Колдун из Пенатов

В массовом сознании, пожалуй, именно Илья Репин стал символом наивысшего расцвета русской живописи. В этом году исполняется 175 лет со дня рождения классика

«Я родился военным поселянином… Это звание очень презренное: ниже поселян считались разве что еще крепостные» – так, не без вызова начал Репин свои воспоминания. Действительно, его семья не была состоятельной. Среди предков художника – казаки да мелкие торговцы. Отец знал толк в лошадях и зарабатывал тем, что перегонял табуны на продажу. 

Жили Репины в городке Чугуеве, под Харьковом. Там он и родился 24 июля (5 августа) 1844 года. Однажды его двоюродный брат Трофим Чаплыгин принес акварельные краски и для потехи принялся рисовать. Илья на всю жизнь запомнил, как на листе бумаги оживает нарисованный арбуз… C тех пор только о красках и грезил. Подростком он устроился подмастерьем в иконописную мастерскую. К 20 годам, работая в артели богомазов, скопил денег, чтобы поехать в Петербург учиться. Поступить в Академию художеств ему удалось лишь со второго раза. Оказавшись в столице, Репин ликовал: «Мною овладело восторженное забытье, и я долго стоял у сфинксов и смотрел в двери академии, не выйдет ли оттуда художник – мое божество, мой идеал!» Одержимость живописью принесла ему славу. Но не в два счета. 

Бедность он познал досконально. Даже стакан чая в поездном буфете представлялся ему роскошью. Это помогло научиться работать на заказ и беречь трудовую копейку. Картина на библейскую тему «Воскрешение дочери Иаира» принесла Репину большую золотую медаль на академическом конкурсе, в числе лучших молодых художников его направили в Европу. Но это был еще не настоящий Репин… 

Ремесленник живописи 

Он считал себя учеником Ивана Крамского, который, по словам самого Репина, заставил публику «уважать и признавать национальное русское творчество». Крамской внушал, что живопись должна нести в народ благородные идеи – как литература. 

Стихия Репина – это «Илиада» Гомера, которую он в молодые годы читал каждодневно, и «Камаринская» Михаила Глинки, которая в эпоху до изобретения грамзаписи без конца звучала в его воображении. Так он научился смешивать юмор с трагедией. Это придавало его картинам темперамент, заразительное звучание. Сказывался порывистый казачий характер. В письмах Репин частенько ставил по три восклицательных знака, иначе не мог выразить свои эмоции. Все это есть в его картинах. 

Однажды найти мотив ему помогли строки Николая Некрасова: «Выдь на Волгу: чей стон раздается?..» Но бурлаков он впервые увидел не на Волге, а на Неве. Художника поразил контраст между разряженной столичной публикой и «отверженными» горемыками. Он создал дюжину вариантов этого сюжета, съездил на Волгу, чтобы ближе сойтись с настоящими бурлаками, – и победил. Социально острая картина произвела фурор. В «Дневнике писателя» за 1873 год Федор Достоевский отмечал: «Ведь нельзя не полюбить их, этих беззащитных, нельзя уйти, их не полюбя. <…> Ведь эта бурлацкая "партия" будет сниться потом во сне, через пятнадцать лет вспомнится! <…> Жаль, что я ничего не знаю о г-не Репине. Любопытно узнать, молодой это человек или нет? Как бы я желал, чтобы это был очень молодой и только что еще начинающий художник». 

Далее вся биография Репина исчерпывается трудами: от сюжета к сюжету. «Работаю иногда просто до упаду… Очень устаю» – такими исповедями пестрят его письма. Иначе он не умел, ведь это не повинность, а образ жизни, способ дыхания. Репин только иногда выныривал из своих замыслов и этюдов, чтобы поспорить с друзьями или построить для любимой женщины сказочные Пенаты. Писал каждый день и всегда одновременно работал над несколькими полотнами. Когда ему, уже 80-летнему старику, врачи запретили работать больше двух часов в день и отбирали у него краски, он принимался малевать окурками на листе бумаги сюжеты, которые обуревали его. 

В одном из писем художник то ли жаловался, то ли хвастал: «…меня охарактеризовали как ремесленника живописи, которому решительно все равно, что бы ни писать, лишь бы писать. Сегодня он пишет из Евангелия, завтра народную сцену на модную идею, потом фантастическую картину из былин, жанр иностранной жизни, этнографическую картину, наконец, тенденциозную газетную корреспонденцию, потом психологический этюд, потом мелодраму либеральную, вдруг из русской истории кровавую сцену и т. д. Никакой последовательности, никакой определенной цели деятельности; все случайно и, конечно, поверхностно… Что делать, может быть, судьи и правы, но от себя не уйдешь. Я люблю разнообразие». Это написано в 1886 году. Впереди еще 40 с лишним лет в искусстве. Он остался верен себе: раз за разом увлекался новыми мотивами, отмахиваясь от упреков в верхоглядстве. 

