«Вождь земных царей»

Первый поэт Серебряного века и предтеча русских декадентов Валерий Брюсов закончил свои дни «добросовестным» большевиком.

Он родился полтора века назад – в декабре 1873-го. Его дед, по рождению крепостной крестьянин, сделал состояние на торговле бутылочными пробками, купил дом в Москве, владел несколькими лавками. Но отец будущего поэта не сумел приумножить семейные капиталы, предпочитая образ жизни рантье. К тому же он симпатизировал подпольщикам и мечтал о революции. Это не мешало ему вовсю предаваться страстям: Яков Брюсов спустил львиную долю наследства на ипподроме.

«Мы были дерзки, были дети»

Валерия отец воспитывал в атеистическом и народническом духе. «О принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению», – признавался Брюсов. Финансов едва хватило, чтобы сын, увлекавшийся и литературой, и математикой, окончил знаменитую частную гимназию Льва Поливанова. В старших классах он с головой ушел в творчество французских символистов Шарля Бодлера и Поля Верлена, которому даже написал, пообещав стать первым русским мэтром нового поэтического течения. И сразу взялся исполнять обещанное: организовав кружок единомышленников, издал три сборника «Русских символистов», где он и его друзья отчаянно подражали кумирам из Франции. Позже поэт вспоминал о своих ранних опусах иронически: «Мы были дерзки, были дети, / Нам все казалось в ярком свете…»

Брюсов стал студентом исторического отделения Московского университета, слушал лекции прославленных профессоров Василия Ключевского и Льва Лопатина. Пытался создать, как ему казалось, новую науку – «историю литературы». Увлекался оккультизмом, Античностью, превратился, по собственному определению, в «книжного человека». Тогда он и нашел свою интонацию в поэзии – чеканную, строгую, с путешествиями в разные эпохи, как на машине времени.

Будучи студентом-историком, Брюсов выпустил первый самостоятельный сборник. Назывался он Chefs d’oeuvre, то есть ни много ни мало – «Шедевры». «Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству», – несколько помпезно заявляет автор в предисловии. Десятки ругательных рецензий на этот труд принесли поэту первую известность. Он превратился в возмутителя спокойствия, в вождя нового литературного направления.

Символизм и декаданс

Нет, он не отрицал все, что было в русской литературе в прошлом. Брюсов с юности увлекался Некрасовым, а Пушкину посвятил несколько глубоких статей. Просто стремился уйти от штампованного реализма, подняться к мистическим тайнам. Казалось, что это оживит поэзию, которая несколько поржавела от эпигонства после золотого пушкинского века. «Искусство есть постижение мира иными, нерассудочными путями. Искусство – то, что мы в других областях называем откровением», – провозглашал Брюсов. К этому добавлялся «культ личности» стихотворца, который, отстранившись от «пошлой реальности», почитал себя центром мироздания, творцом миров. Тогда все это называли символизмом. А заодно и декадансом, поэзией распада прежних «банальных» ценностей.

Брюсов стал истинным лидером символизма, да и всей декадентской поэзии. «Я – вождь земных царей и царь», – утверждал он, и многие почти верили в это. Он и держался несколько высокомерно, как вершитель судеб, посвященный в тайны будущего, ибо «Только грядущее – область поэта». Писал и публиковался он ежедневно. Сочинять стихи без передышки было для Брюсова и делом принципа, и тренировкой, и служением культу профессионализма. Недруги называли его «образцом преодоленной бездарности», «героем труда» (определение Марины Цветаевой) – в противоположность «поэтам от Бога».

Он не только творил, но и создавал индустрию символизма. В 1900-м основал издательство «Скорпион», а через четыре года – журнал «Весы», главный орган новой поэзии. Стал директором Московского литературно-художественного кружка, но главное – законодателем мод в словесности. 1910-е считаются расцветом Серебряного века русской поэзии, и не было в те годы стихотворца, который избежал увлечения Брюсовым. Хотя бы ненадолго. А «мэтром» его признавали все. В назначенные часы он принимал молодых поэтов, никогда не опаздывал. «Пишите каждый день, пишите много, а выбрасывайте еще больше» – таков был излюбленный менторский совет Брюсова. Ему этот метод помог выработать гибкий поэтический язык, который годился для любого жанра и сюжета.

«О закрой свои бледные ноги»

Служение символам, выстраивание мистических систем – все это было для него сменой масок. Гораздо органичнее для Брюсова рационализм. Его стиль, его образ разительно отличались от современников-символистов – Константина Бальмонта, Александра Блока, Андрея Белого, которые очаровательно «витали в облаках». Брюсов в стихах – мужественный, твердый завоеватель, сильная личность. Правда, с густым оттенком болезненной неврастении. Любимым брюсовским историческим героем был Александр Македонский, который, если верить легендам, тоже сочетал в себе эти черты.

