На пути к катастрофе

К моменту завершения Первой мировой войны Россия в ней уже не участвовала. Формально точку поставил сепаратный Брестский мир, который большевики заключили с Германией в марте 1918 года. Однако фактически Россия выпала из войны гораздо раньше. По сути, именно война стала детонатором Великой российской революции. Кто знает, сколько бы еще просуществовала Российская империя, если бы летом 1914 года Николай II не принял фатальное и для себя, и для страны решение вступить в Первую мировую войну. Впрочем, был ли у него шанс уклониться? Всеволод Воронин считает, что теоретически такой шанс был, а практически – нет.

Фото: Наталья Львова

Война ради мира

– Теоретически был, а практически – нет, что это значит?

– Теоретически, я имею в виду, можно было проявить незаурядную волю, предельно четко обозначив и дав понять горячим головам в Петербурге и Москве, что на самом деле непреходящая ценность – это Россия и ее интересы, а не прекраснодушные мечтания о «союзе славянских народов» и «славянском братстве» и не «верность союзническому долгу». Вступая в войну в поддержку «братской Сербии», Россия ставила под угрозу свои долгосрочные интересы. Она делала это в угоду сиюминутным настроениям. Страна вступала в мировую войну, толком не понимая, зачем ей это нужно.

– Зачем же она это делала?

– Я не случайно сказал, что Россия могла уклониться от войны, но только теоретически. Практически же сделать это было крайне сложно. Патриотически настроенная часть общества очень хотела этой войны. Она была воодушевлена общим порывом, и разочаровать эти широкие массы означало лишиться поддержки со стороны наиболее преданных трону людей. Это неизбежно привело бы к расшатыванию и без того нестабильной внутриполитической ситуации. Власть не могла не учитывать в том числе недавно замороженный социально-политический конфликт 1905–1907 годов: турбулентность внутри лояльных трону кругов могла разжечь этот пожар снова.

– Получается, при решении внешнеполитических вопросов император был заложником непростой внутриполитической ситуации.

– Именно так. Николай II без особого энтузиазма наблюдал за тем, как мир скатывается в войну, но у него не хватило ни воли, ни политических рычагов для того, чтобы удержать Россию от сползания в эту пропасть. В известном смысле он решился на вступление в войну ради сохранения социального мира внутри собственной страны. Однако в итоге, как мы знаем, все вышло наоборот: участие в войне взорвало этот хрупкий мир и дело кончилось революцией, которой, как считают многие, не будь Россия втянута в Первую мировую войну, вполне вероятно, можно было бы избежать.

– Противники России, и прежде всего Германия, к перспективам войны относились куда проще, так ведь?

– Намного проще. Ведь Николай II пытался договориться с германским императором, жаловался ему на свои трудности, на агрессивность австрийцев, пытаясь пробудить в нем готовность к миротворческим усилиям. Но Вильгельм II все решил заранее. Еще осенью 1913 года он заявил российскому премьер-министру Владимиру Коковцову, что считает мировую войну неизбежной независимо от того, кто ее начнет. Когда Коковцов передал эти слова кайзера царю, Николай ответил: «На все воля Божья». Для православного христианина, для человека верующего и набожного это был прекрасный ответ. Для самодержавного правителя великой страны, огромной империи упования на Господа было явно недостаточно. Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай…

Царь Николай II и кайзер Вильгельм II на борту флагмана «Германия». 1907 год

Чужая игра

– Какие цели у России были в этой войне? Я имею в виду не те, которые декларировала пропаганда, – «славянское братство», «верность союзникам», а реальные цели. На что она рассчитывала по итогам войны?

– Это очень важный вопрос. Спустя два года после начала войны, в 1916-м, Николай II издал приказ по армии, в котором обнародовал свои договоренности с союзниками о том, что после победы над врагом Российская империя получит Галицию, турецкую Армению, контроль над зоной черноморских проливов и что появится некая такая суверенная Польша, которая будет находиться в личной унии с Россией (то есть мы заберем у Германии и Австро-Венгрии все польские территории и создадим польское королевство, в котором русский царь будет одновременно польским королем). Плюс к России должна была отойти Восточная Пруссия с Кёнигсбергом. На первый взгляд, программа завоеваний весьма амбициозная. Но вместе с тем мы должны отметить ее чрезвычайную скромность и сугубо локальный характер. Со стороны России речь шла лишь о конкретных территориальных приобретениях. Для державы, которая вступила в мировую войну, этого явно мало.

