Идеолог Петра Великого

Феофан Прокопович в своих речах и проповедях создал самый настоящий культ Петра, существующий и доныне

Медный всадник – монументальный образ императора, поднявшего «Россию на дыбы», – берет свое начало в речах Феофана Прокоповича (1681–1736), реформатора Русской церкви, петровского сподвижника, одного из самых ярких и спорных мыслителей и писателей своего времени. Феофана ненавидели, ему поклонялись. И хрестоматия российского ораторского искусства, и антология национальной поэзии открываются его проповедями и виршами. 

Четыре имени 

О родителях Феофана мы почти ничего не знаем: даже фамилия отца, небогатого торговца, затерялась в запасниках истории. По одной из версий, при рождении будущего архиепископа нарекли Елеазаром. Он рано остался сиротой. Воспитание и свою фамилию дал ему дядя, брат матери, наместник Киево-Братского монастыря Феофан Прокопович. Киево-Могилянская академия не видала столь начитанных учеников, как младший Прокопович. Но для того, чтобы перед ним открылись двери европейских храмов науки, он перешел в унию и стал братом Елисеем. 

По-видимому, он не был стоек в вопросах веры. Главным для него явилось иное служение – во имя смягчения нравов, развития искусства и науки. Прокопович слушал лекции в университетах Лейпцига, Галле, Йены и Рима. В Риме молодой человек изучал не только схоластику (к которой не питал пристрастия), но и античную философию. Он не стал слепым, прямолинейным западником. Так, проповеди иезуитов Прокопович называл «фабрикой испорченного красноречия» и ратовал за простоту и логичность, которые привлекали его в протестантской риторике. В 1702 году, набравшись мудрости в западных университетах, он без колебаний отрекся от униатства, вернулся в православие и вскоре принял монашество под именем Самуил, которое, впрочем, носил недолго. После смерти дяди он нарекся именем своего благодетеля и стал вторым Феофаном Прокоповичем. 

Его воодушевляли начинания Петра, он верил в завидное будущее России и видел себя одним из преобразователей великой державы, которой, по его словам, «подобало простретися за пределы земные и на широкие моря пронести область свою». Среди его недоброжелателей ходили слухи, что Феофан не принимал пострига, а монахом только притворялся из карьерных соображений. 

Тогдашняя Киево-Могилянская академия была ведущим учебным заведением православного мира, и Феофан играл в ней выдающуюся роль. Он преподавал и ораторское и поэтическое искусство, и философию, и физику, арифметику, геометрию. Лекции читал, по свидетельству современников, вдохновенно. Тогда же Феофан сочинил и поставил на сцене со студентами трагедокомедию «Владимир», посвященную Крещению Руси. Прокопович первым в русской драматургии обратился к сюжетам отечественной истории. Князь Владимир для него – истинный реформатор, по решительности сравнимый с Петром. Князю противостоят языческие обскуранты, свора фарисеев и ретроградов. Автор мечтал показать свой спектакль царю… 

«За Могилою Рябою…» 

Петр слушал проповедь Феофана 5 июня 1706 года в Киево-Печерском монастыре. Царь сразу понял, что перед ним – яркий, мыслящий союзник. Впервые порывистый самодержец нашел родственную душу в клирике. 

Полтавскую победу Феофан воспел и в проповедях, и в стихах. Припомнил даже царскую треуголку, простреленную на поле сражения: «О шляпа драгоценная! Не дорогая веществом, но вредом сим своих всех венцов, всех утварей царских дражайшая!» Он подчеркивал, что Петр, в отличие от прежних царей московских, сам ведет за собой войска: «Ты не только посылал полки на брань, но сам твоим лице с супостату стал еси, на первые мечи, и копии, и огни устремился еси». Предателя гетмана Мазепу Прокопович сравнил с неблагодарным псом – и Петру важно было услышать это от оратора, который тесно связан с польско-малороссийской верхушкой. К тому же проповедник изящно сопоставил дату битвы с днем памяти библейского Самсона. Самсон одолел льва, а Петр – шведов, на гербе которых изображен царь зверей. Это сравнение произвело сильное впечатление на современников. В царствование Анны Иоанновны не без влияния Феофана в Петергофе установили фонтан «Самсон, разрывающий пасть льву», посвященный 25-летию Полтавской победы. 

В 1711 году Петр приблизил к себе Прокоповича в Прутском походе. Тогда были написаны звучные стихи: 

За Могилою Рябою 

над рекою Прутовою 

было войско в страшном бою. 

В день недельный ополудны 

стался нам час велми трудный, 

пришел турчин многолюдный. 

Тот поход не принес Петру новых лавров победителя, но автор дипломатично умалчивал о неудачах. 

