Петра творенье

Историк Михаил Погодин еще в 1841 году написал, что современная Россия есть произведение Петра. Одним кажется, что такая оценка не устарела до сих пор, другие уверены: Погодин явно преувеличил

Через сто с лишним лет после смерти Петра I, в эпоху, когда его деятельность подвергалась острой критике со стороны славянофилов, близкий к ним по взглядам профессор Московского университета Михаил Погодин (1800–1871) опубликовал, пожалуй, одну из самых ярких апологий первого русского императора. Главная мысль историка заключалась в том, что «нынешняя Россия, то есть Россия Европейская – дипломатическая, политическая, военная, Россия коммерческая, мануфактурная, Россия школьная, литературная, – есть произведение Петра Великого». В подтверждение этого тезиса он писал: «Какое бы явление в сих сферах гражданской жизни ни стали мы рассматривать, о каком бы учреждении ни стали мы рассуждать, все подобные исследования доводятся непременно до Петра Великого, у которого в руках концы всех наших нитей соединяются в одном узле». Предлагаем вниманию читателей выдержки из статьи Погодина, которая так и называется – «Петр Великий». 

«Не чародей, а Гений» 

Обозревая царствование императора Петра Великого с намерением представить оное в одной общей картине, определить его значение в системе русской и европейской истории, невольно чувствуешь трепет, падаешь духом и не знаешь, с чего начать, что сказать и что умолчать. Сколько созданий! Сколько разрушений, преобразований! Сколько действий и происшествий всякого рода! Мысль устает летать от одного предмета к другому и, удивленная, изнеможенная, приходит в замешательство, останавливается… <…> 

Все делают розное, мечутся беспрестанно из угла в угол, но никто не мешает друг другу; напротив, оказывается взаимная помощь, выходит лад: какой же всемогущий чародей управляет всею совокупностию этих многочисленных, разнородных действий? 

Нет, не чародей, а Гений, Петр. Смотрите – вон он стоит посреди широкого поля, Русского царства, рабочей своей палаты, между тысячами и тьмами своих работников. Видите – он выше их всех на пол-аршина… <…> 

Смотрите, как по его движениям то вдруг на севере из болота выскочит город, то на юге пустится по морю флот, то на западе встанет линия крепостей, то на востоке скорым маршем выступит в поход армия! Или – вдруг весь народ обривается, переодевается, разлучается по сословиям, по городам, по провинциям, по губерниям. 

Он сам не свой; он помогает, кажется, всякому работнику, присутствует своим духом на всякой работе! Как жарко принимает он к сердцу всякую удачу и неудачу! <…> Он бросается стремглав со своего места, хватается за топор, долото, за кормило, выкидывает артикул, строит, чинит, ломает; сыплются награды и наказания, снаряжаются ассамблеи и экзекуции; где гнев, тут и милость. 

Чего здесь нет: и трагедия, и комедия, и роман, и история, и волшебная сказка… 

Спрашиваю – не удивительное ли это зрелище? <…> 

Петр, куда ни посмотри 

Да, Петр Великий сделал много в России. Смотришь и не веришь, считаешь и не досчитаешься. Мы не можем открыть своих глаз, не можем сдвинуться с места, не можем оборотиться ни в одну сторону без того, чтоб он везде не встретился с нами – дома, на улице, в церкви, в училище, в суде, в полку, на гулянье. Все он, все он, всякий день, всякую минуту, на всяком шагу! 

Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 января 1841 года. – Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от января. 

Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он, шерсть настрижена с овец, которых развел он. 

Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный. 

Приносят газеты – Петр Великий их начал. 

Вам нужно искупить разные вещи – все они, от шелкового шейного платка до сапожной подошвы, будут напоминать вам о Петре Великом: одни выписаны им, другие введены им в употребление, улучшены, привезены на его корабле, в его гавань, по его каналу, по его дороге. 

За обедом – от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, – все блюда будут говорить вам о Петре Великом. После обеда вы идете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого. 

Пойдем в университет – первое светское училище учреждено Петром Великим. 

Вы получаете чин – по «Табели о рангах» Петра Великого. 

Чин доставляет мне дворянство – так учредил Петр Великий. <…> 

Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число европейских государств и начал внушать к ней уважение, и проч., и проч., и проч. <…> 

Ответ обвинителям 

Говорят: Петр Великий, введя европейскую цивилизацию, поразил русскую национальность – это самое главное и благовидное обвинение. Допустим, сначала так, но – спрошу я обвинителей – возможно ли было России уклониться от европейской цивилизации, хотя б она имела для нас много неприличных, даже вредных свойств? 