У Германии и Великобритании, равно как у Франции и Соединенных Штатов, амбиции носили глобальный характер. Их притязания были куда более масштабными. Ведь мировая война – это война не на жизнь, а на смерть.

Изначально было ясно, что эта война не кончится простым мирным договором, по которому кто-то кому-то уступит пару-тройку своих провинций. Эта война должна была привести к безоговорочной победе одного из военно-политических блоков, к полному доминированию тех или иных держав, того или иного альянса. А Николай II мыслил прежними категориями: что будет война, а затем мир и мы всего лишь немножко поменяем границы, желательно, конечно, в свою пользу…

– Часто можно услышать, что Россия воевала, отстаивая чужие интересы – интересы своих союзников. Вы согласны с этим?

– По прошествии ста с лишним лет Первая мировая действительно часто воспринимается в первую очередь как война между Великобританией и Германией. Это были главные действующие лица конфликта. Все остальные находились немножко на обочине, выполняя роль статистов. Об этом, собственно, еще до мировой войны, в феврале 1914-го, предупреждал в своей записке на имя императора и Петр Дурново, занимавший ранее, в 1905–1906 годах, пост министра внутренних дел Российской империи.

При этом совсем не факт, что Россия даже при самом благоприятном стечении обстоятельств получила бы те территории, о которых мы говорили выше. Если бы после победы над Германией наши союзники решились на пересмотр взятых ими на себя обязательств, обескровленная войной страна с трудом могла бы им противостоять. В случае же поражения Россия теряла слишком много. Это тоже было очевидно. В этом смысле Россия ввязалась в чужую для нее игру.

Дворцовая площадь в Петербурге в день объявления войны Германии. 20 июля (2 августа) 1914 года

Не Отечественная война

– То есть правы были пацифисты-большевики: вступление в Первую мировую войну противоречило национальным интересам страны?

– Не совсем так. Разумеется, военная победа не могла противоречить нашим национальным интересам: если бы Россия вышла из войны победительницей и сильной, окрепшей державой, безусловно, это было бы в ее интересах. Разве мы отказались бы от такой победы? Конечно нет! Но в то же время Россия была не готова к длительной войне. Затяжная война грозила ей катастрофическими последствиями.

– Как и Германии!

– Да, как и Германии. Именно поэтому для обеих стран это был не самый хороший сценарий. Другое дело, что Вильгельм II сам толкал Германию в пропасть, а Николай II вынужден был реагировать на происходящее. Но результат, вы правы, для них был схожим.

– Позиция, изложенная в знаменитой записке Петра Дурново, позиция очень осторожного отношения как к перспективам войны, так и к перспективам сотрудничества с Великобританией, была типичной для российской политической элиты того времени? Или это было мнение одиночки, потонувшее в океане воинственных настроений?

– Судя по тому, что мы знаем о событиях тех дней, это, конечно, второй вариант. Дурново представил взгляд, который шел вразрез с точкой зрения индифферентной правящей элиты, озабоченной своими узкокорыстными, шкурными интересами. Это было мнение одиночки.

– А насколько массовым был патриотический подъем в первые месяцы войны?

– Абсолютно массовым. И не только в России – во всех вступавших в войну странах. Это была самая настоящая социальная истерия, которую подогревала всеобщая воодушевленность предстоящей борьбой с внешним врагом. Это был мощный патриотический порыв, охвативший широкие круги политической элиты, интеллигенции, простого народа, очень многие действительно верили в то, что Россия, победив Германию, окрепнет, выйдет из войны совсем другой – преображенной, сильной. Такая вера была.