Его скандальная ранняя популярность была связана во многом с эпатажными поэтическими акциями – такими, как публикация одностишия «О закрой свои бледные ноги», смысл которого, смущаясь, пытались разгадать курсистки и студенты. В этой строке, известной даже тем, кто никогда не заглядывал в поэтические сборники, виделся дерзкий, вызывающий эротизм. Казалось, что эгоистичный и холодноватый автор не способен на лирику, как и на привязанность к кому-то, кроме себя. Быть может, лучшие строки Брюсова современники, увлеченные спорами о декадентском искусстве, просто не разглядели. А там есть и искренние признания в любви:

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты – свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Считалось, что Брюсов пользуется вниманием и любовью лишь молодых поклонников символизма, но неожиданно высокую оценку дал его «Каменщику» Лев Толстой, вообще-то не принимавший декадентов. Это стихотворение 1901 года переполнено предчувствием «классовых боев» и народническими мотивами, которые поэт впитал от отца:

– Каменщик, каменщик в фартуке белом,

Что ты там строишь? кому?

– Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму.

– Каменщик, каменщик с верной лопатой,

Кто же в ней будет рыдать?

– Верно, не ты и не твой брат, богатый.

Незачем вам воровать.

Выслушав эти строки, Толстой веско произнес: «Это хорошо. Правдиво и сильно». Никому из поэтов того поколения не доставалось таких похвал классика – ни Белому, ни Блоку.

«Искусство есть постижение мира иными, нерассудочными путями. Искусство – то, что мы в других областях называем откровением», – провозглашал Брюсов

Мэтр не был чужд эксцентрике. «Подстольный» портрет Валерия Брюсова из экспозиции Музея-квартиры Александра Блока

«Где вы, грядущие гунны?»

Иногда он и впрямь мнил себя сверхчеловеком. И современники находили в нем нечто дьявольское. В одном из рассказов Ивана Бунина Брюсов «демонически играет черными глазами и ресницами», а в воспоминаниях нобелевский лауреат окрестил его «садистическим эротоманом». Андрей Белый уважительно величал поэта «Мефистофелем в черном сюртуке». Его принимали за темного мага, который способен свести врага в могилу, и Брюсову, скорее всего, льстила такая репутация. Ему нравилось если не быть, то слыть сверхчеловеком, держать осанку гения. Чтобы никто не подозревал, что за величественными масками скрывается человек, бесконечно преданный литературе – с юношеским максимализмом. Это разглядел в нем поэт Вадим Шершеневич: «При всей своей нарочитой сухости Брюсов был, как это ни странно звучит, с детства немолодым мальчиком». Так, играючи, по примеру Горация, Державина и Пушкина он создал свой «Памятник» – более горделивый, чем у великих предшественников:

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,

В каморке бедняка, и во дворце царя,

Ликуя, назовут меня – Валерий Брюсов,

О друге с дружбой говоря.

Он часто писал об ассирийцах, македонцах, римлянах, но прославили его соплеменники царя Аттилы. В 1905 году Брюсов сочинил «Грядущих гуннов» – заклинание о великих катаклизмах, которые сметут с лица земли одряхлевшую цивилизацию. Он обратился к своим излюбленным образам древней истории:

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий – 

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

В этих строках – впечатления от Кровавого воскресенья и московских баррикад…

История ускорила шаг. Радовался этому Брюсов или ужасался, было не до конца ясно. При любом исходе поэт готовился в жрецы нового мирового переустройства.

Брюсова сильно изменила война. Тогда ее именовали Второй Отечественной, мы привыкли к другому названию – Первая мировая. Он отправился в действующую армию корреспондентом газеты «Русские ведомости». Фронтовой быт не повлиял на его отношение к войне как к шансу для человечества стряхнуть «тлен веков». Он восклицал: «Пусть, пусть из огненной купели / Преображенным выйдет мир!» В 1917-м Брюсов искренне поддерживал идею «войны до победного конца», был сторонником Временного правительства. Но и октябрьские события не вызвали в нем протеста. Как и положено вождю символистов, он вечно выше земной суматохи, выше морали. В ленинской политике поэта по большому счету не устраивало одно – Брестский мир. Остальное он полагал подходящим началом для строительства идеального общества, о котором мечтали Фрэнсис Бэкон и Томмазо Кампанелла. В его стихах непросто разглядеть сочувствие к жертвам Первой мировой и Гражданской. Брюсова интересовало другое – масштаб исторической драмы, и он снова, как в молодые годы, ощущал себя демиургом.