«Какой простор!». Худ. И.Е. Репин. 1903 год

Три года – в начале 1880-х – он работал над «Крестным ходом в Курской губернии». Картина стала очередным репинским манифестом. На зрителя двигался людской поток. Солнце шпарит, но богомольцы стоически переносят жару. Консерваторы увидели здесь грубое обличение. «Вот, мол, смотрите, какие они папуасы, говорит автор, какое их благочестие: бедный, несчастный народ бьют нагайкой, икону охраняют палкой, и никто из этих папуасов не чувствует, до какой степени он груб и дик, допуская подобное зверское самоуправство», – писала газета «Новое время». Конные полицейские, отделяющие чистую публику от черни, – это, безусловно, неприглядный сюжет. Однако Репин хотел показать, как фарисейство и суеверия, надменность богатых и невежество бедных обесценивают веру, – и картина получилась притягательная. «В "Крестном ходе" нас, разумеется, не прельщало наивное сопоставление фанатичных богомольцев и грубых жандармов, но исключительно только красота превосходно переданного знойного дня и великолепно выраженного движения живописной толпы», – вспоминал художник и критик Александр Бенуа. А Павел Третьяков попенял Репину, что на картине нет ни одного приятного лица. Хотя попробуйте пройтись в тяжелой одежде, в толпе под палящим солнцем – час, другой, третий… 

Третьяков все-таки приобрел эту картину для своей галереи. Он был не просто меценатом и ценителем живописи – стремился утвердить позиции русского искусства, науки. И потому требовал от Репина портретов композиторов, писателей, ученых, перед которыми благоговел. И тут проявилась грустная закономерность: после сеансов художника многие вскоре уходили из жизни. Покончил с собой писатель Всеволод Гаршин. И нескольких дней после завершения портрета не прожил уже тяжелобольной к тому времени композитор Модест Мусоргский. Федор Тютчев скончался, не дождавшись заключения работы Репина. Позировал художнику и премьер Петр Столыпин. «Странно: портьеры у него в кабинете красные, как кровь, как пожар. Я пишу его на этом кроваво-огненном фоне. А он и не понимает, что это фон революции», – отмечал Репин. До гибели Столыпина оставалось меньше года… 

На одном из концертов Николая Римского-Корсакова художника захватил образ царя Ивана IV. Захотелось создать на холсте нечто похожее на могучую трагическую музыку. Картина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» стала сенсацией. Равнодушных не было. «Вот она, вещь в уровень таланту! Судите сами. Выражено и выпукло выдвинуто на первый план – нечаянность убийства! <…> И как написано, боже, как написано!» – шумно восхищался Крамской. Запомнился отзыв Федора Шаляпина, певца, не раз создававшего образ грозного царя на сцене: «Какая силища, какая мощь!» Одобрил картину и кумир Репина Лев Толстой: «Так мастерски, что не видать мастерства». Правда, некоторые эстеты рассмотрели «натугу и пересол в трагизме», а обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев и вовсе наложил вето на публичный показ этой работы – «без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения», как он ее охарактеризовал. Третьякову пришлось на время спрятать скандальное полотно. Запрет сняли лишь стараниями близкого ко двору художника-мариниста Алексея Боголюбова. 

Ажиотажную славу упрочили «Запорожцы». Создать хаотичную казачью гармонию было непросто: на это ушло больше 10 лет. Репин снова и снова, как писал одному из друзей, оттачивал «каждое пятно, цвет, линию, чтобы выражали вместе общее настроение сюжета и согласовались бы и характеризовали бы всякого субъекта в картине». Публика пришла в восторг от сочинения письма турецкому султану, поклонники говорили о гоголевском юморе, перенесенном на холст. Но на этот раз картину не принял Толстой: ему в этом сюжете не хватало идеи. Репин пояснял: «…Запорожье меня восхищает этой свободой, этим подъемом рыцарского духа. Удалые силы русского народа отреклись от житейских благ и основали равноправное братство на защиту лучших своих принципов веры православной и личности человеческой». 

Революционеры и монархи 

К началу XX века Репин стал первым художником России. Это не оспаривалось. При знакомстве с ним многие удивлялись его невысокому росту: казалось, что автор таких полотен должен быть исполином, борцом, оппозиционером! Репин, конечно, мыслил отнюдь не в ключе «официальной народности». На его исторических полотнах, как правило, прослеживается «живое творчество масс». И Толстой признавал, что Репин «лучше всех русских художников изображает народную жизнь». Его считали прогрессистом, защитником мятежной, рассерженной молодежи. На полотне 1883 года «Сходка» мы видим революционеров в романтическом полумраке. Художник явно сочувствовал их «думам об освобождении». Из той же оперы – «Арест пропагандиста», «Отказ от исповеди». Но нельзя приравнивать эти полотна к публицистике. Художник предчувствовал смену вех, слом эпохи – а в «буревестниках нового мира» увидел нерв истории. Да и публика ждала бунтарских тонов. В 1903 году, во время студенческих волнений, Репин представил на выставке картину «Какой простор!». Девушка и юноша попали в бурю, видимо, где-то на берегу Финского залива – вроде бы мирный, лирический сюжет. Но восприняли его в мятежном духе: дескать, молодые души не боятся грозной стихии. 

