Мятеж деформаторов

За поведение «героев» и «трусов», «посмевших» и «не посмевших» выйти на площадь было заплачено кровью обманутых солдат, которые искренне верили, что идут защищать законную власть.

Пушкин среди декабристов в Каменке. Худ. Д.Н. Кардовский. 1934 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Несмотря на хлад убийственный

Сограждан к правам своим,

Их от бед спасти насильственно

Хочет пламенный Вадим.

К.Ф. Рылеев

Если бы он только существовал, этот «усредненный» декабрист, наделенный всеми мыслимыми добродетелями «богатырей, кованных из чистой стали с головы до ног» (А.И. Герцен) и всеми немыслимыми пороками – «сволочь из подлецов малодушных» (В.А. Жуковский)! Но в пылу не остывшего и за почти две сотни лет полемического задора одни по-прежнему выискивают для «собирательного портрета» все лучшее, другие – все худшее. И возникают искусственные, зато методически удобные «контрастные» образы «типичного представителя», составленные из десятков биографий несхожих людей. Между тем декабристы были не так просты, как иногда кажется…

Идеология политического самоубийства

За дело исправления зла взялись люди фраз, а не дела…Декабрист Д.И. Завалишин

«Известно мне: погибель ждет // Того, кто первый восстает // На утеснителей народа, – // Судьба меня уж обрекла. // Но где, скажи, когда была // Без жертв искуплена свобода?» Услышав впервые этот отрывок из сочинения Рылеева, его друг Михаил Бестужев был поражен. И обратился к автору – лидеру Северного общества: «Знаешь ли, какое предсказание написал ты самому себе и нам с тобою?» И Рылеев ответил, что знает:

 

«Каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России». Оттого-то накануне 14 декабря 1825 года 23-летний корнет Александр Одоевский и воскликнул: «Умрем! Ах, как славно мы умрем!» (Впрочем, он пережил и Сенатскую площадь, и Рылеева.) Глупо было бы кричать: «Ах, как славно ОНИ умрут!» Но случилось именно так.

Можно смело утверждать: декабристов толкнул на Сенатскую площадь их политический романтизм. Романтизму в целом, по мнению специалистов, присущи «абсолютный характер идеалов при осознании невозможности их осуществления в данной действительности; предельно острое переживание этой двойственности бытия» (А.М. Гуревич). Политический романтизм декабристов, соответственно, был замешен на конфликте между абсолютным характером их политических идеалов (свобода и права личности вместо прав сословий; народное представительство вместо неограниченной монархии) и острым переживанием невозможности немедленно воплотить эти идеалы в современной им России. Необходимо было «выйти на площадь» – не столько с намерением победить и утвердить идеалы, сколько с желанием выплеснуть ставшие непереносимыми переживания как можно скорее.

Впрочем, при внимательном рассмотрении того декабрьского дня теоретический романтизм Рылеева теряет всю свою сентиментальную привлекательность. За поведение «героев» и «трусов», «посмевших» и «не посмевших» выйти на площадь было заплачено кровью обманутых солдат, искренне веривших, что они идут защищать законную власть – престол царя Константина от притязаний его младшего брата Николая. Честно признавал после восстания декабрист Евгений Оболенский: «Кто из нас может отрицать, что мы употребили во зло доверенность к нам войска, что мы увлекли за собою людей простых, которые чтили законную присягу, ими принятую так недавно?»

Михаил Александрович Бестужев (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«Кто из нас может отрицать, что мы употребили во зло доверенность к нам войска, что мы увлекли за собою людей простых, которые чтили законную присягу, ими принятую так недавно?» – честно признавал декабрист Евгений Оболенский

Вильгельм Карлович Кюхельбекер (Фото предоставлено М. Золотаревым)

А вот история, переданная журналистом Николаем Гречем: «Обряд лишения чинов и дворянства был исполнен над флотскими офицерами в Кронштадте, на военном корабле. Их отвезли туда из петербургской крепости ночью (на 13 июля) на арестантском катере. Бестужев [Николай. – Д. О.] спокойно беседовал дорогой с командующим и караульными офицерами, не жаловался, не сетовал на судьбу.

