Русский Пруст

Его самыми известными произведениями стали сказка «Аленький цветочек», а также сыновья Иван и Константин – основоположники славянофильства. 225 лет назад родился писатель Сергей Аксаков…

Портрет писателя Сергея Тимофеевича Аксакова. Худ. И.Н. Крамской. 1878 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Вдали от столиц, в тихой провинциальной Уфе жили дворяне Аксаковы, ведшие свой род от легендарного варяга, племянника норвежского короля, который, согласно преданию, прижился на Руси аж с 1027 года. Жили неторопливо и патриархально. Башкирский «дикий край» напоминал среднюю полосу России, но обладал и собственным колоритом.

Там же Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) влюбился в литературу. В скудной усадебной библиотеке имелись выцветшие переплетенные тетрадки «Детского чтения для сердца и разума» (этот журнал издавался с 1785 по 1789 год). Они стали его сокровищем: «В детском уме моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир». Когда подростком Аксакова оторвали от семьи и отправили учиться в Казанскую гимназию, он стал буквально задыхаться в чуждой ему среде. Так скучал по дому, что его вернули к родным перелескам и речушкам. Потом Аксаков учился в Казанском университете, но заправским студентом так и не стал.

«Перепахали» будущего писателя сочинения Александра Шишкова, и прежде всего знаменитое «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803). Оказывается, и в новом, XIX веке необязательно уподобляться европейцам – можно сохранять русскую начинку. «Эти книги совершенно свели меня с ума, – вспоминал Аксаков позднее. – Я уверовал в каждое их слово, как в святыню!.. Русское мое направление и враждебность ко всему иностранному укрепились сознательно, и темное чувство национальности выросло до исключительности».

Дом в Малом Кисловском переулке в Москве, где прошли последние дни С.Т. Аксакова (Фото предоставлено М. Золотаревым)

В модных в ту пору произведениях Николая Карамзина, как представлялось Аксакову, русский язык превращался в подстрочник с французского. В университетской среде за такие воззрения карали строго. «Я терпел жестокие гонения от товарищей, которые все были безусловными поклонниками и обожателями Карамзина, – рассказывал Аксаков. – В одно прекрасное утро, перед началом лекции (то есть до восьми часов), входил я в спальные комнаты казенных студентов. Вдруг поднялся шум и крик: "Вот он, вот он!" – и толпа студентов окружила меня. Все в один голос осыпали меня насмешливыми поздравлениями…»

Аксаков страдал, но от своей веры не отрекался. Не слишком нравились ему и «туманно-мечтательные» элегии Василия Жуковского, которыми вовсю увлекалась литературная молодежь. Неудивительно, что, появившись в Петербурге, он оказался в кругу «Беседы любителей русского слова». О своем знакомстве с ее светилами писатель на склоне лет рассказал в воспоминаниях – сколь подробных, столь и почтительных.

На берегах Невы он быстро получил известность в литературных кругах, хотя настоящий писательский дар открылся в нем только после 50 лет. Стихи Аксаков сочинял непритязательные и не питал иллюзий относительно своего поэтического гения. Его знали как театрала и переводчика, помещика и охотника, эстета и салонного оратора, любившего порассуждать о пагубности европейского влияния и величии старой Руси. Особо ценился декламаторский дар Аксакова. Он знал наизусть уйму стихов и читал их на публике с необычайным актерским жаром. Старик Державин был готов ежедневно принимать молодого человека в своем дворце на Фонтанке – лишь бы застенчивый собеседник радовал его «спектаклями одного актера».

