Наш Пушкин

С Александром Сергеевичем у каждого из нас устанавливаются  личные отношения. Сей загадочный факт не связан с тем, может ли человек выдать наизусть всего «Онегина» или его познания в пушкинской поэзии ограничиваются лаконичным «Выпьем с горя; где же кружка?» Считается, что первым фразу «Мой Пушкин» произнёс император Николай I после долгого разговора с поэтом, которого он вернул из михайловской ссылки. Через сто лет так назвал свой литературоведческий труд Валерий Брюсов, а ещё через десять – Марина Цветаева. Как и когда эта «формула» ушла в народ, пожалуй, никто и не скажет. Но в XXI веке в любых опросах, пытающихся как-то зафиксировать нашу идентичность через выдающихся людей России, Пушкин неизменно занимает высокое место. Он, как математически выверенная система координат, объединяет нас – каждого в своей отдельности – независимо от социального статуса, политических убеждений, веры или неверия. 225-й день рождения поэта мы отмечаем всей страной. Пушкин по-прежнему «наше всё».

Пушкинисты, литературоведы и просто филологи сетуют, что определение Аполлона Григорьева вырвано из контекста, а потому толкуется превратно. Но, возможно, в этом редуцировании сложносочинённого предложения до двух слов есть своя правда. Мы думаем, говорим и пишем на языке, созданном Пушкиным. Мы цитируем его, зачастую даже не задумываясь о том, что это – он:

«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»

«Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…»

«Привычка свыше нам дана…»

«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…»

Продолжать можно бесконечно. Ключи, подобранные Пушкиным к замкам человеческого характера, отпирают их сегодня неизменно –  как и двести лет назад. И сегодня совет, почерпнутый у Александра Сергеевича, зачастую куда более действенен, чем консультация психотерапевта. Потому, что все им созданное – от эпиграммы до исторического трактата и от любовного мадригала до набросков к автобиографии – написано об одном и том же.

О том, что есть человек. О нас с вами. «Мы не можем смотреть на пушкинский художественный мир, – считал выдающийся пушкиновед Валентин Семёнович Непомнящий, – лишь как на объект (изучения, наслаждения, присвоения). Он написан с нас; не он — перед нами, а мы — его персонажи. Мы, утратившие чувство священности мира, в котором живет человек, потребляющие его по своим хотениям, доведшие его до порога экологической катастрофы, производящие над ним утопические эксперименты, ведущие к распаду, гниению, разбитому корыту, — мы должны наконец понять, что мы внутри пушкинского мира, мы им предсказаны: ведь на этой «иконе» изображается, как люди забывают о «высших ценностях» и что в результате этого бывает».

Валентин Семёнович любил рассказывать историю о том, как Тургенев взялся переводить стихи Пушкина на французский и показал Флоберу, с которым был дружен, в надежде, что тот поможет ему усовершенствовать переводы. Но  французский писатель, при жизни причисленный к лику классиков, изрёк нечто вроде: «он тривиален, этот ваш поэт». Между тем, среди стихотворений было «Я вас любил, любовь еще быть может…» Не будем спешить осуждать Флобера, но вчитаемся в пушкинский шедевр… И тогда обнаружим, что он написан почти разговорной речью. Поэтичность – только в порядке слов, если его изменить, получится совсем простой, земной монолог.

Жаркие споры о Пушкине и его героях, мотивах их поступков, «правоте и неправоте» не утихают вот уже два столетия и, похоже, не иссякнут во веки веков. Но, сколь азартны они ни были бы и какого предмета ни касались бы, заканчиваются все они, как правило, одинаково – рано или поздно кто-то примирительно произносит: «Ну, у каждого свой Пушкин!» И спорщики удовлетворённо утихомириваются, оставаясь каждый при своём мнении. «Ну, и что в этом удивительного?», – спросит скептически настроенный читатель. Да то и удивительно, что ни к кому из русских классиков  подобная «вольность» неприменима. Невозможна она даже по адресу тех, кого за рубежами нашего Отечества знают куда лучше, чем Пушкина – Толстого, Достоевского и Чехова. Парадокс?..

Безусловно. Чисто русский парадокс. Ибо англичанин не скажет «мой Шекспир», итальянец – «мой Данте», испанец – «мой Сервантес». Непомнящий писал: «Ни у одной нации, ни в одной культуре мира такой фигуры нет. Шекспир не является центральной фигурой британской культуры. Он ее вершина, но британская культура не оглядывается на него все время, не сопоставляет себя с ним на каждом шагу, не соотносит, не спорит о нем, не дерется вокруг него. Разногласия главным образом в том, был Шекспир или нет, написал произведения Шекспира Фрэнсис Бэкон или еще кто-то. Все остальное существенное – вне сомнений и споров. То же самое мы можем сказать о Данте: он – гений, он – в начале, он фундамент, но он не является сейчас центром итальянской культуры. Ни он, ни Петрарка. И нигде, ни в какой культуре мира, такой фигуры, как для нас Пушкин, не существует».

Валентин Непомнящий

Известную мысль Гоголя об Александре Сергеевиче, как о «русском человеке в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет», тоже любят вырывать из контекста. Но в этом случае ошибка толкования как раз фатальна, поскольку Николай Васильевич не претендовал на звание пророка. Он вовсе не имел в виду, что через двести лет, то есть сегодня, здесь и сейчас, все мы «будем как Пушкин», оказавшись с ним на дружеской ноге. Но если это не предсказание, то что же это? Вариантов ответа – бесчисленное множество. Но, возможно, ближе всех к истине подошёл именно Валентин Непомнящий, считавший, что «это переданное нам через Гоголя промыслительное требование, чтобы мы, в нашу эпоху испытания и искуса, держались. Ведь одна такая эпоха уже была, Петровская, и Россия сумела выстоять – во многом благодаря тому, что родила Пушкина. Значит, и сейчас сумеем, если у нас есть такое явление, как Пушкин»? Думается, что стоит взять в расчёт тот факт, что выдающегося учёного не стало в 2020 году…