Две реформации

Почему Реформация остановилась на пороге православного мира и почему ее нельзя рассматривать как свидетельство кризиса католицизма? Эти и другие вопросы «Историк» адресовал доктору исторических наук, профессору Михаилу ДМИТРИЕВУ

Фото: Наталья Львова

Процессы, происходившие в западном христианстве в XV–XVI веках, – это не борьба прогрессивного протестантизма с совершенно омертвевшим, закосневшим и находившимся в глубоком упадке католицизмом, а скорее соревнование двух версий обновления христианства.

«Кризиса католицизма не было. Наоборот»

– Почему реформационное движение столь бурно развивалось и оказалось таким массовым?

– Конец XV – начало XVI века, конец Средневековья и начало Нового времени – этот период характеризовался прежде всего углубленной христианизацией, достигшей критического уровня. Огромное количество людей всерьез задавались вопросом о том, а что же значит их личное участие в церковной жизни, их собственная деятельность, их собственные верования для их посмертного существования. Таким образом, христианизация достигла такой глубины, когда люди верующие не просто усвоили внешнюю сторону церковной жизни, а стали по-настоящему «интериоризировать», то есть осмыслять, и богословские вопросы, и суть самого религиозного верования.

Лютер в Вормсе: «На сём стою…» Худ. Антон фон Вернер

По высказываниям Мартина Лютера и многих его современников (находившихся при этом на самых разных уровнях социальной иерархии) мы можем увидеть: они были убеждены в том, что их грехи, не прощенные, не искупленные здесь, не преодоленные искренним покаянием, потом обернутся для них мучительным, адским страданием. Эти люди в разной степени отчетливо, в разной степени драматично, но все сомневались в том, что достигнут посмертного блаженства. И начались напряженные поиски путей, ведущих к его обретению.

– То есть получается, что Реформация произошла не в тот момент, когда католицизм переживал упадок, а когда, наоборот, он был на подъеме?

– Это действительно так. И в этом смысле правильнее говорить не об одной, а о двух реформациях: первой – собственно протестантской и второй – католической. То, что сейчас называется католической реформой, началось задолго до того, как Тридентский собор 1545–1563 годов мобилизовал в организационном плане силы католического духовенства. Эта реформа берет свое начало еще в последние десятилетия XV века, и, соответственно, она никак не может считаться реакцией на Реформацию. Реформа состояла в обновлении католического христианства изнутри без тенденций к отказу от примата папской власти, от монашества, от культа святых и паломничества.

Именно поэтому говорить, что католицизм во второй половине XVI – XVII веках сумел сохранить позиции в Европе лишь благодаря насилию, было бы полной нелепостью. У нас есть масса данных, свидетельствующих о том, что католическая реформа утверждала себя не только как Контрреформация, то есть с помощью насильственных, административно-дискриминационных мер. Она утверждала себя каждодневной работой в приходах, братствах и университетах, шел процесс организации общественной жизни в городах и весях. И все это, повторюсь, началось задолго до Тридентского собора.

«Для православных эти вопросы не имели никакого значения»

– Почему Реформация остановилась у границы православных земель?

– Видимо, потому, что внутри восточнохристианской традиции сами вопросы, поставленные протестантизмом, не имели того значения, какое они имели в католической культуре. Они были просто непонятны, неадекватны традиции византийского православия. Бессмысленно же убеждать православную общественность в том, что нужно причащаться вином и хлебом. Бессмысленно критиковать целибат. Бессмысленно судить папство за чрезмерную централизацию власти, ведь восточнохристианская традиция не имела ничего общего с папством. Иными словами, проблемы, которые волновали западнохристианский, католический мир, были абсолютно чужды миру восточного христианства, православному миру Московской Руси. И самое главное состоит в том, что тема спасения не понималась на «латинский» манер как проблема оправдания человека перед лицом Бога-судии… Да и идея чистилища была чужда православной культуре.

– Тем не менее в дальнейшем к протестантам и протестантизму в России относились куда лучше, чем к католикам и католицизму. Почему?

– Ну, это уже вопрос другой. Он не касается природы и происхождения протестантизма как такового. Но это важный вопрос. Восточнохристианская культура, главным образом явленная для нас в московском опыте и отчасти в опыте православной традиции Украины и Белоруссии, предполагала кардинально иное отношение к иноверцам в сравнении с тем, что сформировалось на Западе. Очевидно, это было унаследовано еще от Византии, хотя со своей какой-то позднейшей проработкой. Грубо говоря, к протестантам чаще всего относились терпимо, и они стояли в одном ряду с мусульманами, буддистами, даже с иудеями.