Но к сожалению, такой подъем всегда недолговечен. И вскоре, особенно под впечатлением от больших потерь, он пошел на спад. Не за горами была и его прямая противоположность – рост антивоенных настроений и антиправительственных выступлений, девальвация патриотических ценностей и переосмысление отношения к войне.

– Почему Первая мировая война, несмотря на то что вслед за войной 1812 года ее поначалу называли Отечественной, так и не стала таковой? Хотя Вторая мировая – для России навсегда Великая Отечественная. А ведь она тоже была затяжной, была гораздо тяжелее по потерям – и с точки зрения числа погибших и раненых, и с точки зрения утраченных в первые годы войны территорий…

– Потому что во время Великой Отечественной войны народ знал, за что и с кем он воюет. А в Первую мировую ни враг, ни цели войны для основной массы населения не были очевидны. «Ах вы, немцы-азиаты, из-за вас идем в солдаты…» – пели уходившие на фронт.

– Более или менее прижилось название Великая война, но не Отечественная…

– Совершенно верно. Несмотря на массовую пропаганду, работавшую на полную мощность, несмотря на могучий патриотический подъем первых месяцев войны, который сопровождался многотысячными демонстрациями (кстати, в 1941-м таких акций не было – не до них было!), глубинного осознания того, что война идет за свое Отечество, так и не возникло.

– Почему?

– Во-первых, боевые действия, по крайней мере поначалу, шли преимущественно на окраинах империи. А во-вторых, в ходе войны декларировались отнюдь не самые оборонительные цели: все-таки водрузить крест на Святой Софии в Царьграде – не вполне оборонительная задача.

Но и это не главное. Главное состоит в том, что общество не было единым. И череда поражений, которая последовала в 1915 году, сразу же обнажила этот раскол. Известная фраза из Священного Писания «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит» в полной мере характеризовала сложившуюся ситуацию. Узкие политические цели разных партий, социальных групп, идеологических течений, элитных группировок, их стремление «сделать лучше, чем власть», а для этого перехватить саму власть – все это вышло на первый план, как только система дала первый серьезный сбой. Такое желание воспользоваться моментом было присуще многим политическим силам страны.

– То есть не только революционерам?

– Конечно! Как мы знаем, царя свергали не большевики и не эсеры, а либерально-оппозиционные политики и царские генералы. Это факт, с которым трудно спорить.

Слабость Верховного

– До 1915 года Верховным главнокомандующим был дядя царя, великий князь Николай Николаевич, а потом его на этом посту сменил сам Николай II. Кто из них в большей степени соответствовал занимаемой должности и можно ли говорить о том, что эта рокировка стала фатальной и в политическом, и в военном смысле?

– В высших военных кругах великий князь Николай Николаевич Младший имел очень большой авторитет. Генерал Алексей Брусилов называл его «настоящим народным вождем». Несомненно, харизматичность Николая Николаевича очень много значила на начальном этапе войны: с его именем связывались достигнутые и будущие победы. Поэтому оттеснение его на второй план – на Кавказский фронт – имело обескураживающее впечатление.

С другой стороны, мы, конечно, понимаем, что в условиях военных неудач принятие главой государства на себя обязанностей главковерха было вполне объяснимым. На примере Великой Отечественной войны мы можем оценить степень оправданности подобного шага. Но вскоре оказалось, что царь к этой роли совершенно не готов, что он не способен отдавать военные команды, четкие приказания. Тот же генерал Брусилов писал, что принятие на себя должности главковерха стало «последним ударом, который нанес себе Николай II и который повлек за собой печальный конец его империи».

Безусловно, Николаю II надо было определиться со своими обязанностями, со своим функционалом. Ввиду полной деградации роли премьера царю приходилось или быть одновременно и самодержцем, и премьером, и главковерхом, или искать сильные фигуры для той или иной сферы – военной или хозяйственной. Таких фигур в его окружении на тот момент не было. Значит, ему предстояло объединить все звенья управления страной под своим началом, но тогда Ставку надо было иметь не в Могилеве, а где-нибудь под Петроградом – в Царском Селе или Петергофе, чтобы можно было реально управлять и тем и другим. Но царское желание ездить на поезде, смотреть в окно и общаться с адъютантами в вагоне-салоне, к сожалению, взяло верх. Это плохо кончилось и для армии, и для страны, и для самого царя.

