«Сын лени вдохновенный»

Отец – боевой офицер, со временем дослужившийся до генеральских эполет, – подарил ему германскую фамилию и баронский титул. Но Дельвиги основательно обрусели. В их доме не хранили верность лютеранству и говорили только по-русски. В раннем детстве Антон доставил родителям немало волнений. Не проявлял резвости, подолгу болел и даже оставался немым до четырех лет, «заговорил лишь в Чудовом монастыре, приложившись к мощам Алексия митрополита». А читать он выучился по Священному Писанию. Стоит ли удивляться, что под своей первой публикацией Дельвиг поставил псевдоним Русский?

«Шествуйте, сыны!»

В 1814 году 16-летний лицеист воспевал взятие Парижа и «Александра, царя миролюбна». Писал он тогда тяжеловесно, в античном стиле, который плохо перекладывался на русский язык, без рифм и легкости созвучий. Товарищи посмеивались над ним, но беззлобно. Ему не давались иностранные языки, да и к другим наукам Дельвиг не выказывал прилежания. Любил подольше поспать по утрам, а на лекциях то и дело давал храпака.

Преподаватели быстро потеряли надежду превратить барона в знатока наук и будущего вершителя судеб государства. Зато он мог наизусть декламировать Гавриила Державина и Василия Жуковского, что нередко и делал в кругу приятелей за пуншем. А долгих рассуждений о стихах в ту пору не любил, говаривал: «Цель поэзии – сама поэзия». Александр Пушкин дал ему точную характеристику – «сын лени вдохновенный», но признался, что именно неповоротливый Дельвиг помог ему избрать свой путь: «…твой голос пробудил сердечный жар».

В шумном лицейском братстве почти все считались друзьями. И потом, после учебы, многие из них свято хранили узы юношеской дружбы, а не только воспоминания. Но, пожалуй, единственным настоящим единомышленником Дельвига, понимавшим его с полуслова, стал еще в Царском Селе лицеист по прозвищу Француз. Они были как «лед и пламень». Худощавый, подвижный Пушкин и полноватый флегматик Дельвиг, не любивший суеты и пьяневший от одного бокала. Правда, сонливый барон становился удивительно прозорливым и решительным, когда следовало совершить поступок. Это он тайно послал в редакцию журнала «Вестник Европы» стихи 14-летнего Пушкина, прежде ни разу не публиковавшегося. Послал, потому что влюбился в них. Особенно ему пришлись по душе строки, в которых Француз прославлял русских поэтов елизаветинского и екатерининского времени: «Певцы бессмертные, и честь и слава россов». Сам Дельвиг первым предсказал бессмертие своему другу.

Лицеисты часто до глубокой ночи спорили о литературе. Почти все юные таланты предпочитали европейских поэтов, драматургов, новеллистов, особенно французов. Отечественные литераторы казались им учениками в университете мировой словесности. А Дельвиг всегда страстно отстаивал красоту русской поэзии. Цитировал Михаила Ломоносова, даже давно осмеянных потомками Александра Сумарокова и Михаила Хераскова, восхищался легкостью слога сентименталистов – Николая Карамзина и Ивана Дмитриева. Но его кумиром был Державин, который умел быть и голосом Отчизны, и лириком. И – что было для Дельвига важнее всего – прислушивался к мелодике русского фольклора, его созвучий. Может быть, поэтому директор лицея Егор Энгельгардт именно к нему обратился с просьбой написать прощальную песнь первых выпускников царскосельской альма-матер. И Дельвиг не сплоховал:

Шесть лет промчалось, как мечтанье,

В объятьях сладкой тишины,

И уж отечества призванье

Гремит нам: шествуйте, сыны! <…>

Простимся, братья! Руку в руку!

Обнимемся в последний раз!

Судьба на вечную разлуку,

Быть может, здесь сроднила нас!

Эти строки вполне соответствовали чувствам лицеистов, от них, верно, не отказался бы и сам Пушкин. Музыку написал придворный капельмейстер Людвиг-Вильгельм Теппер де Фергюсон. Промелькнул в произведении и такой образ – «гордое терпенье». Десять лет спустя Пушкин процитирует эту фразу в своем послании к ссыльным декабристам: «Храните гордое терпенье». Друзья-поэты внимательно читали друг друга…

Царское Село. Вид на лицей и церковный флигель Екатерининского дворца. Литография А.А. Тона. 1822 год

Салон Дельвигов

После лицея Дельвиг, даром что был тяжел на подъем, стал захаживать в секретную квартиру в доме генеральши Христовской на Грязной улице, где собиралась «Священная артель» – одно из первых русских тайных обществ. Его президентом был Николай Муравьев, будущий кавказский наместник, который прославится при взятии турецкого Карса во время Крымской войны. Тогда Муравьеву едва перевалило за 20, но Дельвиг видел в нем будущего лидера России. И в этом кругу его увлекала не столько политика, сколько литературные беседы, издательские планы и возможность обсудить их среди своих. Этим объясняется и принадлежность Дельвига к петербургской масонской ложе «Избранный Михаил». Он дружил и с Кондратием Рылеевым и даже некоторое время принимал участие в альманахе «Полярная звезда», который войдет в историю как декабристский. Но от политики держался в стороне.