– Я заслужил смерть, – говорил он, – и ожидал ее. Теперь все время, что проживу, будет для меня барышом и подарком. Но вот кого мне жаль – этих бедных юношей (указывая на приговоренных мичманов, спавших крепким сном молодости): они дети и не знали, что делали.

– Так, Николай Александрович, они дети, но зачем те, которые знали, что делают, увлекали детей? Тяжкая ответственность за гибель этих юношей легла на вас, старших, умных, перед их родителями и перед Богом! Правительство в этом винить нельзя: оно еще смягчило наказание, по собственному вашему признанию!»Личный героизм, легковесное «Ах, как славно мы умрем!» не подразумевали желания утянуть за собой десятки человеческих жизней или искорежить сотни судеб. Но едва дошло до дела…

Кондратий Федорович Рылеев (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«Тонем, ваше высокоблагородие!»

– Как, братец, проливать кровь русскую?– Да разве из Милорадовича текло французское вино?Из спора А.Я. Булгакова с С.П. Жихаревым

Вот символическая сцена того сумеречного дня 14 декабря. Когда картечь вымела восставших с Сенатской площади, Михаил Бестужев, по его собственным словам, посчитал нужным «умереть с оружием в руках». Ради этого он стал выстраивать солдат под жерлами пушек на льду Невы, чтобы повести их в самоубийственную атаку на артиллерию, пока не услышал: «Тонем, ваше высокоблагородие!» Лед под массой солдат не выдержал и провалился. Бестужев выжил, счет же погибших солдат Московского полка пошел на десятки.

 

Еще один эпизод. Когда толпа матросов Гвардейского экипажа бросилась спасаться от картечи во двор ближайшего дома, Вильгельм Кюхельбекер, человек сугубо гражданский, решил их там построить и тоже повести в штыки, на ненужную смерть. Нелепого барина оборвали: «Вить в нас жарят пушками!» На следствии простодушный Кюхля на вопрос, что побудило его гнать солдат «на явную гибель», ответил: «Потому что бежать казалось мне постыдным».

Андрей Евгеньевич Розен (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Гавриил Степанович Батеньков (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«ДИКТАТОР» СЕРГЕЙ ТРУБЕЦКОЙ БЫЛ НАСТОЛЬКО ИСТЕРЗАН СОМНЕНЬЯМИ, ЧТО В РЯДАХ ВОССТАВШИХ НЕ ПОЯВИЛСЯ: отогревался в Главном штабе, затем нервно барабанил пальцами по оконному стеклу в доме графа Строганова и в конце концов пошел... просить политического убежища у своего зятя, австрийского посланникаВот ведь: постыдно было Кюхельбекеру, а между тем лежать на Галерной улице, что близ площади, остались десятки убитых и раненых нижних чинов Гвардейского флотского экипажа.

«Романтика» дорого обошлась солдатам, доверившимся господам офицерам. Кюхельбекер не пострадал; вообще ни один «барин» от стрельбы правительственных орудий не пострадал. Разве что шуба Ивана Пущина, давшего у Сената последнюю команду «Спасайся кто может!», была пробита в нескольких местах картечью.

В романтических историях это преподносится как знак свыше: «словно кто-то отводил от них пули»... Но все проще: многие сами же их от себя и «отводили». Не один и не два из числа подбивших войска «выйти на площадь» нашли тот или иной предлог с этой площади вовремя ретироваться. Поручик Николай Панов, выводивший из казарм лейб-гренадер и поначалу браво ворвавшийся во двор Зимнего дворца, переоделся затем в гражданскую шинель – и был таков. Как-то незаметно исчезли корнет Александр Одоевский, подпоручик Петр Коновницын, флотские лейтенанты Николай Чижов и Александр Цебриков, чиновник Михаил Глебов. Последний, правда, предварительно раздал солдатам немалые деньги «на водку»: а как им еще греться, часами выстаивая на холодной декабрьской площади в парадной форме? Это у организатора восстания Кондратия Рылеева был меховой воротник. Впрочем, и Рылеев недолго «ждал погибели» на площади: обзавелся солдатской сумой и перевязью, встретил приведшего Гвардейский экипаж Николая Бестужева «первым целованием свободы», поделился с ним восторгом от того, что хоть недолго, но «подышал свободой», и, надышавшись, ушел в неизвестном направлении, чтобы больше не возвращаться.