«Ухожу я в мир природы…»

Десятилетиями аксаковские стихи, фельетоны и критические заметки считались безделицами. Однажды Александр Пушкин в присутствии Аксакова обронил: «Никто еще никогда не говаривал обо мне, то есть о моем даровании, так верно, как говорит в последнем № "Московского вестника" какой-то неизвестный барин». Речь шла именно о статье Аксакова! Вроде бы лестная оценка, но слишком долго он оставался в литературе «неизвестным барином»…

Аксаков неспешно искал собственный жанр, свою единственную интонацию, «рос вместе с веком». Всю жизнь оставался натурой впечатлительной и умел учиться даже у своих сыновей и младших друзей: Николая Гоголя, Ивана Тургенева… Классический роман – с выдуманными персонажами, с завязкой сюжета и кульминацией – ему совсем не давался. В письме приятелю-издателю Федору Чижову Аксаков признавался: «Заменить… действительность вымыслом я не в состоянии. Я пробовал несколько раз писать вымышленное происшествие и вымышленных людей. Выходила совершенная дрянь, и мне самому становилось смешно». И наконец его заветной интонацией стал особый жанр – «воспоминальный». Аксаков принялся писать о том, что любил и знал досконально.

Ухожу я в мир природы,Мир спокойствия, свободы,В царство рыб и куликов,На свои родные воды,На простор степных лугов,В тень прохладную лесовИ – в свои младые годы!

«Я написал записки об уженье рыбы для освежения моих воспоминаний, для собственного удовольствия. Печатаю их для рыбаков по склонности, для охотников, для которых слова: удочка и уженье – слова магические, сильно действующие на душу» – этими строками предварял Аксаков книгу, которая принесла ему признание. «Записки об уженье рыбы» увидели свет в 1847 году.

Русская литература получила изысканного стилиста. Удивительный, единственный в своем роде случай: Аксакову шел 56-й год. По тем временам – старость. И он ощущал ее угрозы: почти потерял зрение, не мог писать и свои сочинения надиктовывал поставленным актерским голосом. Он подолгу жил в подмосковной абрамцевской усадьбе, рыбачил на реке Воре, прислушивался к птицам, внимал малейшим проявлениям лесной стихии. В Европу его нисколько не тянуло. Благостная, размеренная жизнь рыбака-охотника – вот аксаковский идеал. В заповедных перелесках можно было хотя бы на время спрятаться от «гибнущего сего века».

Вскоре после «Записок об уженье рыбы» появились «Записки ружейного охотника». Их писатель создавал под влиянием старинной книги «Урядник сокольничьего пути», автором которой был царь Алексей Михайлович…

Аксаков все-таки ответил Карамзину. Тот прославился «Письмами русского путешественника», в основе которых – навеянные европейским вояжем впечатления и размышления. А Сергей Аксаков открыл читателям русскую рыбалку и охоту. Его путешествие – вглубь нашенской средней полосы. И это, несомненно, не только лирическая исповедь, но и программное выступление – с вызовом всем западникам, расплодившимся на святой Руси.

«Что за мастерство описаний, что за любовь к описываемому и какое знание жизни птиц! Г. Аксаков обессмертил их своими рассказами, и, конечно, ни одна западная литература не похвалится чем-либо, подобным "Запискам ружейного охотника"». Это отзыв не какого-нибудь аксаковского собрата по заповедным радостям, а Николая Чернышевского, воинствующего материалиста.

В писателях, способных «раскрывать язвы» и «бичевать пороки», в те времена недостатка не было. Недаром магистральный стиль русской классической литературы нарекли критическим реализмом. А у Аксакова – не критический склад ума. Скорее панегирический, склонный к идиллии. К созерцанию, познанию и любованию. Он верен семейным преданиям и памяти детства. Поэт Алексей Хомяков утверждал, что Аксаков «первый из наших литераторов взглянул на русскую жизнь положительно, а не отрицательно». При этом писатель не приукрашивал, не гримировал реальность. В «Семейной хронике» есть и картины неприглядной правды крепостничества, а иначе Аксакова вряд ли бы признали Чернышевский и Добролюбов.