История литературы частенько развивается по логике парадокса. Но случай Прокоповича особенный. Духовное лицо, монах и архиерей, он стал, по существу, основателем русской светской литературы. Между тем после Прутского похода он был поставлен ректором академии и игуменом Братского монастыря. Феофан умел находить меценатов: под его рукой и  обитель, и академия процветали. «И слух в народе носился, что в Братском монастыре клад найден», – шутил игумен. 

В 1715 году Петр вызвал Феофана в Петербург. В те дни царь остро нуждался именно в таком соратнике – иерархе, который бы ратовал за подчинение Церкви интересам государства, поддерживал развитие наук и искусства, а главное – воспевал деяния монарха так образно и убедительно, что даже у недругов просыпалось уважение к победителю шведов и устроителю флота. 

Перед отъездом в столицу Феофан писал приятелю: «Говорят, что меня вызывают для епископства; эта почесть привлекает меня так, как бы меня приговорили бросить на съедение зверям. <…> Употреблю все усилия, чтоб отклонить от себя эту честь и поскорее возвратиться к вам!» Но это было лукавство. Он стремился к власти и стал близким соратником Петра: то давал ему советы, то сам следовал установкам монарха, развивая его идеи. В проповедях и трактатах, в поэзии и драматургии Прокоповича складывалась идеология петровской России. Без честолюбия таких степеней не достигают. 

«Правда воли монаршей» 

Царь понимал: чтобы изменилась политическая реальность, недостаточно одних указов. И даже такие проверенные средства, как кнут и пряник, не дадут желанного результата. Необходим талантливый «толмач», который растолкует мысли реформатора подданным, в том числе и потомкам. Петр был необыкновенным царем – и ему требовался такой же «штучный» идеолог. 

Услужливый вития находил для описания петровских трудов слова, которые не могли не впечатлить самодержца. Он объяснял с церковной кафедры каждый шаг преобразователя, каждое его начинание, даже самое вздорное. «Деревянную он обрете Россию, а сотвори златую», – говорил Феофан про Петра. Сказано – как золотом по бархату: «Какову он Россию свою сделал, такова и будет: сделал добрым любимою, любима и будет; сделал врагам страшную, страшная и будет; сделал на весь мир славную, славная и быти не престанет». Неудивительно, что эти проповеди по воле самодержца, знавшего толк в пропаганде, публиковались и на русском, и на латыни – для европейцев. 

Чтобы угодить своенравному монарху, Феофан готов был вывернуть наизнанку даже христианские представления о смирении и воздержании. Однажды он произнес проповедь во славу вовсе не монашеского жизнелюбия: «Есть люди, которым кажется все грешным и скверным, что только чудно, весело, велико и славно: они самого счастья не любят; кого увидят здорового и хорошо живущего, тот у них не свят; хотели бы они, чтобы все люди были злообразны, горбаты, темны, неблагополучны». Такие слова Петр – неуемный эпикуреец и жизнелюб – мечтал услыхать с юности. Феофан сумел ему потрафить, как никто другой. Консерваторы не просто критиковали – бичевали проповедника за «мудрствования реформатские неслыханные», но поддержка монарха заставила умолкнуть противников петровского идеолога. 

Посвящение Феофана в епископы вызвало скандал в архиерейской среде. Нашлись доброхоты, хлопотавшие об отстранении от кафедры «еретика». Однако Петру было достаточно повести бровью, чтобы ревнители благочестия смиренно приумолкли. Царь щедро награждал своего лучшего пропагандиста – домами, вотчинами, даже кораблями. 

Петр I на реке Прут. Худ. М.М. Иванов. 1804 год

Русская церковь в XVII веке оставалась монополистом во многих областях – от каменного строительства до школы. Этот перекос не устраивал уже предшественников Петра. А своенравную натуру нашего первого императора и вовсе невозможно было удержать в режиме церковного календаря с ежедневными богослужениями… Петру понадобились светские науки и искусство, воинская дисциплина, основанная не только на религиозных началах. Потеснить позиции «монополии» можно было лишь изнутри – этим и занялся Прокопович. Проще всего записать Петра, а заодно и его идеолога, в отступники. Но они считали церковную бюрократию пагубной и для государства, и для веры и видели панацею от бед в укреплении трона. 

Большего монархиста, чем Феофан, и вообразить трудно. «Русский народ таков есть от природы своей, что только самодержавным владетельством храним быть может. А если каковое-нибудь иное владение правило воспримет, содержаться ему в целости и благосостоянии отнюдь не возможно» – таков его принцип. В монархе он видел не просто безоговорочного хозяина «всея земли», но и главу Церкви, которая, по мнению Феофана, должна быть механизмом в государственной машине. 

Он не был инициатором упразднения патриаршества – скорее сам метил в предстоятели. Но Петр принял твердое решение: царский трон должен оставаться единственным центром силы в государстве. И Прокопович безропотно и даже вдохновенно разработал «Духовный регламент» – своеобразный сценарий церковной реформы. В 1721 году была учреждена Духовная коллегия, заменяющая патриарха. Вскоре проповедник предложил для этого органа управления более высокопарное название – Святейший синод. Феофан составил и послание константинопольскому патриарху Иеремии III, которого нужно было склонить к одобрению преобразований. Его красноречие и здесь не дало осечки. 