Валерий Брюсов (стоит первый справа) на IV съезде работников искусств. Москва, 23 апреля 1923 года

Поэт при Наркомпросе

В 1919 году, когда исход Гражданской войны еще не был предрешен, Брюсов стал работать в Наркомате просвещения и вступил в РКП(б). Бунин, узнав об этом, записал в дневнике: «Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905-м появился с "Кинжалом" в "Борьбе" Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик». А Брюсов приступил к редактированию полного собрания сочинений Александра Пушкина, возглавил литотдел при Наркомпросе, начал преподавать в МГУ и Коммунистической академии, основал собственный Высший литературно-художественный институт, который все называли Брюсовским. Именно Брюсову принадлежит идея литературного образования в специальном учебном заведении – предшественнике Литературного института. Его лекции врезались в память навсегда: никто с такой легкостью не ориентировался в тонкостях стихосложения, а историю литературы Брюсов знал как меню любимого кафе. Он возился с «пролетарскими поэтами» и по-прежнему много писал – стихов, рецензий, переводов. В суматошном, неорганизованном мире первых лет новой власти Брюсов казался редким образцом тщательности и точности. По оценке наркома просвещения Анатолия Луначарского, поэт «относился к своим обязанностям с высшей добросовестностью, даже с педантизмом». В советской идеологии его больше всего привлекало прославление труда. В то время он посвятил этой теме несколько звонких стихотворений: «В мире слов разнообразных… / Нет священней слова: "труд"!». Для него это не просто декларация, а стиль жизни. К тому же, получив мандат Наркомпроса, он стал своего рода руководителем поэтического цеха: его рецензии считались директивными, Брюсов принимал решения, издавать или не издавать ту или иную книгу. К литературной власти он стремился всегда. В условиях плановой экономики она могла быть едва ли не абсолютной.

Узнав о тяжелой болезни Владимира Ленина, Брюсов, сам к 50 годам растерявший здоровье, заранее набросал несколько строф на смерть вождя:

Горе! горе! умер Ленин.

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте горе снова!

Горе! горе! умер Ленин!

Это, по его замыслу, следовало исполнять на музыку моцартовского Реквиема. Умри вождь поэтов раньше вождя большевиков и найдись в его черновиках преждевременная эпитафия – вот бы казус вышел …

Похороны Валерия Брюсова. Октябрь 1924 года

«Нельзя нам мига отдохнуть!»

Поэт с целеустремленным «рысьим» взглядом казался крепким, кряжистым, волевым. Он проповедовал: «Если бы мне иметь сто жизней, они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня», убеждал самого себя: «Нельзя нам мига отдохнуть!» Но с юности Брюсов то и дело испытывал упадок сил – быть может, потому, что привык работать на износ, вечно углубленный в рукописи – свои и чужие. Все чаще болел, хотя по-прежнему много сочинял, издавал, преподавал, руководил…

Сказывалась убивавшая мастера привычка к морфию, от которой он годами тщетно старался избавиться. Летом 1924 года Брюсов почувствовал себя совсем изможденным – взял двухмесячный отпуск и отправился в Крым. С наслаждением гулял с женой и племянником по Алупке, заглянул к Максимилиану Волошину в Коктебель, но вернулся из путешествия больным. В Москве на него снова навалились дела, и осенью он слег с воспалением легких. Пытался работать, в постели диктовал рецензию на творчество комсомольского поэта Александра Безыменского, но одолеть недуг не смог. 9 октября Брюсов прошептал жене последние слова: «Мои стихи…»

Не прошло и года после смерти Ленина, а поэты уже сочиняли о вожде символистов: «Вот умер Брюсов, но помрем и мы». Похороны литературного мэтра, принявшего советскую власть, превратились в настоящий спектакль. Траурный кортеж медленно двигался от Поварской к Новодевичьему кладбищу. Возле памятника Пушкину, у Моссовета, в университетском саду на Моховой и во дворе Академии художеств на Пречистенке прошли митинги, на которых выступали Луначарский, Николай Бухарин и Отто Шмидт. В день похорон 50-летнего поэта вышел его последний сборник, названный, по обыкновению, по-латински – Mea, что означает «Спеши».

Что почитать?

Валерий Брюсов глазами современников. М., 2018

Молодяков В.Э. Валерий Брюсов. Будь мрамором. М., 2020 (серия «ЖЗЛ»)