Иван Дмитриевич Якушкин (Фото предоставлено М. Золотаревым)

В решительный момент, как отмечал Андрей Розен, «не видать было диктатора, да и помощники его не были на месте». Занимавшийся накануне документацией заговорщиков барон Владимир Штейнгель в этот памятный день глянул с безопасного расстояния на площадь и выстроенное каре – и пошел домой обедать. Инженер-подполковник Гавриил Батеньков, с чьей помощью мятежники надеялись привлечь на свою сторону Михаила Сперанского и который, как установило позже следствие, «в предварительных толках о мятеже продолжал воспламенять ревностных крамольников, давал им дельные советы и планы в их духе», начал день с присяги императору Николаю. Потом он несколько раз совершал поездку из своего дома на Невском до Полицейского моста и обратно: по собственному его признанию, «из любопытства, желая знать, что происходит». К семи вечера Батеньков пришел на квартиру к Рылееву осведомиться: «Ну что?»

Наконец, избранный диктатором восстания Сергей Трубецкой был настолько истерзан сомненьями, что в рядах мятежников не появился вовсе: отогревался в Главном штабе, затем нервно барабанил пальцами по оконному стеклу в доме графа Строганова. После громкого возмущения француженки-гувернантки: «Постыдитесь, тут ли ваше место, когда кровь ваших друзей льется на площади! Так-то вы понимаете ваш долг!» – схватил шляпу и пошел… просить политического убежища у своего зятя, австрийского посланника.

Все это и заставило великого поэта В.А. Жуковского написать: «Можно сказать, что вся эта сволочь составлена из подлецов малодушных. Они только имели дух возбудить кровопролитие; но ни один из них не ранен, ни один не предпочел смерть ужасу быть схваченным и приведенным на суд с завязанными на спину руками».

А было и такое «смеешь выйти на площадь»: «Еще 12-го числа в собрании у князя Оболенского я высказал, что не отвечаю за Кавалергардский полк, где служил тогда, потому что знал очень хорошо, что солдаты не были расположены к вспышке, которая готовилась, да и сам я видел в поднятии войск большую ошибку и не рассчитывал на удачу предприятия. 14-го числа я вышел на площадь с Кавалергардским полком, занимая свое место как офицер 5-го эскадрона. <…> Что происходило в тот день, уже известно всем…»

Сцена из спектакля «Декабристы» по пьесе Леонида Зорина, поставленного в московском театре «Современник». Режиссер и исполнитель роли императора Николая I – Олег Ефремов (Фото: Михаил Стоков / Фотохроника ТАСС)

Это из рассказа о 14 декабря 1825 года поручика Ивана Анненкова, при упоминании о котором у многих перед глазами встает образ красавца актера Игоря Костолевского из сказочного фильма «Звезда пленительного счастья». Естественно, в сентиментальнейшей картине не показано, как молодцеватый кавалергард разгонял мятежников, находясь в рядах правительственных войск, как взвод поручика Анненкова прикрывал наведенные на его товарищей по заговору правительственные орудия (это только по тайной ретроспективной мечте Андрея Розена он мог бы их «взять»)… «Кавалергарда век недолог», но Анненков доживет до эпохи великих реформ и даже будет избран предводителем нижегородского дворянства. И его супруга, урожденная Полина Гёбль, получит возможность на старости лет диктовать дочери трогательные воспоминания.

Тогда как документы о тех пострадавших от мятежа, которых никто не пожалел и не воспел в поэме «Русские женщины», осядут в архивах более чем на полторы сотни лет: «Командир лейб-гвардии Московского полка генерал-майор Крафстрем доносит, что оставшиеся после нижних чинов, выключенных из вверенного ему полка по происшествию 14 декабря 1825 года, 15 жен с состоящими при них 5 малолетними дочерьми, получая всемилостивейше пожалованное им продовольствие казенным провиантом, находятся по сие время в казармах и по недостаточному в оных помещению более увеличивают тесноту в расположении полковых женатых нижних чинов, почему и просит, дабы помянутые жены с дочерьми их из казарм вверенного ему полка были выведены».На пятьдесят лет назад

И грешной юности моейНе помяни ты в царстве славы!Декабрист А.И. Одоевский. 1836

А знает ли читатель, как была наказана большая часть членов «бывших злоумышленных тайных обществ и лиц, прикосновенных к делу», произведенному в 1825–1826 годах?

