Помнить о 1937-м

Есть в истории нашей страны ХХ века годы, которые давно стали именами нарицательными. Семнадцатый, сорок первый. Тридцать седьмой – из их числа. Не нужно уточнять, что именно имеется в виду, и так ясно, о чем речь…

1937 год вошел в историю по причине беспрецедентного всплеска репрессий, затронувших самые разные слои населения – от политической и управленческой элиты до простых и весьма лояльных государству обывателей. Даже взвешенные оценки численности репрессированных в это время дают основание полагать, что произошло что-то невероятное.

И это притом, что большевистский режим с самых первых недель своего существования не был вегетарианским. Иначе и быть не могло. Пришедшая к власти в результате переворота партия не смогла бы удержать эту власть при помощи демократических процедур. Сила против силы – альтернативы этому подходу у большевиков не было. С каждым месяцем им приходилось действовать все жестче и жестче против своих врагов, число которых по понятным причинам росло и которые охотно отвечали большевикам взаимностью. В итоге революция достаточно быстро обернулась Гражданской войной, в которой террор разных цветов (красный, белый, любой другой) был одним из главных способов подавления реальных или потенциальных противников.

Но и после Гражданской войны режим не утратил своих родовых черт: репрессии (конечно, в гораздо более усеченном, «точечном» объеме) оставались неотъемлемой его частью. Существуя во враждебном внешнем окружении, сталкиваясь то и дело с антибольшевистскими происками со стороны всех тех, кто не был доволен новой властью, режим четко осознавал: он и в мирные годы не устоит без жесткого подавления инакомыслия и «контрреволюции». К этому добавлялась еще и жесткая внутрипартийная борьба на самом верху, в ходе которой даже вчерашние лидеры партии становились «предателями» и «непримиримыми врагами». По отношению к ним тоже требовались карательные меры. Потом была сплошная коллективизация, существенно расширившая не только число «врагов», но и способы и масштаб борьбы с ними…

Однако почему уже после этого произошел всплеск насилия? Почему государство приняло решение о беспрецедентно массовых репрессиях в отношении своих граждан? С чем это связано? Ответ на эти вопросы не так прост, как кажется.

Легче всего списать инициативу по развязыванию Большого террора (так впоследствии назвал события 1937–1938 годов американский советолог Роберт Конквест) исключительно на «паранойю» жестокого и кровожадного вождя, заклеймить позором «палачей», а само государство назвать «преступным». После чего поставить точку не только в анализе событий 1937 года, но и в истории самого государства как такового. Собственно, такой путь «анализа» нашей страной уже был однажды пройден. Конечно, кому как, но по мне – ни к чему особо хорошему это не привело. По крайней мере, для понимания природы 1937 года это мало что дало.

Объяснять все и вся личными качествами Сталина – слишком простой способ постичь сложную историю ХХ века. Нет смысла вместо «культа личности» со знаком плюс возводить культ со знаком минус. Детища страшной революции – и Сталин, и руководимое им государство – действовали в рамках иной системы координат, в которой человеческая жизнь как таковая не относилась к числу главных ценностей.

Однако дело не только в Сталине и Системе, но и в людях. Ведь государство состояло из граждан, одна часть которых расстреливала и сажала, другая – погибала и сидела. При этом основная масса населения с пониманием и даже энтузиазмом реагировала на очередную волну разоблачений новых «врагов народа» – вчерашних партийных бонз, начальников всех мастей и рангов, а порою и просто соседей по коммунальной квартире. Назвать всех этих людей преступниками лично у меня не повернется язык: с каждым случаем нужно разбираться особо. Да и то нет гарантии, что разберешься до конца. В 1937 году социальные статусы отличались большой подвижностью, и те, кто вчера расстреливал и сажал, на следующий день сами оказывались в расстрельных списках. А вместе с ними порой и их родные и близкие…

Поэтому, как мне кажется, проблема 1937 года и политических репрессий в сталинском СССР в целом гораздо сложнее и трагичнее, чем ее иногда пытаются представить. Размышления об этом времени давно уже пора перестать подменять эмоциональными заклинаниями о «тиране, утопившем страну в крови» и требованиями «призвать к ответу» канувшее в Лету прошлое. Равно как и спекуляциями на тему, что «без этого было никак нельзя» или что «Сталин ничего об этом не знал».

С тех пор прошло 80 лет. В конце октября в центре Москвы будет торжественно открыт мемориал «Стена скорби», посвященный памяти жертв политических репрессий. На монументе на 22 языках написано одно-единственное слово – «Помни». Помнить об этом времени надо. Но помнить – это значит попытаться понять. Задача истории в конечном счете именно в этом и состоит: понять даже самое непростое время…

Владимир Рудаков, главный редактор журнала «Историк»