Машу он утратил: ее унесла, как тогда говорили, родильная горячка. Когда он закрыл ей глаза, первым желанием было – повеситься. Но в соседней комнате плакала дочь.

Потом много лет в каждой его работе можно было разглядеть образ ушедшей жены, ее глаза, движения… В таком горьком настроении Нестеров и написал картины, принесшие ему громкое имя. Прежде всего это «Пустынник» – первая нестеровская работа, которую приобрел для своей коллекции Павел Третьяков.

Видение отроку Варфоломею. Худ. М.В. Нестеров. 1889–1890 годы

Экзамен в сельской школе. Худ. М.В. Нестеров. 1884 год

Призвание Михаила Федоровича на царство. Худ. М.В. Нестеров. 1886 год

Тихая заводь

В то время многих живописцев, архитекторов, композиторов притягивала старорусская тема. Для Нестерова она стала сокровенной на всю жизнь. Он задумал картину программную, которая бы раскрыла мировоззрение художника, его взгляд на самую суть бытия, – «Видение отроку Варфоломею». Произведение о том, как буднично входит в нашу жизнь чудо – среди молодых берез и елей, самых обыкновенных полей и пригорков. Он открыл для светской живописи образ кроткого отрока – будущего преподобного Сергия Радонежского, и случилось это на XVIII передвижной выставке. Равнодушных не было. Идеолог передвижников критик Владимир Стасов картину резко осудил: «Вредный мистицизм, отсутствие реального, этот нелепый круг (нимб) вокруг головы старика». Зато «Варфоломея» приняли Виктор Васнецов, Василий Суриков, Лев Толстой и даже далекий от христианской идеи Максим Горький. Нестеров создал еще полтора десятка произведений, посвященных житию Сергия, но превзойти первую картину этого цикла ему не удалось. Сам художник по характеру был далек от смиренных пустынников и отроков. Восхищался ими со стороны, при этом оставался человеком земным, мирским. Он признавался: «В художестве, в темах своих картин, в их настроениях, в ландшафтах и образах я находил "тихую заводь", где отдыхал сам и, быть может, давал отдых тем, кто его искал. Беспокойный человек думал найти покой в своих картинах, столь не похожих на него самого».

Нестерова стали приглашать расписывать храмы. В первую очередь – Владимирский собор в Киеве, где художник работал вместе с Васнецовым. Они дополняли друг друга. «Если Васнецов отразил веру активную, святую силу, то Нестерову удалось с удивительной правдивостью передать веру кроткую, пассивную, подобную теплящейся лампадке», – заметил искусствовед Владимир Кигн-Дедлов.

Младший брат Николая II цесаревич Георгий заказал Нестерову фрески для дворцовой церкви Святого Александра Невского в Абастумани в Грузии. Но сам художник больше всего ценил роспись Покровского собора московской Марфо-Мариинской обители милосердия – именно там наиболее узнаваем стиль Нестерова, о котором Василий Розанов говорил: «Он никогда не повторится». Нестеров и в иконописи не был пленником канона – его идеи и приемы всегда самобытны. Среди писателей, историков, философов он ценил тех, кто умел мыслить нестереотипно, смело: «Карамзин, Костомаров, Ключевский потому так ярко сияют в исторической науке, что они в высшей степени субъективны. А как возмутительно субъективен великолепный Белинский!»

Благовещение. Архангел Гавриил. Дева Мария. Роспись пилонов московской Марфо-Мариинской обители милосердия. Справа – эскиз-вариант росписи. Худ. М.В. Нестеров. 1908–1911 годы

Реквием по святой Руси

В монастырях, в северных краях и на Волге художник искал подход к своей, как ему казалось, главной картине – к «Святой Руси». Снежной зимой, на лесной опушке, возле рубленого храма Христос явился русским людям. Рядом с Христом он изобразил святителя Николая, Сергия Радонежского и святого Георгия. «Ничего получилось. Морозно», – написал Нестеров в дневнике, завершив картину. Но, пожалуй, в этот раз передать на холсте ощущение чуда у него не вышло, и «Святая Русь» оказалась лишь подступом к итоговой композиции, которую он создал в годы Первой мировой, – «Душа народа» («На Руси»).