Никак.

Из 579 человек, включенных в небезызвестный «Алфавит» декабристов, 290 в результате следствия были освобождены от всяких подозрений, да еще девять из тех, чья вина хотя бы отчасти была доказана, остались «без определения наказания».

И тем не менее то, что представлялось героической жертвенностью политических романтиков «ради будущих поколений», стало ударом по России. Трагическое изъятие из общественно-политической жизни «всего-то» около полутора сотен активных, знающих, неравнодушных к нуждам страны людей оказало резко негативное влияние на ход русской истории, растянувшееся как минимум на несколько десятилетий. Если вслед за В.О. Ключевским считать, что Россия XIX века развивалась «в непрерывном взаимодействии правительственной власти и народного представительства, крепнущего в борьбе с ее преобладанием», то декабристы, выбрав решительную и неуклюжую форму реализации своих светлых и благородных помыслов, способствовали торможению этого процесса. Разрыв между обществом и государством не сузился, а разросся.

Лев Алексеевич Перовский (1792–1856) – министр внутренних дел, министр уделов и управляющий Кабинетом его императорского величества (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Это стало понятно уже тогда, в декабре 1825-го. Через три дня после восстания генерал Василий Левашов, герой войны 1812 года, упрекал князя Сергея Трубецкого не столько за само участие в заговоре, сколько за безответственность перед будущим страны: «Ах, князь! Вы причинили большое зло России, вы ее отодвинули на пятьдесят лет». И если бы так считал один лишь генерал!

Спустя годы подобную же реакцию на восстание в более широком общественном кругу отметит известный писатель, автор знаменитого «Тарантаса» В.А. Соллогуб: «По мнению людей, истинно просвещенных и искренно преданных своей родине, как в то время, так и позже, это восстание затормозило на десятки лет развитие России, несмотря на полный благородства и самоотвержения характер заговорщиков». И вторил ему такой закоренелый оппозиционер, как П.Я. Чаадаев. Он считал движение декабристов «движением неосновательным, ошибочно задуманным, несообразным с целью, бесплодным, годным только на задержание и отдаление всякого рода преуспеяния». «Ах, друг мой, – писал он в ссылку своему приятелю, «меланхолическому» декабристу Ивану Якушкину, – как это попустил Господь совершиться тому, что ты сделал? Как он мог позволить тебе до такой степени поставить на карту свою судьбу, судьбу великого народа, судьбу твоих друзей, и это тебе, чей ум схватывал тысячу таких предметов, которые едва приоткрываются для других ценою кропотливого изучения?»

Изъятие из общественно-политической жизни около полутора сотен активных, знающих и неравнодушных к нуждам страны людей оказало резко негативное влияние на ход русской историиОб Александре Бестужеве, после восстания оказавшемся в ссылке, а потом отправленном воевать на Кавказ и погибшем в стычке с горцами, его друг Николай Греч в воспоминаниях писал: «Нам остается только жалеть от глубины сердца о потере человека, который, при другой обстановке, сделался бы полезным своему Отечеству, знаменитым писателем, великим полководцем: может быть, граф Бестужев отстоял бы Севастополь. Бог суди тех сумасбродов и злодеев, которые сгубили достойных иной участи молодых людей и лишили Россию благороднейших сынов! Остался урок потомству, да пользуются ли уроками?»