Несмотря на репутацию вольнодумца, в 1884 году Репин получил престижный «царский» заказ: ему поступило предложение написать картину «Прием волостных старшин Александром III во дворе Петровского дворца в Москве». Он придал и этому сюжету энергию, изобразив императора заправским мужиком – под стать крестьянским старшинам. Репинский характер придали композиции блики утреннего солнца. 

Илья Репин в Пенатах пишет портрет Федора Шаляпина. 1914 год

Не отказывался он и от других «августейших» проектов. Чего стоит только «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года, в день столетнего юбилея со дня его учреждения». В этой работе Репин не изменил своему памфлетному стилю: полотно, при всей монументальности, не льстит сановитым персонажам. У Репина получился прощальный апофеоз Российской империи и ее бюрократии. Есть здесь и торжественность, и гротеск. «Не только физиономии, но даже затылки и спины сановников вскрывают перед нами всю подноготную каждого», – заметил Корней Чуковский. Если бы не имя Репина – многие из членов Государственного совета, глядишь, и обиделись бы. Но художник к тому времени достиг такой славы, что идти против него не решались. И философ Василий Розанов провозгласил, еще до падения монархии: «Колдун этот Репин, а эта картина великая, это – Карфаген перед разрушением!» 

Пенатский отшельник 

С годами он все больше напоминал отшельника. На берегу Финского залива, в тихой Куоккале (ныне Репино), художник построил усадьбу Пенаты, в которой воссоздал мир своей души, – с поляной Гомера, беседкой Рембрандта, храмом Озириса и Изиды и театром Прометея. Там царило правило: никаких горничных и садовников, в доме висели таблички «Не ищите прислуги: ее нет!». Хозяева проповедовали вегетарианство, и гости тайком привозили в Пенаты пирожки с мясом и поедали их за закрытыми дверьми. Репин по-прежнему работал каждый день. Когда отказала перетруженная правая рука – научился писать левой, подвешивая к поясу палитру. 

Тем временем в Петрограде свершалось то, о чем предупреждала революционная живопись Репина. «При мысли, что в России республика, готов скакать от радости», – писал он, узнав об отречении Николая II. Осенью 1917 года художник, находясь в столице, так увлеченно работал над портретом английского посла Джорджа Бьюкенена, что и не заметил октябрьских событий. Но большевики быстро дали о себе знать. 

Усадьба Пенаты вскоре оказалась на территории независимой Финляндии, и Репин остался там – не изгнанником, не эмигрантом, а просто дачником без подданства. Он не любил уклад, при котором для Рябушинских строили изящные модерновые особняки, а демонстрации рабочих разгоняли нагайками. Но разрушение «мира насилья» было еще непригляднее. В 1901 году, когда Толстого отлучили от Церкви, Репин поклялся никогда не переступать порога храма. Однако в 1920-е он стал прихожанином Преображенского храма в Куоккале. 

Октябрь отнял у Репина немалое состояние: 200 тыс. рублей золотом, пропавших в упраздненных банках, квартиру в Петербурге, дом под Витебском. Прижимистый, экономный, он не мог примириться с таким грабежом. В Пенатах появился большой огород, пожилой художник даже доил козу – и не из чудачества, а для пропитания. 

Об ужасах Гражданской войны в 1918-м Репин написал картину «Большевики. Красноармеец, отнимающий хлеб у ребенка». Это страшная, по-рембрандтовски гротескная, трагическая композиция. Художник, по-видимому, не стремился вывести «типичного» красноармейца. Мы видим грехопадение уже не молодого человека, который в условиях всенародной бойни превратился в мародера. Вожди СССР предпочли не заметить этой работы. Они понимали, что из Репина выгоднее вылепить образ сторонника народной власти, чем ее противника. 

Для Советской России Репин, безусловно, стал больше чем художником: его сравнивали с Львом Толстым – как пророка революции и провозвестника «социалистического реализма». Климент Ворошилов, покровитель искусств Страны Советов, приглашал мастера в Москву: «Вашу личную жизнь и ваших близких государство обеспечит полностью. А ваша духовная жизнь, жизнь великого художника, снова сольется с жизнью титана-народа». В 1926 году в Пенаты прибыла делегация советских художников во главе с Исааком Бродским – любимым учеником Репина. Кроме прочего, они привезли мэтру конверт с крупной суммой в валюте «от советского правительства». Художник не отказался от приношения, но от поездки в Россию уклонился. В эмигрантской прессе даже появилась отповедь, где он заявил, что не собирается возвращаться туда, где его ограбили и обманули. Впрочем, в Кремле на старика не обиделись. Федору Шаляпину или шахматисту Александру Алехину советская власть не прощала куда меньшие прегрешения. А репутацию Репина в СССР оберегали. 

Он умер в 1930-м, как мудрец, в своих Пенатах, благословляя мир и людей: «Прощайте, прощайте, милые друзья! Мне много было отпущено счастья на земле: мне так незаслуженно везло в жизни. Я, кажется, вовсе не стою моей славы, но я о ней не хлопотал и теперь, распростертый в прахе, благодарю, благодарю, совершенно растроганный добрым миром, так щедро всегда меня прославлявшим». А прижизненная слава легко, как облако над Финским заливом, перешла в посмертную.