«Аленький цветочек»

Пригодилась довольно поздно дебютировавшему писателю и отточенная память. Картины прошлого он видел отчетливо, в мельчайших подробностях. Под старость острее вспоминается детство. И самую известную свою книгу – сказку «Аленький цветочек» – Аксаков именно «вспомнил»: ключница Пелагея, крепостная крестьянка, до Аксаковых служившая у персидских купцов и повидавшая жизнь, умела и любила рассказывать волшебные истории, которых знала немало. А тут мальчишка тяжко заболел…

«Скорому выздоровлению моему мешала бессонница… По совету тетушки… позвали один раз ключницу Пелагею, которая была великая мастерица сказывать сказки и которую даже покойный дедушка любил слушать», – писал Аксаков в книге «Детские годы Багрова-внука». Сказка о любви, о красоте души заставила его впервые задуматься о жизни и смерти. Впечатлительный Аксаков полюбил историю о чудище: «Эту сказку, которую слыхал я в продолжение нескольких годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Пелагеи. Я так хорошо ее передразнивал, что все домашние хохотали, слушая меня. Разумеется, потом я забыл свой рассказ; но теперь, восстановляя давно прошедшее в моей памяти, я неожиданно наткнулся на груду обломков этой сказки; много слов и выражений ожило для меня, и я попытался вспомнить ее».

В 1850-е писателю виделись в этой сказке восточные мотивы. «Тысяча и одна ночь» была его любимой книгой с юности, да и вообще Аксакова привлекала таинственная азиатская позолота русской культуры. Впрочем, фольклорные сюжеты границ не имеют: история о красавице и чудовище бередила сердца и во Франции, и в Италии… «Аленький цветочек» увидел свет в приложении к роману «Детские годы Багрова-внука» в 1858 году, но с тех пор эта сказка часто переиздавалась отдельно. Когда мы перечитываем ее – как будто гусли играют. И каждый в наших краях знает, что такое аленький цветочек – один из позывных русской души.

«Обрести потерянное время»

Аксаков написал сотни страниц мемуаров – детальных, полноцветных. Но там нет ни намека на два важнейших события в тогдашней истории России. Это Отечественная война 1812 года и восстание 14 декабря 1825-го. Писатель был современником великих подвигов и потрясений, но намеренно оставил за кадром эти эпические картины. В 1807 году студенты в патриотическом порыве бросали университет, чтобы «повоевать с Бонапартием». А наш Аксаков словно затерялся в русских лесах, среди живописных болот…

Дом и церковь в имении Знаменское (Ново-Аксаково) под Оренбургом, описанные С. Т. Аксаковым в «Семейной хронике» (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Если искать в русской литературе истинного консерватора, то это Сергей Тимофеевич Аксаков

Впервые увиденный им в подробностях прилет птицы затмил для него и «войну с Наполеоном, и университет с товарищами». В своих произведениях он создал мир камерный, отгороженный от суеты, тщательно оберегая свою «вотчину» в том числе и от ветров истории. Иван Тургенев приметил, что Аксаков всю жизнь оставался равнодушным к политике, да и к общественной жизни в целом. И действительно, автор «Записок об уженье рыбы» всем своим образом жизни подчеркивал, что посиделки с удочкой и дружеская беседа об искусстве куда важнее такой абстракции, как общественное благо.

В политике, на его вкус, гармония и не ночевала. Но идеологические принципы у Аксакова имелись, и не случайно он воспитал двух столпов русского почвенничества – сыновей Ивана и Константина. Если искать в русской литературе истинного консерватора, то это в первую очередь Сергей Тимофеевич Аксаков. Он весь – от корней, от почвы.

В XIX веке русская словесность сполна обогатилась титанами. Но никто не заслонил сад аксаковского детства. Историк литературы Дмитрий Святополк-Мирский видел в Аксакове предтечу новых направлений в прозе: «Его не тревожат никакие активные желания, кроме разве что желания "вновь обрести потерянное время" – retrouver le temps perdu. Прустовская фраза здесь уместна, потому что чувствительность Аксакова, как ни странно, поразительно напоминает чувствительность французского романиста; разница в том, что Аксаков был настолько же здоров и нормален, насколько Пруст был извращен и патологичен; вместо душной атмосферы никогда не проветривавшейся квартиры на бульваре Осман – в книгах Аксакова веет вольный степной ветер».