Не было, но могло бы быть…

Меня не с чем поздравлять, обо мне сожалеть должно.Император Николай I. 14 декабря 1825 года

Деятельность декабристов в их сибирской ссылке показала, каким мощным интеллектуальным и духовным потенциалом они обладали. Смоделировать их судьбы в иных, более благоприятных обстоятельствах, представив Россию без восстаний зимы 1825–1826 года, конечно же, нельзя. Но понять, хотя бы в некоторой степени, то, чего не было, но могло бы быть, можно – если судить по тем людям, которые проходили по делу декабристских организаций, но попали в большую (благополучную) часть «Алфавита» и продолжили службу царю и Отечеству. Так, Б.Л. Модзалевский и А.А. Сиверс, которые и подготовили в 1925 году к публикации это справочное издание, отмечали: «В огромном большинстве случаев жизнь привлеченных, на которой так резко отразилось время суда, впоследствии пошла своим чередом – часто без всякого влияния самого факта привлечения на их служебную и житейскую карьеру. Очень многие из привлеченных и прикосновенных закончили свое поприще на высших ступенях служебной лестницы, пользуясь полным, по-видимому, доверием императора Николая Павловича и его преемника».

Александр Аркадьевич Суворов-Рымникский (1804–1882) – прибалтийский, затем санкт-петербургский генерал-губернатор (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Современный исследователь В.А. Шкерин выделяет целую группу «бывших членов тайных обществ декабристов, занявших в период правления Николая I влиятельные государственные посты». Среди них – министр внутренних дел, министр уделов, управляющий Кабинетом его императорского величества, генерал-адъютант граф Л.А. Перовский; воспитатель цесаревича, санкт-петербургский генерал-губернатор, член Государственного совета, генерал от инфантерии А.А. Кавелин; прибалтийский, а затем санкт-петербургский генерал-губернатор, генерал-адъютант светлейший князь А.А. Суворов (внук генералиссимуса); оренбургский и самарский генерал-губернатор, генерал-адъютант В.А. Перовский; командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории, генерал-адъютант П.Х. Граббе; казанский военный губернатор, генерал-адъютант С.П. Шипов; главный начальник горных заводов хребта Уральского, генерал от артиллерии В.А. Глинка; начальник штаба военно-учебных заведений, генерал-адъютант Я.И. Ростовцев; обер-прокурор Святейшего синода, сенатор С.Д. Нечаев; директор Департамента податей и сборов, сенатор, генерал-лейтенант М.Н. Муравьев; оренбургский военный губернатор, сенатор В.А. Обручев; начальник штаба Отдельного кавказского корпуса, генерал-майор В.Д. Вольховский; командир лейб-гвардии Гренадерского полка, генерал-майор И.П. Шипов.

Михаил Николаевич Муравьев (1796–1866) – директор Департамента податей и сборов, сенатор (Фото предоставлено М. Золотаревым)

А еще были названные чрезмерно словоохотливым Сергеем Трубецким в его показаниях Следственной комиссии М.Д. Горчаков, командующий армией в период Крымской войны, а с 1856-го наместник Царства Польского, и Н.Н. Муравьев-Карсский, наместник на Кавказе в 1854–1856 годах и член Государственного совета. К слову, князь Трубецкой назвал как минимум в полтора раза больше имен, чем значилось в самом обильном доносе А.И. Майбороды…

Для А.И. Герцена вина этих «людей выдающихся, высокопоставленных, деятельных, влиятельных» была в том, что они не «отправились на каторгу искупить свою самоотверженность». Согласно установленной им традиции, нашедшей продолжение в советской историографии, все эти деятели запятнали себя сотрудничеством с властью: «одним из самых последовательных крепостников и проводников полицейской системы» называли Л.А. Перовского, «одним из наиболее ярко выраженных представителей военного феодально-крепостнического режима» – генерала В.А. Глинку.

Яков Иванович Ростовцев (1803–1860) – основной разработчик крестьянской реформы 1861 года (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Между тем именно на этих людей пришлась та кропотливая, часто невидимая на поверхностный взгляд работа по развитию России в период между печальной реакцией Александра I на нехватку тех, кто способен изменить страну к лучшему («Некем взять!»), и почти хрестоматийным, сказанным историком-публицистом Г.А. Джаншиевым относительно «оттепели» второй половины 1850-х годов: «Невесть откуда явилась фаланга молодых, знающих, трудолюбивых, преданных делу, воодушевленных любовью к Отечеству государственных деятелей, шутя двигавших вопросы, веками ждавшие очереди, и наглядно доказавших всю неосновательность обычных жалоб на неимение людей». Спор о путях реализации «любви к Родине» и «любви к свободе» – это в определенной степени спор о том, как эту любовь проявить.