Россия есть часть Европы, составляет с нею одно географическое целое и, следовательно, по физической необходимости должна разделять судьбу ее и участвовать в ее движении, как планета повинуется законам своей Солнечной системы. Может ли планета перескочить из одной сферы в другую? Может ли Россия оторваться от Европы? Волею и неволею она должна была подвергнуться влиянию Европы, когда концентрические круги западного образования, распространяясь беспрестанно далее и далее, приблизились к ней и начали ее захватывать. Назовите это образование, пожалуй, чумою – но для такой чумы, самой тонкой, самой упругой, не существует никаких застав, никаких карантинов, никаких таможен, никаких преград. Эфир всепроникающий, зло необходимое, неизбежное! 

Можем ли мы теперь отказаться от употребления машин, от употребления паров, железных дорог? Не можем, даже потому только, что живем в Европе. Не можем – пары принесутся сами и повезут нас по Волге, по Днепру, по Черному морю, будут ткать нам сукно, тянуть бумагу; железные дороги придут сами и лягут по нашим гатям, как прежде пришли и установились типографические станки, как прежде пришли и грянули пушки. Если австрийцы будут поспевать из Вены до Варшавы в день, то как же нам ехать туда неделю! 

Точно так же, прежде Петра Великого, мы не могли отказаться от пороха, от огнестрельного оружия, иначе были б побиты на первом сражении и нас бы не стало. <…> 

Заключаю: Петр Великий был Гений, которому мало подобных представляет История, если б даже иные и уравнялись с ним в том или другом достоинстве или свойстве. <…> 

И не одной русской истории принадлежит Петр Великий. Всеобщая история имеет полное право на этого сына судеб. <…> 

Император Александр, вступив в Париж, положил последний камень того здания, которого первый основной камень положен Петром Великим на полях Полтавских. Период русской истории от Петра Великого до кончины Александра дóлжно назвать периодом европейским. С императора Николая… при котором всякое предприятие на пользу и славу Отечества, предприятие русское принимается с благоволением, начинается новый период русской истории, период национальный, которому на высшей степени его развития будет принадлежать, может быть, слава сделаться периодом в общей истории Европы и человечества. 

Над двумя безднами 

Сдвинув Россию с пути ее органического развития, царь Петр поставил державу над двумя безднами – бездной имперского величия и бездной революционного краха. Ни одной из этих бездн преобразованной им стране избежать не удалось 

Статью Михаила Погодина «Петр Великий» с ее казавшимися уже современникам неумеренно пышными риторическими похвалами в адрес преобразователя России невозможно понять без учета места и времени появления этого текста. Она вышла в первом номере «Москвитянина» – единственного журнала, в котором более или менее полно и развернуто отражались взгляды сформировавшейся в образованном обществе Российской империи «русской партии», и в частности кружка славянофилов, который то сближался с «Москвитянином», то расходился с ним. 

Перерасход сил 

Панегирик основателю империи, тому, чье дело и наследие славянофилами в значительной степени отрицались, был своеобразным удостоверением лояльности, пропуском через цензурные и административные рогатки, отнюдь не благоприятствовавшие славянофильским мнениям. Погодин взял на себя миссию журнальной и издательской «крыши» направления и исполнял ее, неся в том числе и репутационные потери в связи с реакцией язвительных соратников и оппонентов, то и дело попрекавших его за «холопство» и «раболепие». 

Текст «Петра Великого» выполнен весьма остроумно. Он представляет собой апологию императора, защиту его от славянофильских нападок, которые, разумеется, в печати до того момента не появлялись. Таким образом, в своей статье Погодин позволил читателям журнала ознакомиться и с антипетровскими аргументами, сформулировал вопрос о наследии Петра как историческую проблему, которая дотоле в изданиях не поднималась. 

При этом историк превозносил царственного преобразователя выше всякой меры только для того, чтобы объявить открытую им эпоху, эпоху русского западничества и европеизма… закрытой и провозгласить новую эпоху – национальную и самобытную. Пусть петровский порыв в Европу был благом для России, соглашается Погодин, но вот уже настала новая эпоха, где на первом месте должны стоять особенные, русские начала, которым, быть может, однажды суждено будет сделаться общеевропейскими и всечеловеческими. 

Погодинские славословия основателю империи были, получается, скорее дипломатическим ходом для открытия журнала. Однако был ли Погодин совершенно неискренен? Отнюдь нет. Петр Великий с детства вызывал у него восторг и благоговение. Это связано с происхождением историка, родившегося крепостным крестьянином и так никогда, по выражению Василия Ключевского, и не избавившегося в полной мере от своей «мужицкости» во внешности и манерах, не изжившего, по мнению Александра Герцена, своей «ненависти к аристократии». Для Погодина история Петра связана с «социальными лифтами», давшими шанс таким, как он, выслужиться по «Табели о рангах» в статские советники. Готовность защищать Петра у него не пропала даже в старости, после изучения дела царевича Алексея, которое ужаснуло историка неприглядностью открывшегося с архивных страниц нравственного облика преобразователя. 