Лицеистам не разрешалось пользоваться очками или пенсне, а зрение у Дельвига было слабое. Потом он шутил: «В лицее мне запрещали носить очки, зато все женщины казались мне прекрасны; как я разочаровался в них после выпуска…» Он не слыл отчаянным ловеласом, как другие поэты пушкинской плеяды, но весной 1825 года встретил Софью Салтыкову – настоящую литературную барышню. Она с первого взгляда если не влюбилась, то обратила на него внимание. «Дельвиг – очаровательный молодой человек, очень скромный, но не отличающийся красотой мальчик; что мне нравится, – это то, что он носит очки», – делилась Софья с подругой. Он сделал ей предложение через две недели после знакомства. Ее отец счел за честь породниться с бароном. Вскоре Дельвиг, с наслаждением взявший на себя семейные хлопоты, уже писал невесте: «Я квартеру нашел, и прекрасную. Красить нечего, она чиста, как игрушечка, и в ней будет стыдно не жить опрятно».

Оба – и жених, и невеста – не обладали состоянием, их ожидала аристократическая нужда. Софью больше всего притягивал литературный круг Дельвига: «Общество, которое я буду посещать, будет состоять из писателей; это восхищает меня: это именно тот круг, который я всегда желала иметь у себя, – и вот мое желание исполнилось». Их небогатый дом на Большой Миллионной превратился в салон, где бывали лучшие поэты и музыканты того времени. Ничего не изменилось, и когда они переехали на Загородный проспект. Пять лет салон Дельвигов оставался в центре литературной и музыкальной жизни Петербурга. Общество собиралось там каждую неделю, как правило – по средам и воскресеньям. Это были самые талантливые и остроумные люди своего времени. Однажды Дельвиг в пылу спора воскликнул: «Мой девиз – резать правду!» Пушкин, сохраняя серьезное выражение лица, произнес: «Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг».

Там бывали Михаил Глинка, Владимир Одоевский, Евгений Баратынский, Петр Вяземский, Егор Розен, Анна Керн, захаживал и польский гость Адам Мицкевич, который импровизировал сказки в стиле Гофмана. Под аккомпанемент супруги, игравшей на фортепиано, сам хозяин потчевал гостей новыми песнями. А еще показывал фокусы, изображал чревовещателя, читал собственные пародии – словом, веселил приятелей. Ну а Пушкин, если жил в Петербурге, заглядывал к другу почти ежедневно. И самое главное – в доме Дельвигов, в отличие от других столичных салонов, всегда говорили, декламировали и пели только по-русски. Софья, натура увлекающаяся, не хранила верность супругу, но, скорее всего, они были счастливы, дав друг другу зарок жить свободно.

Собственный голос

Доходов, которых бы хватало на безбедную жизнь в столице, у Дельвигов и в помине не было, поэтому Антон Антонович всегда служил, хотя и без малейшего рвения. Сначала в департаменте горных и соляных дел, затем в канцелярии Министерства финансов, потом – в Императорской публичной библиотеке, под руководством «дедушки Крылова», а в последние годы жизни – чиновником для особых поручений при Министерстве внутренних дел. Даже в командировки ездил. И все-таки на службе Дельвиг все больше бездельничал. Он сам точнее всех поведал о себе:

Не выбрал я стези придворной,

Не полюбил я эполет

(Наряда юности задорной),

Но увлечен был мыслью вздорной,

Мне объявившей: ты поэт.

И в нем просыпался думающий и дотошный редактор, когда он занимался выпуском литературных журналов. Пушкин постоянно странствовал – и по собственному почину, и будучи ссыльным. А Дельвиг редко надолго покидал петербургское пристанище, и вокруг него затевались лучшие журнальные проекты того времени. Все – даже язвительный Вяземский – отдавали должное его удивительному умению радоваться чужим литературным удачам как своим. В его альманахе «Северные цветы, собранные бароном Дельвигом» считали за честь публиковаться даже такие мэтры, как Василий Жуковский и Иван Крылов. Появились там и пушкинские шедевры – «Демон» и «Песнь о вещем Олеге». Альманах, издававшийся шесть лет, держался на вкусе и бескорыстии Дельвига.

Для большинства из нас он в первую очередь друг Пушкина: «Мы рождены, мой брат названый, под одинаковой звездой». «Милый Дельвиг», «милый Пушкин» – так они обращались друг к другу без притворства, и это, безусловно, немало. Но для Дельвига недостаточно. В самом блистательном, золотом поколении русских поэтов он отличался собственным голосом, а для многих стал еще и незаменимым советчиком, добродушным критиком, подсказчиком, утешителем.