Гостиная в доме ссыльного декабриста в Тобольске. Неизвестный художник-дилетант первой половины XIX века (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Как заметил В.А. Шкерин: «В эпоху тайных обществ декабристам, связанным с государством лишь воинским долгом, было легче быть либералами, чем впоследствии – на высоких и ответственных постах. Их государственная служба во второй четверти XIX века проходила в условиях нелиберального государства и нелиберального общества». При этом исследователю представляется принципиально важным указать, что им «не было выявлено фактов, недвусмысленно свидетельствующих в пользу перехода кого-либо из декабристов в стан реакционеров и крепостников».

Монополия на любовь к Отечеству

Бог и история разберут:кто судьбы своего Отечестваставил себе целью и кто средством?..Я.И. Ростовцев

Вспомним и одну из диссертаций о декабристах, благополучно защищенных уже в XXI веке. Автор ее уверен, что декабристы восстали «не только против «поврежденных нравов», но и против самого феодально-крепостнического государственного и общественного строя», они якобы призывали «к преобразованию России на новых, прогрессивных началах».

 

Читаем далее: «Главными вопросами для них были ликвидация крепостного права и ограничение (или даже полное ниспровержение) самодержавия. Эти политические установки и стали истоками формирования их новой, активистской по существу политической культуры, которая и осветила весь путь декабризма. Они наметили вектор выбора прогрессивного пути развития России. И даже больше – многое из того, за что они пострадали, в последующие периоды отечественной истории было осуществлено». В общем-то, слова сказаны правильные и проникновенные. Вопрос только в том, кто еще намечал «прогрессивный путь развития» страны и кто же реально реализовал «многое из того, за что они пострадали».

Если говорить лишь о самых известных фигурах, то в начале царствования Александра I М.М. Сперанский работал над претворением в жизнь проектов управления страной на основании разделения властей и участия общества в выборах. Молодой Ф.И. Тютчев, судя по воспоминаниям дипломата Д.Н. Свербеева, и до 1825 года придерживался мнения о том, что «не только народная интеллигенция, но и весь народ имеет право участвовать в правительстве».

Более того, позиция русских монархов (начиная от Екатерины II) по вопросу о «крепостном рабстве» состояла в признании этого института пережитком, от которого необходимо избавиться. И император Николай Павлович, после того как сорвал попытку «последнего дворцового переворота», объявлял: «Я хочу вести процесс против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян по всей империи». Именно он воспитал и подготовил к деятельности в этом духе своих сыновей – Александра II Освободителя и его брата и соратника великого князя Константина.

Памятник, установленный в Петербурге на месте казни декабристов в день 150-летия со дня восстания, в декабре 1975 года. Общий вид и фрагменты

В записке «О постепенности усовершенствования общественного» М.М. Сперанский уподоблял умелого политика садовнику: «Тот много сделал, кто умел избрать и насадить первый корень, хотя одно время и стечение стихий может взрастить древо». А Николай I эту идею развивал: «Если настоящее положение таково, что не может продолжаться, а решительные к прекращению оного меры без общего потрясения невозможны, то необходимо по крайности приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей и, не устрашась пред всякою переменою, хладнокровно обсудить ее пользу и последствия… Все должно идти постепенно и не может и не должно быть сделано разом или вдруг». Это было сказано в 1842 году как раз об отмене крепостного состояния.

Яков Ростовцев, чьи слова вынесены эпиграфом к этой главе, будучи в 1825 году 20-летним поручиком, доказал, что право на порыв, на поступок – вовсе не монополия декабристов. Примечательна история этого доказательства.«Что скажет обо мне потомство?»