Вся Россия идет за мальчиком вдоль берега Волги: царь, патриарх, юродивый, монахи, крестьяне, мыслители… Кто этот отрок? Он излучает свет самого искреннего православия – без мудрствований лукавых. Лица Христа на полотне нет, но есть вера в Него. По силе высказывания картина не уступает богоискательским откровениям Федора Достоевского, которого Нестеров изобразил среди участников этого вечного странствия, как и Толстого, и Владимира Соловьева – бунтарей, искателей. Картина еще висела в его мастерской, когда разразилась Февральская революция, – и получилось, что живописец создал реквием по святой Руси. Сам он, трезво оценивая свои удачи, говорил неизменно: «В начале жизни – "Отрок Варфоломей", к концу – "Душа народа"».

Почти вся интеллигенция с надеждами и даже с восторгом приняла Февральскую революцию. Нестеров оказался исключением. В начале апреля 1917 года он писал своему другу, литератору и коллекционеру живописи Александру Жиркевичу: «Я лично пережил события весьма сложно и трудно… Я был бы счастлив, если бы верил… в благо переворота. Увы! Этой веры во мне нет… Итак, долг и разум говорят одно, а совесть и сердце влекут властно к тому хорошему, былому. А хорошее, конечно, было, иначе Россия не была бы тем великим государством, каким она все же до сих пор признается». Редчайшие слова для того времени! Его оценка октябрьских событий оказалась еще жестче: «Все провалилось в тартарары… осталось что-то фантастическое, варварское, грязное и низкое». В тот год Нестеров написал двойной портрет мыслителей, бесконечно далеких от большевистской повестки дня, – беседующих Павла Флоренского и Сергея Булгакова. А в 1922-м создал портрет философа Ивана Ильина. Сосредоточенный, нервный, он шагает по берегу Волги – как будто продолжает ту процессию, которая шла за мальчиком в «Душе народа». В том же году Ильина выслали из России на «философском пароходе».

Михаил Нестеров и Алексей Щусев в Марфо-Мариинской обители. Москва, 1911–1912 годы

Казалось бы, Нестеров с его богоискательством совершенно не мог вписаться в тот уклад, который установился в России после 1917 года. Но ни об эмиграции, ни о долгих европейских вояжах он, в отличие от многих, не задумывался. Даже когда в голодные годы приходилось работать «за картошку». Даже когда разорили его московский дом на Новинском бульваре и бесследно пропали десятки картин, рисунков и эскизов. Он попытался отстраниться и от своей тоски, и от всего, что происходило в России. Утешила работа над новой картиной цикла о Сергии – «Христос, благословляющий отрока Варфоломея». Отрок готов служить Господу, покинув мир, в котором цветет рябина, а по двору бегают гуси. Пейзаж для Нестерова всегда не менее важен, чем образы героев.

Портретист – и только

В 1936 году художник получил предложение отметить 50-летие творческой деятельности большой персональной выставкой. Он написал председателю Комитета по делам искусств при СНК СССР Платону Керженцеву: «Моя выставка имела бы смысл лишь тогда, когда могла бы появиться большая, написанная в 1916 году картина "Крестный ход" [имеется в виду «Душа народа». – «Историк»], но время для ее появления, полагаю, еще не настало, и я ни в каком случае не решусь дать эту картину на выставку, если на то не последует согласие И.В. Сталина». Согласия не последовало. Нестерова в СССР считали мэтром портретистики – и только, а главные его полотна в то время оставались почти неизвестными.

Посетив столичные музеи, художник сетовал: «Картин с фигурой Христа, с монахами как в Русском музее, так и в Третьяковской галерее много… того больше их в нашей классической литературе, и худого от того нет: прошлое – прошло. Страна, народ – живут настоящим». Почему же его работы с христианскими мотивами закрыты в запасниках? Ему отвечали почтительно, но «православного» Нестерова публике не открывали. Об этих картинах в то время знали только искусствоведы. Самой известной его работой стал в те годы портрет академика Ивана Павлова – волевого, напряженно мыслящего старика, готового бросить вызов самой природе. Известно, что портрет академика «со сжатыми кулаками» понравился Иосифу Сталину. И дело не только в точности образа, созданного художником. И Нестеров, и Павлов – представители старой интеллигенции, оставшиеся в Советской России и плодотворно работавшие в новых условиях. Сталин считал подобных попутчиков чрезвычайно полезными для «державной» системы, которую он создавал в 1930-е.

