«Райские люди»

В 1913 году, когда отмечалось 300-летие царского дома Романовых, в России объявили амнистию. В именном императорском указе Правительствующему сенату от 21 февраля говорилось: «Нам отрадно по завету прошлого отметить сию годовщину делами благотворения и дарованием любезным подданным Нашим различных милостей, льгот и облегчений». Совершивших мелкие правонарушения выпустили на свободу, остальным заключенным на треть уменьшили сроки каторжных работ. Приговоренным к смертной казни сохранили жизнь, заменив высшую меру 20-летней каторгой. Право вернуться на родину получили и некоторые политические эмигранты, покинувшие Россию до 1 января 1909 года. В нескольких европейских городах газеты объявили о сборах пожертвований «в помощь русским изгнанникам, возвращающимся домой». После событий 1905–1907 годов российская политическая эмиграция в Европу и США насчитывала уже не сотни, а тысячи человек. Они издавали газеты и книги, разоблачавшие политику Российской империи, вели «партийную работу». Среди тех, кто сумел в тот год вернуться на родину, – писатели Максим Горький и Константин Бальмонт. 

Обсуждался вопрос прощения всех политических эмигрантов. Против этого либерального послабления выступила влиятельная газета консервативного направления «Новое время», писавшая, что столь широкий жест вновь создаст в России «революционную обстановку». Но интеллигентская общественность в большинстве своем безоговорочно выступала за возвращение «блудных сынов». Популярный публицист Василий Розанов в те дни получил несколько писем, авторы которых просили его «остановить кампанию "Нового времени" против амнистии» и заступиться за «тысячи несчастных, истерзанных, замученных жестокой судьбой», к которым следует проявить милосердие, чтобы они «вернулись в семьи». 

На V (Лондонском) съезде РСДРП. Худ. И.А. Серебряный. 1947 год

Однако философ не оправдал надежд своих поклонников. В ответ он написал, по собственному определению, статью-вопль с красноречивым названием «Не нужно давать амнистию эмигрантам», в которой резко, но точно охарактеризовал тех, кто «проклял родную землю». В марте 1913 года статью опубликовал «Богословский вестник». Резонанс превзошел все ожидания, хотя голос людей, солидарных с Розановым, трудно было расслышать в хоре обличителей «реакционера» и «мракобеса». Это неудивительно: философ впервые столь решительно выступил публично «против течения». В образованном сообществе в начале ХХ века хорошим тоном считалась поддержка оппозиции в выступлениях против государственной власти, причем в любой ситуации. После этой статьи Розанов надолго превратился в объект ненависти для большей части интеллигенции, признававшей его талант, но проклинавшей мыслителя за то, что он пишет «по заказу охранки». Статья стала одним из поводов для исключения его из Религиозно-философского общества. Между тем Розанов искренне считал, что над страной нависла угроза великих потрясений. Видел опасность «великого пожара», к которой в то время многие относились несерьезно, как к светской игре. Для него это был не только отчаянный взрыв эмоций, но и многолетняя обоснованная позиция. Еще в 1909 году Розанов сетовал в письме к первому русскому переводчику «Капитала» Герману Лопатину: «Ужасно жаль бедную Россию, которая решительно валится набок. А с той и другой стороны так самодовольно "стреляют"». В статье, наиболее интересные выдержки из которой мы предлагаем вашему вниманию, Розанов без снисхождения пишет о тех, кто, по его образному выражению, «сжег дом в сердце своем». 

Русско-германская граница. Станция Вержболово. 1900 год

***

«Что же вы мучите Россию?»

<…> Что же нам делать с этими детьми, проклявшими родную землю, – и проклинавшими ее все время, пока они жили в России, проклинавшими устно, проклинавшими печатно, звавшими ее не «отечеством», а «клоповником», «черным позором» человечества, «тюрьмою» народов, ее населяющих и ей подвластных?!! Что вообще делать матери с сыном, вонзающим в грудь ей нож? Ибо таков смысл революции, хохотавшей в спину русским солдатам, убиваемым в Маньчжурии, хохотавшей над ледяной водой, покрывшей русские броненосцы при Цусиме, – хохочущей и хохотавшей над всем русским, – от Чернышевского и до сих пор, т. е. почти 1/2 века? Об этой матери в этой «загранице» они рассказывают, что она всего только блудница и всего только воровка, которую давно надо удавить на грязной веревке, и звали сплетать эту петлю на родину кого попало, – шваба, чухонца, армянина, еврея, поляка, литовца, латыша. «Давите эту собаку Россию, давите ее ко благу всего просвещенного и всего свободного человечества: ибо она насылает на человечество мор, голод, болезни и всего больше клопов». Вот литература эмигрантов, засыпающая вас, сейчас как вы переедете через Вержболово [железнодорожная станция в Российской империи неподалеку от границы с Германией, ныне город Вирбалис в Литве. – «Историк»] и границу. Был ли из этих «эмигрантов» хоть один человек, который обмолвился бы добрым словом о родине, добрым вздохом о России? Напечатайте, если есть доброе слово. Нет ни одного! Ни одного слова доброго за много лет!! Что же вы мучите Россию, что же вы тянете жилы у старухи 900-летней старости, 900-летнего труда, 900-летнего терпения, которая собирала дом свой 900 лет, и вот напоследок «деточки», обратясь к северу, югу, востоку и западу, восклицают: «Тащите все по бревнам, по доске, тащите кому что надо, – бери один крышу, другой стены, третий забирай печь, убивайте скот ее, коровенку ее, лошадь ее, жгите гумно и хлеба, ломайте соху, и борону, и грабли, и заступ, и серп, и прялку!»