Недруги распускали слух, что сочинения барона Дельвига – хитрая мистификация, а стихи за него пишут Пушкин и Баратынский. А ведь он никогда не подражал ни Пушкину, ни кумиру юности Державину. Многих вводила в заблуждение его манера поведения, но казавшийся сговорчивым и мягкотелым Дельвиг умел выдерживать собственную линию в поэзии и в жизни, не изменял себе. И до него русские поэты прислушивались к народной крестьянской песне. Юрий Нелединский-Мелецкий, Алексей Мерзляков написали несколько песен, которые пережили своих авторов. Дельвиг их смолоду знал и высоко ценил, однако сам искал более точное литературное воплощение русского народного распева. Писал так, чтобы сразу было ясно: это не французские пейзане из какого-нибудь куртуазного балета. Он не отказывался от русской фактуры даже в своих стилизациях античной поэзии. Греки у него бредут «по колено в сугробах», вокруг «хаты Лилеты прекрасной» бушует вьюга. Словом, как в лицейские времена он ничего не хотел знать, кроме русской литературы и «берегов Отчизны милой», так и в дальнейшем был верен своим пристрастиям. Барон выпустил всего лишь один сборник, ставший при этом заметным событием культурной жизни 1829 года. Один из его романсов и в наше время известен едва ли не каждому русскому человеку:

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей! 

Ты куда, куда летишь, 

Где всю ночку пропоешь?

Эти стихи Дельвиг посвятил Пушкину. Он написал их, когда узнал о ссылке поэта в Бессарабию. В «Соловье» зашифрована тоска по опальному другу. Романс на стихи Дельвига Александр Алябьев написал в околотке – его как раз арестовали по подозрению в убийстве партнера по карточной игре… Вину доказать не удалось. Но за увлечение «запрещенными играми, побои и пьянство» композитора, только что создавшего свою лучшую песню, лишили дворянства и сослали в Сибирь. Дельвигу оставалось лишь вздыхать: слава богу, что романс не запретили. Пошла в народ и другая его песня:

Не осенний мелкий дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

Эту песню в России пели повсюду. Не только на музыку Михаила Глинки. Базарные и трактирные музыканты исполняли стихи Дельвига на собственный лад. Он не стремился ни в богачи, ни в великие поэты, легко отдавая пальму первенства Пушкину. «Он и в лесах не укроется, / Лира выдаст его громким пением, / И от смертных восхитит бессмертного / Аполлон на Олимп торжествующий», – говорил Дельвиг о своем друге еще «в садах лицея». Барона считали беззаботным счастливцем. Вспышки тревоги и душевной боли он скрывал от приятелей за бравадой, за привычными насмешками над самим собой, слезы оставались только в стихах.

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, – 

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я! – 

наверное, столь печальные строки мог сочинить только записной весельчак.

Последняя встреча. Приезд Пущина и Дельвига к Пушкину в Михайловское. Худ. А.Г. Кичигина. 1999 год 

«Он был лучшим из нас»

В январе 1830 года увидел свет первый номер «Литературной газеты», которую редактировал Дельвиг. Восемь полос выходили раз в пять дней – и можно было не только подбирать лучшие стихи и рассказы, но и комментировать различные события. Правда, счастье редактора продолжалось недолго. В октябре того же года цензура пропустила в издании крамольную публикацию – коротенькое стихотворение Казимира Делавиня «на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27, 28 и 29 июля», то есть на монумент в честь очередной Французской революции, свергнувшей Карла Х и утвердившей на троне куда более либерального Луи-Филиппа I. В России к этому перевороту относились враждебно, а тут в петербургской газете появилось нечто «в пользу революции». В стихах не было ни апологетики, ни политических призывов, но зоркий глаз шефа жандармов не пропустил этот «пустячок». Уважительный с Пушкиным, с бароном Дельвигом Александр Бенкендорф на аудиенции после злополучной французской публикации повел себя непочтительно и повысил тон. Дворянская честь в то время значила немало, и за свою несдержанность Бенкендорф принес извинения. Однако Дельвиг понял, что штурвал «Литературной газеты» нужно передать другому редактору. Он отлично держался, по-прежнему казался беззаботным жизнелюбом, но нервное перенапряжение отразилось на здоровье.

Приятели знали, что сырой петербургский климат вреден для Дельвига. Он частенько хандрил, днями не выходил из дома. То ли мечтал, задумывая новые стихи, то ли страдал от простуды – трудно было понять. В начале января 1831-го, в 32 года, его за несколько недель свела в могилу обыкновенная простуда, обернувшаяся тифом. Дом был украшен к Рождеству, за окном звучали праздничные колядки. Он ушел первым из поколения золотого века русской литературы.

Пушкин тогда написал слова, которые невозможно забыть: «Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. …никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду – около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели». А в другом письме признался: «Он был лучшим из нас».

Могила Антона Дельвига в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге

Что почитать?

Рассадин С.Б. Спутники. М., 1983

Некрасов С.М. Лицейская лира. Лицей в творчестве его воспитанников. СПб., 2007