– Война породила настоящую шпиономанию: то и дело циркулировали слухи о том, что на самом верху существует измена. Насколько справедливы были эти слухи?

– Шпиономания – это типичное явление для большой войны. Она была везде и у всех – и в предвоенный период, и особенно в годы войны. Если же говорить о царской семье, то, конечно, Николай II не собирался уступать ни пяди русской земли. И обвинения в попытке государственной измены императрицы Александры Федоровны, хоть она и была немкой (у нас давно уже все царицы были германскими принцессами), абсолютно беспочвенны. Ее трагедия была совсем в другом: она не умела управлять государством, тогда как именно на нее царственный супруг де-факто возложил обязанности премьера. К этой роли она была не готова.

Русские войска в Бучаче (Украина). Брусиловский прорыв. Июнь 1916 года (Фото: РИА Новости)

Фактор союзников

– Насколько, на ваш взгляд, верна оценка, что Россия приняла на себя основной удар Германии, что императорская Россия погибла, спасая союзников?

– Действительно, русская армия дважды спасла Париж – в 1914 и 1916 годах. Именно русской кровью в ходе Восточно-Прусской операции в августе 1914 года было оплачено спасение Парижа в сражении на Марне, а в 1916-м Париж отстояли в битве при Вердене благодаря русскому Брусиловскому прорыву, благодаря боям на озере Нарочь, благодаря решимости русской армии, русского командования перейти от оборонительных к наступательным действиям. В эти критические для союзников моменты русский фронт оттягивал силы неприятеля на себя.

– Часто можно услышать мнение, что союзники по Антанте так или иначе способствовали Февральской революции, оказывая морально-политическую поддержку тем либеральным кругам, которые стремились заменить Николая II на более послушную фигуру. Насколько это справедливо?

– Действия британского посла Джорджа Бьюкенена и французского посла Мориса Палеолога указывают на то, что они были заинтересованы в смене правительства, наполнении правящего кабинета либеральными деятелями, оппозиционно настроенными по отношению к царю. Союзников больше устроила бы парламентская монархия и даже республиканская форма правления во главе с более лояльными им фигурами. Англия и Франция подозревали Николая II, Александру Федоровну и их окружение в стремлении к сепаратному миру с Германией. И чтобы этого не допустить, готовы были на весьма серьезные шаги.

– Но как быть с рисками дестабилизации союзной с ними страны? Ведь так в конце концов и произошло: революционная Россия выпала из обоймы…

– Разумеется, ни Англия, ни Франция не хотели дестабилизации, которая привела бы к обвалу русского фронта. Но вместе с тем смена режима в Петрограде объективно была им на руку, потому что могла развязать руки западным союзникам в плане отказа от тех обещаний, которые они дали Николаю II до и во время войны относительно послевоенных приобретений России. Я имею в виду прежде всего обещание отдать Босфор и Дарданеллы, а также ряд других ключевых территорий.

Генералы Алексей Брусилов (слева) и Михаил Ханжин на передовом наблюдательном пункте. Весна 1916 года

Кто украл победу?

– Верно ли суждение о том, что Февральская революция фактически сорвала намеченное на весну 1917 года решающее наступление на русско-германском фронте, или это попытки представить дело так, что «в последний момент у нас украли победу»?

– Можно, конечно, вообразить себе хорошо спланированное, скоординированное, одновременное наступление русской армии на Восточном фронте и наших союзников на Западном фронте весной 1917 года. Такое наступление могло бы обрушить Германию и Австро-Венгрию. Нет сомнений в том, что к этому времени перевес сил был уже на стороне Антанты и чаша весов клонилась в ее пользу.

