Память о Царьграде

Византийская империя просуществовала 1123 года и 18 дней – немалый срок для государства. Ее основал на берегах Босфора римский император Константин Великий, это случилось 11 мая 330 года. Последним днем империи стало 29 мая 1453-го, когда турки-османы взяли штурмом Новый Рим – древний Константинополь. В сражении пал Константин XI Палеолог. Сбылось пророчество, в которое верили: первый и последний императоры Восточной Римской империи будут носить имя Константин. Как было сказано (правда, по другому поводу) в популярном советском фильме, «Константин – в переводе с античного "постоянный"». Но увы, в истории, как и в жизни, нет ничего постоянного. Все пребывает в движении, все течет, все меняется, даже тысячелетние империи не стоят на месте…

Падение Константинополя стало отправной точкой сразу нескольких масштабных исторических процессов. С одной стороны, это на века обеспечило присутствие на европейском континенте вступившей в ту пору в период расцвета Османской империи. И хотя время этого государства впоследствии также истекло, его преемница Турция сохраняет контроль над обоими берегами Босфора, фактически являясь второй (после России) евроазиатской державой со всеми вытекающими отсюда возможностями и амбициями. С другой стороны, захват «неверными» одного из двух центров христианского мира усилил в средневековой Европе ощущение надвигающихся последних времен. Особенно остро эти настроения переживались среди православных. Ими падение Константинополя воспринималось как кара, которая обрушилась на греков, решившихся на унию с католиками, а фактически – согласившихся признать над собой власть папы римского. Это был урок всем – нельзя идти на компромиссы в базовых для собственной идентичности вопросах: «Русь Святая, храни веру православную!»

Для интеллектуалов того времени было очевидно, что Московская Русь осталась последним пристанищем истинной веры. Так возникло представление о том, что Москва – это Третий Рим. В далеком от берегов Босфора Пскове старец Филофей сформулировал идею, которая вскоре овладела умами: «Все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать». «Четвертому не бывать» означало, что мир закончится с падением Святой Руси и ее погибель будет знаменовать собой конец света. Отсюда вытекала идея богоизбранности царской власти, поскольку Бог избрал Русскую землю «на последние времена». И хотя Василий III формально царем не был (первым на царство венчался его сын Иван Грозный), Филофей называл великого князя московского и всея Руси именно этим титулом, потому что испокон века именно так именовали в русских землях прежних правителей православного мира – византийских императоров. Таким образом, перестав существовать на карте, Восточная Римская империя не умерла в памяти и умах тех, кто мыслил себя в категориях «мы от Августа Кесаря родством ведемся», кто ощущал свое преемство с «Первым» и «Вторым Римом».

Вполне закономерно, что рано или поздно две наследницы Византии – получившая ее материальный базис империя Османская и воспринявшая ее духовное содержание империя Российская – столкнулись на геополитических развилках истории. Идея водрузить православный крест на превращенную турками в мечеть Святую Софию, помноженная на очевидное желание самим контролировать ключевые морские артерии – Босфор и Дарданеллы, на протяжении последних полутора веков существования Российской империи стала одним из главных сюжетов ее духовных исканий и внешнеполитических амбиций. Считается, что империя была в шаге от достижения этих целей в 1916-м, но, не выдержав бремени Первой мировой, недомыслия своей элиты и нетерпения собственных подданных, сама рассыпалась, «слиняв в три дня». После революции материальное и духовное наследие Византии больше не волновало красных и всех последовавших за ними правителей «Третьего Рима». Жизнь и смерть древней империи стали достоянием лишь дотошных историков…

По какой траектории пошла бы история России, если бы не 1917 год, можно рассуждать бесконечно. В том числе и в разрезе «византийского наследства». Впрочем, столь же долго можно размышлять и о том, что бы было, если бы Византия устояла. Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения, однако человека всегда влечет к себе неизвестность. Если уж и есть что-то постоянное в этом мире, так это желание заглянуть за пыльный занавес истории, чтобы увидеть там то, чего на самом деле так и не произошло.