– Но к католикам – нет?

– Нет, к католикам было другое отношение. Я сошлюсь на известную фразу Луки Нотары, командующего византийским флотом: «Лучше уж пусть в Константинополе будет тюрбан султана, чем папская тиара», которую он произнес как раз накануне падения столицы Византии в 1453 году (кстати, турки его впоследствии казнили). Эта формула, как мне представляется, очень точно характеризует отношение адептов восточной версии христианства к католицизму. Действительно, начиная где-то с IX века, то есть еще даже до раскола христианской церкви, византийская образованная элита воспринимала западных христиан и впоследствии католиков с очень большой враждебностью, видя в них бóльшую опасность для правоверия, чем в еретиках, стоявших вне церкви. И потом, очевидно, ту же самую логику унаследовала Московская Русь. Впрочем, католики отвечали православным («схизматикам», как они их называли) тем же…

Западное христианство и дух капитализма

– Идея немецкого социолога Макса Вебера о связи между «духом протестантизма» (особой этикой труда и накопления) и развитием капитализма по-прежнему остается актуальной?

– Насколько я знаю, сейчас никто из серьезных историков уже не считает, что есть какая-то причинно-следственная связь между протестантизмом и капитализмом. Ведь нам хорошо известно, что капитализм – это явление, которое все-таки никак не ограничилось протестантским миром, и потому тезис об исключительной роли протестантизма в формировании капитализма выглядит очень уязвимым. Правильнее говорить о другом: как западное христианство вообще, и протестантизм в том числе, содействовало западноевропейской модернизации.

Я думаю, все согласятся с тем, что в каких-то вариантах социально-экономического развития (особенно в нидерландском, отчасти в английском, позднее в американском) специфически конфессиональные начала, свойственные протестантизму, способствовали тому, что капитализм или приобретал более «наступательные» формы, или придавал большую социальную ответственность предпринимательской корпорации. Так или иначе, специфика предпринимательской этики, особая деловая активность в этих странах, конечно, обусловлены протестантской традицией.

Ну и дальше я себе позволю некие спекулятивные рассуждения. В западнохристианской традиции, восходящей еще к Блаженному Августину, существует черта, которую можно назвать «логикой исключения»: когда общество очень жестко структурируется таким образом, что одни его члены исключаются из его актива, отправляются куда-то на периферию, а другие, наоборот, занимают привилегированное положение в центре общества. Иначе говоря, есть парии, «отверженные», и есть те, кто имеет власть и, соответственно, другие шансы на развитие. Я отошлю вас к работам британского историка Роберта Мура, который в свое время наделал много шума книгой о том, что Запад в XI–XIII веках рождается как persecuting society – общество, построенное на социальной нетерпимости (он имеет в виду отношение к еретикам, гомосексуалистам, а также к ведовству, народной культуре и так далее) и преследовании «инакомыслящих». Но и более известные исследователи, такие как Мишель Фуко и представители франкфуртской школы социальных исследований в Германии, отмечали, что западноевропейская модернизация была связана с огромным количеством насилия. И, как ни горько признавать, без этого процессы западноевропейской модернизации понять невозможно.

– То есть западное общество было очень требовательно к своим членам и выражало эти требования через религию?

– Процессы обновления, перестройки всей западноевропейской жизни (той самой модернизации, о которой мы говорим) неотделимы от того, как давила на отдельного индивида и Католическая церковь (начиная от приходского священника и кончая папой), и протестантская церковь (на уровне местной общины, консистории, университета и так далее), а потом и государство, а потом и другие институты. Дисциплинированный рабочий, дисциплинированный журналист, более или менее дисциплинированный политик, более или менее дисциплинированный пешеход на улице, дисциплинированный студент, дисциплинированный преподаватель, аккуратно соблюдаемое расписание поездов где-нибудь в Германии – вот те черты, которые мы прекрасно видим и ценим в представителях некоторых европейских наций. Все это, скорее всего, результат процесса дисциплинаризации, о котором уже много написано и который оказал существенное влияние на формирование западноевропейских норм общественной и профессиональной жизни. Другое дело, что вопрос о том, в какой мере эта дисциплинаризация стала результатом внутреннего самосовершенствования человека или же она явилась следствием давления на него внешней социальной среды, еще нужно долго изучать…

Беседовал Дмитрий Пирин