Но был ли реалистичен подобный сценарий? Во-первых, не стоит забывать, что наши западные союзники были заинтересованы в таком наступлении, при котором русская армия пролила бы как можно больше крови и при этом достигла бы как можно меньших результатов. Поэтому вовсе не очевидно, что союзники хотели активно поддержать русское наступление на Восточном фронте. По крайней мере, если судить по опыту 1915 года, когда они явно не спешили спасать Россию в ходе ее «великого отступления». А во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов фактор Николая II, который не справлялся с обязанностями главковерха.

– Ведь именно Ставка Верховного главнокомандующего должна была руководить таким наступлением?

– Конечно! Но она с этой ролью не справлялась. Так, в ходе знаменитого Брусиловского прорыва главкомы фронтов должны были сами договариваться между собой, причем и по поводу того, кто, где и когда начнет наступление. Вместо того чтобы получать из Ставки приказы, какого числа начинать, какими должны быть диспозиция и цели наступления, его направления и действия фронтов, главнокомандующие спорили друг с другом, перетягивая одеяло на себя. Генералы Алексей Эверт и Николай Рузский просили Брусилова сначала немного подождать, затем дали понять, что наступление он должен начать первым, а они его поддержат. Он начал, но они наступление не поддержали. И в итоге оно захлебнулось. Брусилов этого никогда не простил Николаю II и в марте 1917 года с чистой совестью отрекся от своего государя.

Учитывая подобную пассивную роль Ставки и лично главковерха, вполне резонно предположить, что планы весеннего наступления 1917 года были в значительной мере гипотетическими. И поэтому питать особые иллюзии в отношении того, что, не будь в России революции, это был бы «последний и решительный бой» с Германией, видимо, не приходится.

«Когда была видна гавань»

– Можно ли было после Февраля 1917 года сохранить армию, сделать ее вновь боеспособной и победить?

– Понимание того, что русский солдат проливает кровь за царя и Отечество, кое-как жило вплоть до самого крушения самодержавия в феврале-марте 1917 года. Но воевать за «генералов-золотопогонников» русский народ явно не собирался. Когда монархии не стало, шансов на военную победу уже не было. Армия разлагалась, и здесь проблема была не столько в печально известном Приказе № 1, изданном Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов в самом начале марта 1917-го, не столько в большевистской пропаганде, сколько в ожиданиях солдатского большинства. Для них и царь, и самодержавие, и Россия, увы, тут же стали «старорежимными», отжившими свой век понятиями. Этот мировоззренческий вакуум надо было чем-то заполнить, но на тот момент его нечем было заполнять, равно как и вакуум веры, вакуум морали и т. д.

При таких обстоятельствах государственное и военное строительство в стране следовало начинать заново, практически с нуля. Но в феврале-марте 1917-го у тех, кто совершал переворот, не было понимания того, что в действительности происходит со страной и армией. Анархия застигла всех врасплох: не получилось такого красивого дворцового переворота, как в 1762 году, не было стройных рядов гвардии, не было новой Екатерины Великой.

– То есть точка невозврата – это свержение монархии все-таки.

– Я думаю, да, свержение монархии.

– Как выход России из войны изменил в целом ситуацию на фронтах Первой мировой?

– Для держав Антанты, в ряды которых в апреле 1917-го влился столь мощный игрок, как Соединенные Штаты, это было уже событие второстепенное, не имевшее фатального значения. Рассыпающаяся на глазах Австро-Венгрия и активно деградирующая Османская империя оставляли Германию один на один с Антантой, что предопределяло исход Первой мировой войны. Уинстон Черчилль справедливо заметил, что «корабль России пошел ко дну, когда уже была видна гавань»…

 

Два главковерха

Когда началась Первая мировая война, Николай II был готов сразу взять на себя Верховное главнокомандование, но тогда премьер-министр Иван Горемыкин убедил его, что долгое отсутствие монарха в столице может негативно сказаться на управлении страной. Император остановил выбор на своем двоюродном дяде, великом князе Николае Николаевиче Младшем, перед войной возглавлявшем Петербургский военный округ и командовавшем всеми войсками гвардии.