Таких людей, как Нестеров, в те времена называли «старорежимными» – по манерам, по верности православию. Но его интересовал и феномен советского человека – деятельного, энергичного «строителя нового мира». В 1937 году художник взялся за портрет одного из новых «знатных людей страны» – полярника Отто Шмидта, пребывавшего в то время на пике всенародной славы. Устроители выставки «Индустрия социализма» хотели заплатить Нестерову аванс за этот портрет, но тот отказался: «Художество – дело прихотливое: может выйти, а может и не выйти».

Шмидт – начальник главка Северного морского пути – несколько дней позировал ему в своем рабочем кабинете. Нестеров вспоминал: «Я сижу в сторонке, смотрю на него, рисую, а у него капитаны, капитаны, капитаны. Все с Ледовитого океана. Кряжистые. Он озабочен: в этом году ждут раннюю зиму, суда могут зазимовать не там, где следует. Теребят его телеграммами и звонками. Он меня не замечает, а мне того и надобно. Зато я его замечаю». Нестеров написал волевого, крепкого человека, которому тесно в московском штабе. В его глазах – синь Ледовитого океана, мысленно он там. Это не просто картины, во многом они – символ времени. Продолжением шмидтовской темы стал портрет скульптора Веры Мухиной. Нестеров поймал ее характер, когда она работала с глиной – одержимо, хмуро: «Лицо горит. Не попадайся под руку: зашибет! Такой-то ты мне и нужна».

Душа народа. Худ. М.В. Нестеров. 1915–1916 годы

Портрет Отто Юльевича Шмидта. Худ. М.В. Нестеров. 1937 год

Арестант и лауреат

Статус мэтра не помог художнику во время Большого террора спасти зятя – адвоката, профессора Виктора Шретера – от обвинения в шпионаже и смертной казни. Любимая дочь Ольга отправилась в ссылку в Джамбул, откуда вернулась только в 1941 году инвалидом, на костылях. Пожилого художника две недели продержали в Бутырской тюрьме, после чего отпустили так же неожиданно, как арестовали, и больше не преследовали.

В 1941 году Нестеров получил Сталинскую премию 1-й степени, а вскоре стал и заслуженным деятелем искусств. Вышла его книга «Давние дни» – скорее словесные зарисовки из прошлого, чем мемуары. Но регалии не могли отвлечь от трагедии первых месяцев войны. Он верил, что бойцам может помочь «чистое искусство», повторял, как молитву, пушкинские строки: «Уж небо осенью дышало, / Уж реже солнышко блистало» – и писал «Осень в деревне». Эта картина оказалась последней для Нестерова. Грустный, мрачноватый пейзаж, в котором неожиданно появились гуси, прямиком перешедшие из картины о Христе и Варфоломее, – как символ земной жизни, которая продолжается, превозмогая войны. Что дальше? Тревожные вести с фронта, из Сталинграда, инсульт, Боткинская больница, тихие похороны на Новодевичьем кладбище в октябре 1942-го.

Прошли годы – и главные полотна художника из запасников вернулись в экспозиции лучших наших музеев. Исполнился завет Нестерова, о котором часто вспоминали его ученики, а в первую очередь – самый близкий по духу, Павел Корин: «Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он [«Отрок Варфоломей». – «Историк»] еще будет что-то говорить людям – значит, он живой, значит, жив и я». В атеистические 1960-е Андрей Вознесенский для стихов, посвященных молодому монаху Троице-Сергиевой лавры, нашел такие слова:

Он говорит: – Вестимо… –

И прячет, словно вор,

Свой нестерпимо синий,

Свой нестеровский взор.

Редко так бывает: достаточно подумать о Нестерове и сразу встают в воображении очертания и глаза его героев – русских людей, переходящих из века в век хоть со спорами, но и с верой.

Осень в деревне. Худ. М.В. Нестеров. 1942 год

Что почитать?

Нестеров М.В. О пережитом. Воспоминания. М., 2006

Климов П.Ю. Михаил Васильевич Нестеров. Каталог-резоне. Живопись и графика. В 2 т. М., 2019

Нестеров открыл образ кроткого отрока – будущего преподобного Сергия Радонежского – для светской живописи. «Видение отроку Варфоломею» – картина о том, как буднично входит в нашу жизнь чудо

Больше всего художник ценил роспись Покровского собора московской Марфо-Мариинской обители милосердия – именно там наиболее узнаваем стиль Нестерова

Подпись к коду: Как повлияла историческая живопись на национальное самосознание, читайте на сайте ИСТОРИК.РФ

Фото: LEGION-MEDIA, ©ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ, ©НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