Вот смысл революции.

Василий Розанов. 1917 год

«Нераскаявшегося кто же примет?»

Они захотели, эти «деточки», – «могилки на родной стороне». Нет у них «родной стороны». Родная сторона их – «заграница», там, где в Ницце покоится величественный прах Герцена. И все они «величественные», эти эмигранты: «великий» Лавров, «великий» Кропоткин, «замечательный философ» Плеханов и «пророчественная» Екатерина Брешковская, не говоря уже о праведнице и сотруднице «Русских ведомостей» Вере Фигнер. Величия столько, что не оберешься, и кто же «за границей», читающий «эмигрантскую литературу» и слушающий «эмигрантские разговоры», не знает той истины, что есть две России: клоповник к востоку от Вержболова и «рай в изгнании» – к западу от Вержболова. Это – «райские люди», все наши эмигранты, невинные, непорочные, без грехопадения в себе и только немного нуждающиеся в деньгах. Вот некоторое «мамашино наследство» им интересно, а нисколько не «могилка на родине». Переехав сюда, они сейчас же найдут применение талантам и врожденному усердию нашептывать, внушать, распространять. Они будут нашептывать нашим детям, еще гимназистам и гимназисткам, что мать их – воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то по крайней мере должны понатыкать булавок в ее постель, в ее стулья и диваны; набить гвоздочков везде на полу… и пусть мамаша ходит и кровянится, ляжет и кровянится, сядет и кровянится. Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам. <…> «Делишки» поправятся у эмигрантов, и они могут кушать не то, что в кухмистерской, но иногда и у Палкина. О, какие они «полутрупы»! – отличные женихи: ведь они ходят петухом, гордость в лице невыносимая, «демонический взгляд» и опаленные крылья Абадонны. Такой меньше генеральской дочери не возьмет. Свадеб в России, конечно, увеличится, и с этой точки зрения я готов бы посочувствовать. Но, с другой стороны, – беспокоит судьба этих генеральских дочерей и дочерей обедневших княжеских и вообще титулованных девиц, до которых женихи «демократического вида» очень охотливы. Видал я таких «титулованных дочек», посаженных демократом в закуту, в провинцию, а то так и совсем за городом, пока муженек-демократ разваливается в креслах и проповедует замечательные свои идеи то у банкира, то у богачки-помещицы, то у многотысячного инженера. Извините за подробности, которые нам видны в России и, может быть, не видны в Вене, в Париже и в Женеве. Вернуться в Россию ищут не евангельские «блудные сыны»; и больше, нежели Христос указал сделать отцу в отношении возвращающегося «домой» сына, – вы не можете и никто не может требовать от России. Раскаявшегося – да, отец примет и Россия примет. Но нераскаявшегося, по-прежнему злобного, по-прежнему с криком и шепотом «жги, уноси, растаскивай, ломай», кто же примет и какой отец обязан принять в свой дом?!

Христос – не указал.

А я отвечу корреспонденту: не нужно.

Не нужно звать «погрома» в Белосток, не надо «погрома» звать и в Россию: ибо «революция» есть «погром России», а эмигранты – «погромщики» всего русского, русского воспитания, русской семьи, русских детей, русских сел и городов, как все Господь устроил и Господь благословил.

Союз русских рабочих – организация эмигрантов из Российской империи на первомайской демонстрации в Нью-Йорке. 1909 год

Это – «райские люди», все наши эмигранты, невинные, непорочные, без грехопадения в себе и только немного нуждающиеся в деньгах

«Вы Россию презираете, а она все богатеет»

Да, Господь благословил Россию, несмотря на все ваши проклятия и все ваши «гвоздочки». Гимназистом шестого класса я читывал в «Отечественных записках» в отчетном январском (или декабрьском) нумере: 75 000 000 населения и 670 000 000 годового дохода. Теперь мне 57 лет, а прошло с того времени всего сорок лет, и Россия удвоилась: населения 160 миллионов, а дохода более двух миллиардов, чуть ли не подползает к трем. Вы ее проклинаете, – а она все богатеет, вы ее презираете, – а она все могуществует. И много всякого «добра» уродил Господь России: кроме «поразительного» Кропоткина есть у нас Менделеев, Бутлеров, Меншуткин, Зимин; кроме «философа» Плеханова есть «истинно русский философ» Страхов, да был еще «благочестивый» Сковорода. Кроме «праведницы» Веры Фигнер у нас была истинная героиня подвига милосердия – княжна Дондукова-Корсакова. Кроме «большевиков» и «меньшевиков» социал-демократии были Никита Панин, Сперанский, Милютин, Блудов. Россия вообще не оставлена своими детьми, вы напрасно думаете, и эмигранты тоже напрасно это думают. Около той безграничной ненависти, какую к ней питают заграничные refugies [термин Герцена, в переводе на русский – «нашедшие убежище». – «Историк»], параллельно ей горит восторг к ней, восторг и уважение, восторг и преданность все забыть и простить матери, простить ее ошибки, простить ее увлечения, простить ее слепоту – просто за то одно, что она нас родила – других ее сынов, – тех, заплеванных эмигрантами (начиная именно с Герцена) и проклятых эмигрантами сынов, из коих – если ограничиться литературой – последними были Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов, Ап. Григорьев, С.А. