«Царь благодушный…»

Двести лет назад – 17 (29) апреля 1818 года – в Николаевском дворце Московского Кремля родился будущий император Александр II. Редко кто вспоминает, что из всех российских императоров только он да Петр Великий родились в старой столице. Остальные были питерскими по рождению…

Их потом будут часто сравнивать – Петра и Александра. Как не сравнить: все-таки и тот и другой – цари-реформаторы. А реформатор – редкое явление на русском троне. Поди найди третьего в такую компанию! И хотя затеянные и тем и другим преобразования носили беспрецедентный по масштабу характер, тем не менее это были действительно разные реформы и действительно разные реформаторы.

Петр воспринимал себя мотором гигантского государственного механизма. Да что там мотором – подлинным демиургом этого государства (чего стоит его признание в том, что он занимается «сочинением народа российского»!), именно по этой причине не принадлежащим самому себе и потому не щадившим ни себя, ни других. Как писал потом историк Василий Ключевский, «реформа, совершенная Петром Великим, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни», являясь «революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников».

Александр был иным: будучи человеком, с первых лет жизни готовившимся оказаться на вершине российской власти, он тем не менее не обладал и сотой долей петровской лихости, энергии и государственного азарта. С юности он тяготился сознанием предназначенной ему роли. Рассказывали, что после смерти отца Александр II некоторое время весьма болезненно реагировал на обращение «Ваше Величество». «Не называйте меня так, это мне слишком больно!» – говорил он.

Став во главе страны на одном из самых сложных этапов ее истории, он видел свою задачу в исправлении того, что, как полагали «лучшие люди» его эпохи, уже выработало свой ресурс, и устранении тех причин, что привели отлаженный его отцом механизм к катастрофическому сбою в годы Крымской войны.

Не будучи преобразователем по натуре, он относился к тому, что потом назовут Великими реформами, как к вынужденной необходимости, от которой ему просто нельзя отмахнуться. А став тем, кем он стал, – Царем-освободителем, осуществив главное дело своего царствования – освобождение крестьян, больше всего на свете мечтал о жизни частного человека. И искал малейший повод, чтобы укрыться от государственных забот и обременений, неизбежных для «первого лица». Отсюда, как многие считают, вся эта история с Екатериной Долгоруковой: «параллельная» семья – при всей моральной сомнительности своего существования – тем не менее, как полагал Александр, давала ему возможность хотя бы немного побыть простым человеком. «Бедные мы, но не хочу терять надежды, что Бог нам однажды дарует то единственное счастье, которого нам недостает и которое составляет единственную цель нашей жизни», – писал Александр своей возлюбленной.

Если роман Петра с Мартой Скавронской (будущей Екатериной I) никогда не отвлекал его от императорского служения, то роман Александра с Екатериной Долгоруковой, захвативший его в середине 1860-х годов, наоборот, рассек жизнь Царя-освободителя на две части. С этого времени «он жил в двух мирах: в мире поглотивших его чувств и страсти и в мире повседневных государственных дел и забот, которыми он занимался уже без вдохновения, а только по обязанности», отмечала выдающаяся современная исследовательница эпохи Великих реформ, доктор исторических наук, профессор Лариса Захарова.

Что ж, именно об этом – чтоб он был прежде всего человеком – мечтали те, кто формировал его личность. Будущий наставник наследника

поэт Василий Жуковский в стихотворении на рождение великого князя Александра Николаевича, адресованном его матери – великой княгине Александре Федоровне, написал во многом пророческие строки:

Да встретит он обильный честью век!

Да славного участник славный будет!

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек.

Это стихотворение фактически и легло в основу программы воспитания великого князя, составленной тем же Жуковским. Ему, поэту-романтику, казалось, что именно человека недостает России на троне. Как ни странно, с ним, похоже, был солидарен и «последний рыцарь самодержавия» Николай I, давший воспитателю своего старшего сына полный карт-бланш.

Были ли правы романтики? И кто больше подходил России на троне в тех условиях? Государь, подобный Петру и пекущийся исключительно о благе России – так, как он его понимает? Или человек – «царь благодушный, царь с евангельской душою, с любовью к ближнему святою» (как представлял Освободителя Федор Тютчев), со своими слабостями и, увы, пороками, – такой как Александр II, в самый разгар преобразований возмечтавший о личном счастье как «единственной цели жизни»? Этим вопросом часто задавались современники Великих реформ.

«С той минуты, как пало на него бремя правления, жизнь его была самой тягостной, какая только может выпасть человеку, повинностью, – весьма деликатно писал об Александре II консервативный публицист Михаил Катков. – Доброта и кротость его сердца вели нередко к умалению действия власти там, где ожидалась и где была необходима вся полнота ее действия».

«Преобразователь вроде Петра Великого при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке – и экипаж безопасен», но преобразователи, подобные Александру II, «пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и потому экипажу предстоит гибель», безжалостно пророчил великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев.