«Кучково, рекше Москва»

Отмечаемое в этом году 875-летие российской столицы – хороший повод вспомнить одну из древнейших легенд и разобраться, какое отношение к основанию города имел некий боярин Кучка

Предания и легенды окружают рождение почти каждого великого города. Иногда эти легенды действительно идут из глубины веков, иногда они придуманы каким-то книжником или писателем Нового времени, более или менее талантливым и изобретательным. Не стала исключением и Москва. Сказания о начале «царствующего и великого града» известны во многих списках и многих вариантах, весьма отличных друг от друга. Само время основания города разнится в них, и очень существенно: от легендарных времен Вещего Олега, названного в одной из версий основателем Москвы (и это притом что Олег жил на рубеже IX и X столетий), до XIII века – времени княжения первого московского князя Даниила Александровича, младшего сына Александра Невского.

«В лето 6666…»

Ныне все знают, что Москва как город возникла в середине XII столетия. В соответствии с этим самая известная из книжных повестей о начале Москвы связывает ее основание с князем Юрием Владимировичем Долгоруким. Но еще и с неким боярином Кучкой, казненным по приговору князя. Легенда эта знакома, наверное, многим.

«В лето 6666, – приводит автор «Повести о начале Москвы» свою дату возникновения города, – случилось великому князю Юрию Владимировичу шествовать из Киева во Владимир град к сыну своему князю Андрею Юрьевичу». Когда князь пришел на то место, где ныне располагается «царствующий град Москва», он увидел по обеим сторонам реки Москвы «села красные»; теми селами владел некий весьма богатый «болярин» по имени Стефан Иванович Кучка. Тот Кучка, по словам автора, «возгорделся зело и не почтил великого князя подобающею честию, яко же подобает великим князьям, но и поносил ему к тому же». Не стерпев такой его хулы и поношения, князь приказал «того болярина ухватити и смерти предати». Взойдя же после того на гору, Юрий поглядел «семо и овамо по обе стороны Москвы реки и за Неглинною – и возлюбил села оные» и повелел «на месте том вскоре построить мал древян град, и прозвал его – Москва град, по имени реки, текущей под ним».

Но у боярина остались два сына, «млады суще и лепы зело», то есть весьма пригожие, Петр и Яким, а также дочь по имени Улита. С ними расправляться князь не стал, а, напротив, отослал их во Владимир к своему сыну Андрею, будущему Боголюбскому. «И потом князь великий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетает его браком со дщерию Кучковою… И быв у него отец его великий князь Юрий Владимирович довольно время, и заповедает сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населити и распространити…»

Так изложено в «Повести» «зачало царствующего великого града Москвы».

Приведенная здесь дата роковой встречи князя и боярина – 6666 год от Сотворения мира, то есть, по нашему счету, 1158-й, – заведомо неверна. К тому времени Юрия Долгорукого уже не было в живых: он умер в Киеве в мае 1157 года. Очень похоже на то, что позднейшего московского книжника привлекло зловещее начертание цифр – четыре шестерки, усугубленное апокалиптическое «число зверя». Рассказанная им история расцвечена в эсхатологические краски: начало Москвы знаменует собой начало «последнего царства» – Третьего Рима («…два убо Рима падоша, третий же стоит, а четвертому не быти» – с этих строк, можно сказать, начинается «Повесть»). И кровавая расправа с боярином, составляющая центральный сюжет повествования, также есть «знамение» будущей истории «последнего Рима». Как и «первому» – «ветхому» Риму, и «второму» Риму – Константинополю, так «и нашему сему третиему Риму, Московскому государству, зачало бысть не без крове же, но по пролитии и по заклании кровей многих».

«Пролитие кровей многих» не сводится в «Повести» лишь к расправе с «болярином Кучкой». Далее рассказано о злодейском убийстве князя Андрея Боголюбского – событии исключительном в истории Северо-Восточной Руси, нашедшем отражение и в летописях. Так что отнюдь не все из описанного в «Повести» есть плод вымысла позднего книжника, трудившегося, как можно думать, в начале XVII века. И в основании приведенной им истории о московском «болярине», несомненно, тоже лежат подлинные исторические события, однако не всегда ясные нам.

Основание Москвы. Постройка первых стен Кремля Юрием Долгоруким в 1156 году. Худ. А.М. Васнецов. 1917 год

Кучко или Кучка?

Самого боярина Кучку следует признать реальной исторической личностью. Он, правда, ни разу не упоминается в летописях, зато известны его сыновья – Яким Кучкович с братом, а также некий Петр, «Кучков зять», то есть муж какой-то другой его дочери, сестры Улиты. (В «Повести» Петр и Яким ошибочно названы братьями.) Имя Кучки сохранилось и в топонимике Северо-Восточной Руси. Волость Кучка упоминается в Суздальской земле, а урочище Кучково поле известно в средневековой Москве, в районе позднейших Сретенских ворот. В XII веке саму Москву иногда называли Кучково (как, например, в берестяной грамоте, найденной в Новгороде и предположительно датируемой второй половиной XII века.) В Киевской (Ипатьевской) летописи название будущей столицы России варьируется. «Кучково, рекше Москва» – читаем под 1175 годом. Как видно, в Южной Руси старое название города воспринималось чуть ли не как главное, наиболее употребительное – не случайно оно стоит в летописи на первом месте.

Кстати, судя по этим названиям (Кучково поле, Кучковичи), имя «болярина» звучало как Кучко, а не Кучка (в последнем случае мы получили бы Кучкино и Кучкиничей). Кем он был, сказать с точностью нельзя. Лингвисты по-разному объясняют его имя: одни считают его балтским по происхождению, другие – финно-угорским (мерянским), хотя для того, чтобы признать его славянским, оснований, кажется, не меньше. Но в любом случае ясно, что то был представитель местной, еще племенной аристократии. А она не могла не быть оппозиционной по отношению к киевскому князю, каким хотел видеть себя Юрий Долгорукий, много лет добивавшийся и добившийся-таки «златого» киевского престола.

Так что и расправа князя над боярином, по всей вероятности, тоже не выдумка позднейшего писателя. Защита своей чести и достоинства всегда входила в число обязательных княжеских добродетелей. Князь вправе был требовать подобающих почестей от подвластного ему населения, а за «поношение» и «хулу» мог принять любую недостаточную, с его точки зрения, почтительность со стороны подданных. Жестокость князя была вполне в духе времени, отвечая еще языческим в своей основе представлениям о власти.

Впрочем, некоторые варианты легенды о боярине Кучке по-другому объясняют причину ссоры: Юрий будто бы вступил в любовную связь с его женой, а когда тот, не стерпев такую обиду, покинул князя и заточил неверную супругу, убил «болярина». Такую версию приводит историк XVIII века Василий Никитич Татищев, но едва ли он извлек ее из каких-то древних рукописей, а не сочинил сам.

Встреча князя Юрия Долгорукого с князем Святославом Ольговичем в Москве в 1147 году. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI век

«Возлюбленный слуга»

Когда могли случиться описанные в «Повести» события? Во всяком случае, не в самом конце княжения Юрия Долгорукого, как можно заключить из текста. Как известно, первое упоминание Москвы в летописи относится к апрелю 1147 года, когда Юрий пригласил сюда своих союзников – князя Святослава Ольговича, его сына и двоюродного племянника. К тому времени Москва уже принадлежала князю, а значит, расправа с боярином имела место раньше.

Примечательно, что сыновья боярина Кучки (будем все же называть его этим, привычным для нас именем) не подверглись репрессиям, а, напротив, вошли в непосредственное окружение князя Андрея Боголюбского – как ближайшая родня его супруги. Но за смерть отца они все же смогли отомстить, правда, случилось это не скоро.

Если верить новгородской статье «А се князья русские» (в списке XV века), именно они, Кучковичи, стали инициаторами ухода Андрея из Вышгорода в Суздальскую землю осенью 1155 года, когда Боголюбский без воли отца покинул Южную Русь. Уходя, Андрей, как известно, унес с собой почитаемую вышгородскую икону Божией Матери – будущую Владимирскую икону, палладиум Руси. Получается, что сыновья боярина причастны и к этому, поворотному в русской истории событию!

До последних месяцев жизни Боголюбского Яким с братом и Петр оставались у него в фаворе. Якима, например, летопись называет «возлюбленным слугой» Андрея. Но князь был суров. И незадолго до своей смерти велел казнить за какую-то провинность Якимова брата – это и стало непосредственным поводом для заговора, к которому присоединились ближайшие княжеские слуги. Итог его известен: в ночь на 29 июня 1174 года в резиденции в Боголюбове близ Владимира князь был убит в собственной опочивальне. Инициаторами злодеяния и непосредственными убийцами летопись называет Якима Кучковича, Петра – «Кучкова зятя» и еще нескольких людей князя. Обнаруженная в 2015 году на стене переславского Спасо-Преображенского собора надпись-граффити об убийстве Андрея Боголюбского подтверждает рассказанное в летописи: список убийц начинается с упомянутых в ней лиц, причем в числе первых все те же Яким «Куцкович» (его отчество приведено именно в такой форме) и Петр (сверху приписано и его отчество: Фролович).

Скульптурный портрет князя Андрея Боголюбского. Реконструкция М.М. Герасимова. 1940-е годы

Женщина с отрубленной рукой

Ну а что насчет жены князя, Кучковны? Ясности в этом вопросе нет. Стоит сказать, что о личной жизни князя нам вообще мало что известно. Ранние и наиболее авторитетные летописи об этом молчат, и мы, например, не знаем даже того, единожды или дважды (или даже трижды, что допускал Татищев) князь был женат. Имя жены князя – Улита – известно только из «Повести о начале Москвы», и оно не вызывает особого доверия, как, кстати, и христианские имя и отчество «болярина Кучки» – Стефан Иванович.

В «Повести о начале Москвы» княгине отведена зловещая роль мужеубийцы. Именно она тайно приводит братьев к ложу своего супруга, дабы лишить его жизни. Объяснена здесь и причина ее ненависти к мужу: оказывается, великий князь Андрей, отвращаясь греха, всячески уклонялся от «плотского смешения» с женой, что и пришлось не по нраву его любострастной супруге.

В отдельных летописях XVI века (например, Тверской) также говорится об участии княгини в заговоре против Андрея. Однако в них княгиня названа «болгаркой родом», а ее ненависть к мужу объяснена тем, что Андрей «много воевал Болгарскую землю» (имеется в виду, конечно, Волжская Болгария). Если поверить им, то получается, что убийцей князя была его вторая жена?

О том, что супруга Андрея (первая или вторая?) участвовала в заговоре, казалось бы, свидетельствует миниатюра знаменитой Радзивилловской летописи XV века, изображающая княгиню в момент убийства с отрубленной рукой своего супруга (летописный текст об этом молчит). Но та же дама в том же одеянии и похожем головном уборе изображена и на следующей миниатюре – уже среди участников похорон князя Андрея. Едва ли автор миниатюр пользовался иным, более полным вариантом летописной повести об убиении князя, где будто бы содержались какие-то сведения о княгине, как иногда считают. Скорее можно думать, что художник ориентировался на здравый смысл, полагая, что княгине надлежало находиться рядом с князем в его опочивальне.

Убийство Андрея Боголюбского заговорщиками-боярами при активном участии злокозненной жены князя. Миниатюра из Радзивилловской летописи. Конец XV века

«Боляше сердцем»

Так что остаются только вопросы – увы, без ответов. Одно, пожалуй, можно сказать определенно. Приведенное в «Повести о начале Москвы» объяснение причин, по которым княгиня будто бы пошла на неслыханное преступление, не более чем плод досужей фантазии и литературных вкусов автора, книжника начала XVII века, результат его увлечения тогдашней исторической беллетристикой. Дело в том, что и характеристика князя, включая его отказ от «плотского смешения» с супругой, и характеристика супруги дословно заимствованы из другого источника и относятся совсем к другой исторической эпохе и другим персонажам. Источник этот давно выявлен исследователями – это рассказ «Русского хронографа» в редакции 1512 года об убийстве византийского императора Никифора Фоки, жившего в X веке, причем главным организатором убийства – как и в случае с Боголюбским – названа здесь жена Никифора царица Феофано, которой молва приписывала смерть по крайней мере трех императоров – двух мужей и одного свекра. Ни к Андрею Боголюбскому, ни к русской истории этот рассказ никакого отношения не имеет.

На самом же деле Андрей относился к своей супруге (опять-таки неясно, к какой именно) с искренней любовью и даже нежностью. Мы крайне редко имеем возможность судить о подобных вещах, особенно когда речь идет о столь отдаленной эпохе. Но здесь случай исключительный, особый, ибо в нашем распоряжении имеется уникальный источник, проливающий свет на эту, обычно закрытую от посторонних глаз сферу жизни князя. В созданном при его непосредственном участии «Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери» описан эпизод, имевший место во Владимире в первой половине 60-х годов XII века. Однажды на праздник Успения Пресвятой Богородицы князь, как обычно, слушал в церкви заутреню и вместе со всеми пел величание Пречистой Деве. Но «сердцем, – пишет автор «Сказания», – боляше, бе бо княгини его боляше детиною болезнию», то есть должна была разрешиться от бремени, но никак не могла этого сделать. По окончании службы князь омыл Владимирскую икону водой и ту воду послал княгине; «она же вкуси воды тоя и роди детя здраво, и сама бысть здрава том часе молитвами Святая Богородица». И эта удивительная подробность – о том, как князь «боляше сердцем» за свою жену, подробность, немыслимая в летописном повествовании о князьях того времени, – многое говорит нам об Андрее Юрьевиче и о свойствах его души. В этом рассказе он предстает перед нами не суровым воином, не знающим страха и упрека, но нежным и заботливым супругом. А вот какие чувства питала к нему столь горячо любимая им жена и не она ли замешана в заговоре и жестокой расправе над ним – остается лишь гадать.

…Убийцы князя далеко не сразу приняли возмездие за свое преступление. Должно было пройти немало времени, на владимирском престоле должен был утвердиться новый князь, младший брат Андрея Михаил (Михалко) Юрьевич, и только тогда злоумышленников наконец настигла заслуженная кара. Расплата была ужасной, однако о ней мы тоже знаем лишь из поздних и легендарных источников. По сведениям все той же «Повести о начале Москвы», князь Михалко Юрьевич «изби убийцы брата своего, и телеса их вверже в езеро» («всякой гадине на снедение», добавлял один из редакторов «Повести»), «а жену его повелел повесить на воротах и расстрелять ее изо многих луков».

Насколько известно, потомков ни Яким Кучкович, ни его безымянный брат не оставили (во всяком случае, сведений об этом нет). Получается, что на них род первого владельца будущего «царствующего града» Москвы и оборвался.

Алексей КАРПОВ