Потомство будет судитьо вас не по одному этому поступку,а по характеру всей вашей будущей деятельности…А.В. Никитенко

Яков Ростовцев был дружен с Евгением Оболенским и, узнав о готовящемся декабристами выступлении, честно объявил ему, что предостережет великого князя в отношении их планов. Поручик прорвался прямо в Зимний дворец и оповестил Николая Павловича, что против него «должно таиться возмущение» и вспыхнет оно в момент принятия новой присяги. Ростовцев искренне боялся: «Может быть, это зарево осветит конечную гибель России!» Поручик просил не считать его доносчиком, действующим «из подлых видов», умолял никак не награждать. «Я не донес ни на кого; ценою своей жизни я желал спасти всех, – вспоминал он потом. – Я действовал без успеха, может быть, и неразумно, но действовал открыто, по убеждению и с самоотвержением».

 

Возвышенная сцена в кабинете Зимнего дворца, с сентиментальными слезами и дружескими объятьями, навсегда осталась в памяти Ростовцева. «Мой друг! – воскликнул растроганный Николай Павлович. – Может быть, ты знаешь некоторых злоумышленников и не хочешь назвать их, думая, что сие противно благородству души твоей, – и не называй! Ежели какой-либо заговор тебе известен, то дай ответ не мне, а Тому, кто нас выше!»

Последние слова застравленного Герценом, но прощенного друзьями-декабристами Якова Ростовцева, председателя Редакционных комиссий по составлению проекта реформы отмены крепостного права, были обращены к Александру II: «Государь, не бойтесь...»В пять часов вечера 13 декабря Яков Ростовцев пришел домой к Оболенскому и передал ему в присутствии Рылеева весь этот разговор, а также копию письма-предупреждения (модную версию о том, что Ростовцев был тайным агентом декабристов, подосланным к Николаю с целью напугать его восстанием и тем самым заставить отказаться от престола, следует отнести к жанру художественной литературы). Реакция Рылеева была романтически благородна. Он прочел письмо вслух и сказал Оболенскому: «Обними его, как самого честного человека. Убеждения наши различны; но он дважды жертвовал жизнию, идя к великому князю и придя к нам». Оболенский обнял.

На долгие годы этот романтический порыв станет для Ростовцева источником нравственных мучений: «Что скажет обо мне потомство? Я боюсь суда его. Поймет ли оно и признает ли те побудительные причины, которые руководили мною в бедственные декабрьские дни? Не сочтет ли оно меня доносчиком или трусом, который только о себе заботился?»

«Потомство, – ответит ему близкий друг, цензор Александр Никитенко, – будет судить о вас не по одному этому поступку, а по характеру всей вашей будущей деятельности: ей предстоит разъяснить потомству настоящий смысл ваших чувств и действий».

Яков Ростовцев станет одним из крупнейших деятелей эпохи великих реформ, основным разработчиком крестьянской реформы 1861 года. В феврале 1858-го ради пятичасовой встречи-беседы с вернувшимся из ссылки Евгением Оболенским член Государственного совета, генерал-адъютант Ростовцев проделает почти тысячеверстный вояж. Они восстановят дружбу и переписку. Прощенный друзьями-декабристами и затравленный Герценом председатель Редакционных комиссий по составлению проекта реформы отмены крепостного права, Яков Ростовцев умрет в феврале 1860 года. Последние слова его будут обращены к императору Александру II: «Государь, не бойтесь...» Через год на гробницу Ростовцева возложат золотую медаль за труды по освобождению крестьян.

А восстановленному в правах декабристу Оболенскому, некогда «героически» обагрившему штык кровью генерала Михаила Милорадовича и после каторги и сибирской ссылки затворившемуся в доме сестры в Калуге, доведется лишь восхищаться деятельностью друга по подготовке самой важной из великих реформ. И в день тезоименитства Александра II вывешивать огромный (через все окна занимаемого им этажа) восторженный лозунг – царский вензель в обрамлении надписи «Истины поборник, Свободы друг и враг неправды, России благодетель».

Дмитрий Олейников, кандидат исторических наук

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

14 декабря 1825 года: воспоминания очевидцев / Сост. П.В. Ильин. СПб., 1999

Крутов В.В., Швецова-Крутова Л.В. Белые пятна красного цвета. Декабристы. В 2-х кн. М., 2001

Эрлих С.Е. История мифа. «Декабристская легенда» Герцена. СПб., 2006