Увы, многие тезисы автора «Петра Великого» отдают софистикой. Если петровские преобразования были подготовлены предшествующим веком, а Петр стал только их довершителем, как утверждал Погодин, то реформы эти осуществил бы любой мало-мальски пригодный государь, включая и царевну Софью, и не было бы никакой необходимости в атмосфере культурного и нравственного переворачивания всего с ног на голову, в переодевании, в засорении языка германизмами, в культе трубок и ассамблей, в насмешках над Церковью… 

Действительно, Россия охотно училась у Европы и в XV веке, став великой пороховой империей с ренессансными соборами и мощными крепостями на своих рубежах, и в XVII столетии – создавая полки нового строя, заводя театры и газеты. Слишком часто забывают, к примеру, что Петр основал первую печатную газету в России, а не газету вообще, и даже полезные иноземные слова, которые мы связываем с царем-реформатором, впервые появились именно в «Курантах» XVII века. 

Однако обучение это у Европы происходило без катастрофического культурного разлома. И как раз вопрос о цене преобразований является в дискуссиях о Петре Великом ключевым. Без всякой жалости и сомнения основатель империи нарушал тот принцип, который позднее Петр Шувалов и Александр Солженицын назовут «сбережением народа». Оправдано ли то демографическое и экономическое истощение, которое было очевидно к концу правления Петра? Стоил ли тот перерасход народных сил тех успехов, которые были достигнуты? 

Главным движителем и оправданием всех реформ, чрезвычайной ситуацией, которая списывала любые грехи, была война. Чтобы выиграть эту войну, можно было гробить людей и сбрасывать колокола ради новой армии и новых пушек. Могла ли выиграть Северную войну органически реформированная русская армия старого образца? Ответ на этот вопрос дает Русско-шведская война 1656–1660 годов, завершившаяся военной победой России, сведенной на нет лишь за столом переговоров. Тогда уступить Швеции понадобилось, чтобы дожать Речь Посполитую. Очевидно, что отвоевать Ингерманландию Россия была вполне способна и без сверхнапряжения, тем более что король Карл XII отнюдь не собирался тратить время на Москву или Варшаву и стремился на поля сражений за испанское наследство. Удерживая его в глубине Восточной Европы, Петр обеспечил скорее англо-голландские и австрийские интересы, нежели собственно русские. 

Петр Первый. Худ. В.А. Серов. 1907 год

«Первый большевик» 

И здесь, пожалуй, главный парадокс царствования великого реформатора. Не то плохо в Петре Великом, что он призвал иностранцев на русскую службу, а то, что он призвал русских на службу иностранную. Не то стало бедой, что Россия усвоила европейские нравы, а то, что она геополитически и военно-стратегически усвоила себя Западу, став частью «европейского концерта» и равновесия. Нескончаемым потоком потянулись войны в Германии, которые никак не диктовались национально-государственными интересами России. Эпоха дворцовых переворотов после Петра – это настоящая игра российским престолом, в которую играли иностранные послы, резиденты и ловцы счастья и чинов, чтобы определить, на чьей стороне будет эта великая русская сила. 

Спору нет, иногда по сложной геополитической дуге можно вычислить, что не лей Россия потоки крови в двух войнах в интересах Австрии против Фридриха Великого – и Австрия не стала бы лить кровь в наших войнах против турок и обеспечивать наши притязания на Крым. Но нет, стала бы: у двух империй был общий враг, отношения с которым не входили на тот момент в систему европейского равновесия. А вот бесконечного и бессмысленного противостояния с Францией удалось бы избежать, как и позднейшего конфликта с Англией. 

Россия послепетровская расходовала колоссальные ресурсы – материальные и людские – на удержание за собой сверхдержавного статуса в чужой дипломатической игре, тем самым порой навлекая на себя еще и нашествия. А внутри страны это выражалось в трате колоссальных умственных и нравственных сил на имитационное западничество, на поддержание своего европейского престижа, лишь с началом XIX века уравновешенного патриотическим самосознанием и гордостью. Но и это не уберегало власть от упреков, например, в том, что наше министерство есть «министерство иностранных дел в России». 

Кроме того, культурный конфликт, раздиравший нацию надвое, на европейскую и мужицкую Россию, стал одним из условий революции. Не случайно Максимилиан Волошин назвал Петра «первым большевиком». 

                                                                                                                                                                         Егор Холмогоров