Не менее щекотливую задачу он сумел выполнить, когда потребовалось обосновать петровский указ о престолонаследии. «Монарх не токмо волен, но и должен поставлять наследника по себе, не по естеству их, но по достоинству», – утверждал Феофан в трактате «Правда воли монаршей». С предрассудками он, как видим, не считался, но для того времени это был весьма смелый ход. 

Феофан стоит у истоков едва ли не всех основополагающих петровских мифов. Здесь и основание флота, и личное мужество, и приверженность трудам, и умение выдвигать способных людей без оглядки на их происхождение, и человеколюбие. После Гренгамской победы, в сентябре 1720 года, в петербургском Троицком соборе Прокопович произнес «Слово похвальное о флоте», в котором начал историю российского мореплавания с петровского ботика, именно после этого превратившегося в легенду. Так складывался прижизненный культ первого русского императора, вскоре ставший и посмертным: большинство мемуаристов, публицистов, поэтов и биографов опирались на Феофановы проповеди и «Историю императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии». 

«Пастырь стад словесных» 

Когда пришло время прощаться с государем, Феофан выразил чувства всех его апологетов: «Что се есть? До чего мы дожили, о россиане? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? О, как истинная печаль! О, как известное наше злоключение!» 

Его скорбь была искренней: он понимал, что достойного наследника император не оставил. Феофан продолжал сочинять панегирики в честь новых монархов – Екатерины I, Петра II, но – с меньшим пылом. Политическое влияние «первенствующего члена Синода», коим он стал в 1726 году, возросло при Анне Иоанновне. Прокопович был опорой государыни в первые дни ее царствования. Во время коронации он провел ее для принятия Святых Даров в алтарь. Женщину, да еще и вдову лютеранина, – в алтарь! Но Феофан подчеркивал, что она – самодержавная правительница – является и главой Церкви. Именно он убедил Анну разорвать «Кондиции» – документ, ограничивавший монаршую власть в пользу Верховного тайного совета, в котором заправляли князья Голицыны и Долгоруковы. В те дни Феофан по старой памяти сложил вирши: «А ты всяк, кто ни мыслит вводить строй обманный, // Бойся самодержавной, прелестниче, Анны. // Как оная бумажка, вси твои подлоги // Растерзанные падут под царские ноги». 

Почти вся его жизнь в то время была связана с Тайной канцелярией: он либо давал объяснения по доносам недругов, либо доносил на них сам. Из всех ристалищ выходил победителем. Ведь начальники Тайной канцелярии – Петр Толстой и Андрей Ушаков – дорожили дружбой Феофана, он даже поучал их, как вести дознание. А потому противники томились в темных кельях монастырей на далеком Русском Севере. В те годы в заточении оказались девять архиереев, десятки священников. Прокопович имел прямое отношение к этой волне преследований – и его подчас называли «инквизитором». Ярости по отношению к оппонентам ему было не занимать. Недаром первый биограф Феофана академик Готлиб Байер называл своего героя «зеленоглазым холериком сангвинического темперамента». 

Прокопович не боялся наживать врагов – как среди современников, так и среди потомков. Богослов, историк Церкви отец Георгий Флоровский уже в ХХ веке писал о нем без снисхождения: «Это был типический наемник и авантюрист… Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. <…> Однако Петру лично Феофан был верен и предан почти без лести и в реформу вложился весь с увлечением». Впрочем, даже Флоровский отмечал, что Прокопович был «умен и учен». А в петровской России таких людей не хватало… 

Забот на него сваливалось без счета. Феофан и сам был жаден до власти, до трудов. После пятидесяти его изнуряли болезни. «О главо, главо! разума упившись, куда ся приклонишь?» – повторял он, отягощенный тяжкими мыслями. 

Участие Феофана в расправах над оппонентами не лучшим образом сказалось на его посмертной репутации. Не подвергался сомнениям только его талант проповедника и оратора. Василий Майков в 1777 году сочинил надпись к портрету Прокоповича, где назвал его «пастырем стад словесных». Неоспоримы и его просветительские заслуги. Феофан создал букварь «Первое учение отрокам», выдержавший 11 изданий. И школа «для сирот всякого звания», которую он учредил в собственной усадьбе на набережной Карповки, стала лучшим русским учебным заведением того времени. Школе и ее питомцам Прокопович завещал едва не половину своего состояния. Но после смерти архиепископа никто не взял на себя заботы о его детище. Не по плечу оказалась Феофанова ноша. 

Что почитать? 

Смирнов В.Г. Феофан Прокопович. М., 1994 

Буранок О.М. Феофан Прокопович и историко-литературный процесс первой половины XVIII века. М., 2014