И впрямь, подобно Прусту, Аксаков выстраивал вязкий поток воспоминаний, рефлексий. Многие в русской литературе писали о детстве более занимательно – как, например, Николай Гарин-Михайловский. Или более остро – как Лев Толстой и Максим Горький. Но именно Аксаков открыл это пространство, в котором главное – память сердца.

Мельница на реке Бугуруслан, описанная С.Т. Аксаковым в «Семейной хронике» (Фото предоставлено М. Золотаревым)

У Аксакова нашлись продолжатели в ХХ веке. Таков Владимир Солоухин с его «Владимирскими проселками» и «Третьей охотой». Он близок к Аксакову не только идеологически, но и жанровыми поисками, а самое важное – созерцательным настроем.

Молодая душа

На склоне лет дородный, гостеприимный хозяин Абрамцева производил впечатление вальяжного, даже ленивого барина. Но это обманчивая декорация, за которой клокотал деятельный ум. Удавалось Аксакову многое – и на писательском поприще, и в семейной жизни.

В истории русской литературы трудно найти второго столь же счастливого мужа и отца. Его жена Ольга Семеновна, урожденная Заплатина, была дочерью суворовского генерала и пленной турчанки, которую тот взял в жены. Семен Заплатин воспитывал дочь на рассказах о военных походах. Неудивительно, что она разделяла патриотические убеждения мужа и даже отстаивала их с большой горячностью. Сергея Тимофеевича – патриарха семьи – торжественно и ласково называли «отесинькой». При этом хлебосольный дом Аксаковых был открыт не только для единомышленников: в нем гостевали и западники, и либералы. Иван Аксаков вспоминал об отце: «Сергей Тимофеевич любил жизнь, любил наслаждения, он был художник в душе и ко всякому наслаждению относился художественно. Страстный актер, страстный охотник, страстный игрок в карты, он был артистом во всех своих увлечениях – и в поле с собакой и ружьем, и за карточным столом».

Ближе всех к писателю в его последние годы был сын Константин – гигант-идеалист, не приспособленный ни к чему, кроме исследований и творчества. В четыре года он научился читать по «Истории Трои». В 12 лет собрал из ровесников «дружину молодых людей, любящих древнерусское вооружение», сочинял приключения мужественных витязей. В доме Аксаковых дети разыгрывали отрывки из карамзинской «Истории государства Российского». Так воспитывали будущих славянофилов…

Сам глава семейства был почвенником не столько по убеждениям и идеям, сколько по нутру, по ощущениям, по склонности к размеренной патриархальной жизни, по любви к коренной России. Философские материи, из которых его сыновья пошили свой славянофильский кафтан, его мало интересовали. Сергей Аксаков сам себя аттестовал человеком, «совершенно чуждым всех исключительных направлений» и любящим «прекрасные качества в людях, не смущаясь их убеждениями, если только они честные люди».

Самую точную характеристику дал Аксакову глубоко уважавший его литератор и в течение нескольких лет главный цензор Российской империи Михаил Лонгинов: «Это была душа чистая, исполненная христианских чувств, и в то же время ум светлый, прямой, соединенный с характером откровенным, возвышенным и энергическим. Он сохранил до глубокой старости, среди тяжких недугов, участие ко всему прекрасному и силу воли вместе с какою-то младенческою ясностью души».

Таким он оставался до конца. «Ничто не могло изгнать из молодой души Аксакова любовь, весну, природу – все, чем прекрасен Божий мир. Ничто не могло заглушить в нем навеки запечатлевшихся воспоминаний детства и молодости, которыми он жил до последнего своего вздоха», – писал в начале ХХ века известный критик Дмитрий Философов. За несколько дней до смерти Аксаков, уже не встававший с кровати, надиктовал «Очерк зимнего дня». Жизнелюбивое воспоминание о молодости, об охоте, о морозных деньках далекого прошлого. Никакого уныния, никаких жалоб. Неомраченное счастье.

Арсений Замостьянов,кандидат филологических наук