«Великое отступление», начавшееся летом 1915 года, изменило ситуацию и потребовало принятия новых решений. В результате этого отступления были оставлены не только занятые ранее территории противника в Галиции, но и принадлежавшие России земли – Польша, Литва, часть Латвии и Белоруссии. Стало ясно, что великий князь Николай Николаевич не справляется с возложенными на него обязанностями. В августе 1915-го он был переведен на должность командующего Кавказским фронтом, а Верховное главнокомандование принял на себя сам император. Германский генералитет был доволен такой рокировкой: генерал Эрих Людендорф считал великого князя умным и жестким противником со «стальной волей» и его перевод на Кавказ воспринял как «большой шаг на пути к победе Германии».

Теперь Николай II нес ответственность за все удачи и неудачи армии. Одним из последних приказов императора, отданных 2 (15) марта 1917 года, в день его отречения от престола, стало вновь назначение главковерхом великого князя Николая Николаевича. Однако в условиях Февральской революции великий князь не смог вступить в должность, отказавшись от нее под давлением Временного правительства.

 

Записка Дурново

О том, что война для России закончится плохо, Николая II предупреждали еще в начале 1914 года. За полгода до Первой мировой бывший министр внутренних дел Петр Дурново в записке на имя императора в деталях представил грядущую беду. Впрочем, тогда к этому мнению никто не прислушался.

Вокруг этого документа до сих пор не утихают споры исследователей. И все потому, что Петр Дурново (1842–1915) с точностью до мельчайших деталей описал будущее противостояние, расстановку сил и даже последствия для каждой из воюющих сторон – и в первую очередь для России. Некоторые историки даже считают записку Дурново позднейшей подделкой, поскольку поверить в такой пророческий дар ее автора действительно нелегко.

Петр Дурново

Автор сбывшегося прогноза

Петр Дурново в течение девяти лет, с 1884 по 1893 год, был директором Департамента полиции, затем получил должность товарища (заместителя) министра внутренних дел, которую сохранял за собой при четырех начальниках – Дмитрии Сипягине, Вячеславе фон Плеве, Петре Святополк-Мирском и Александре Булыгине. В октябре 1905 года он сам стал во главе министерства, что оказалось высшей точкой в его карьере. На этом посту Дурново проявил себя как сторонник жесткого подавления революции, симпатизирующий черносотенцам и другим правым силам. По его инициативе были уволены губернаторы, которых подозревали в недостаточном рвении в борьбе с революционерами. В связи с этим эсеры неоднократно предпринимали попытки покушения на его жизнь. Уже в апреле 1906 года он был отставлен с поста министра: его сменил Петр Столыпин. Дурново получил звание статс-секретаря и место в Государственном совете, где он занял позиции лидера правой группы.

Что касается внешней политики, то здесь Дурново отдавал предпочтение союзу России с Германией, видя в нем залог благополучия и процветания Отечества. Соответствующие идеи он отразил в записке, поданной им на высочайшее имя в феврале 1914 года. Экс-министр предостерегал государя от союза с Англией и вступления в войну на ее стороне против Германской империи. В противном случае, предрекал Дурново, Россию ждут величайшие беды, социальные волнения и революция с последующим хаосом и разгулом анархии. Этот прогноз сбылся практически полностью…

Сам Дурново краха Российской империи не увидел: он скончался в сентябре 1915 года в Петрограде. Его записка была впервые опубликована в журнале «Красная новь» в 1922 году, когда еще были свежи воспоминания о Первой мировой войне. Документ-пророчество обнаружили архивисты при разборе бумаг Николая II. До сих пор неизвестно, был ли на записку ответ со стороны императора и прочитал ли он ее вообще.

Сомнительная выгода

«Трудно уловить какие-либо реальные выгоды, полученные Россией в результате сближения с Англией», – писал Дурново. При этом главная тяжесть войны против Германии, если таковая случится, полагал он, выпадет на долю России, поскольку «Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики». При таких обстоятельствах Дурново предрекал России роль «тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны».

Между тем к длительной борьбе в условиях новой войны Российская империя, по его мнению, была совершенно не готова. И в том числе в силу серьезных просчетов в обеспечении армии и развитии оборонной отрасли. Речь шла о «недостаточности огневых запасов» (проще говоря, патронов и снарядов, и в годы войны в этом действительно пришлось убедиться), «чрезмерной зависимости нашей обороны от иностранной промышленности» со всеми вытекающими отсюда последствиями, «недостаточном количестве имеющейся у нас тяжелой артиллерии, значение которой доказано опытом японской войны», дефиците пулеметов, плохой организации крепостей, слабом развитии сети стратегических железных дорог и т. д.

Экс-глава МВД был уверен: с Германией нужно не воевать, а дружить. «Жизненные интересы Германии и России нигде не сталкиваются», – утверждал он. Дурново приходил к выводу, что существуют все основания для «мирного сожительства» двух империй, поскольку у России нет колоний и интересов на морях, где она могла бы вступить в конфликт с Германией, как, по сути, нет и территориальных претензий к этой державе. Те земли, которые Россия, казалось бы, мечтала присоединить, с точки зрения Дурново, не стоили того, чтобы ради них воевать. Даже если Российская империя, рассуждал он, получит Познань и Восточную Пруссию, то она получит «области, густо населенные поляками». «Когда и с русскими поляками нам не так легко управляться», – добавлял бывший министр. Так что подобное приобретение представлялось ему весьма сомнительным.

В таком же ключе он подходил к вопросу о Галиции: во вхождении этих территорий в состав Российской империи Дурново видел больше проблем, нежели выгод. «Нам явно невыгодно, – подчеркивал он, – во имя идеи национального сентиментализма присоединять к нашему Отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское, или мазепинское, движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров».

Дурново был убежден, что «даже победа над Германией сулит России крайне неблагоприятные перспективы». Расходы, которые повлечет за собой столь большая война, не смогут компенсировать даже полученные в случае победы над врагом выгоды, которые он называл «сомнительными». России неизбежно придется обратиться к союзникам и нейтральным державам за кредитом, который затем надо будет выплачивать. Однако, отмечал Дурново, после крушения Германии союзники уже более не будут в нас нуждаться, а возросшая политическая мощь России побудит их начать действия с целью ослабления нашей страны. Наконец, при поражении Российской империи, писал он, «финансово-экономические последствия не поддаются ни учету, ни даже предвидению и, без сомнения, отразятся полным развалом всего нашего народного хозяйства».

Предчувствие революции

Один из главных тезисов записки состоит в том, что «борьба между Россией и Германией глубоко нежелательна для обеих сторон как сводящая к ослаблению монархического начала». «Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма. Политическая революция в России невозможна, и всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое. За нашей оппозицией нет никого, у нее нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом. Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково не ищут политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землею, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этих их вожделений не идут», – писал Дурново. Война с Германией, предостерегал он, создаст благоприятные условия для революционной агитации, которая приведет страну к смуте, подобной пережитой ею в 1905 году.

Февральская революция. Худ. В.А. Кузнецов. 1926 год (Фото: РИА Новости)

В итоге «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть». По прогнозу бывшего министра внутренних дел, в случае поражения в войне социальная революция в самых крайних ее проявлениях окажется в России неизбежной. Он предрекал, что военные неудачи будут ставить в вину правительству, которое в результате уступок оппозиции лишь ослабит себя. Революционные выступления выдвинут социалистические лозунги (а только они, по его мнению, могли поднять и сгруппировать широкие слои населения), тогда как побежденная армия окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. «Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходящиеся народные волны, ими же поднятые», – считал Дурново.

Впрочем, Германии, полагал он, в случае поражения в войне «предстоит пережить не меньшие социальные потрясения, чем России». Ее консервативный строй подвергнется большому испытанию, страна лишится мировых рынков и морской торговли (чему поспособствует Англия), и, как следствие, империю охватят революционные выступления под социалистическими лозунгами, поднимет голову и баварский сепаратизм. По мнению Дурново, там создастся такая обстановка, которая по своей напряженности мало чем будет уступать ситуации в России.

Никита Брусиловский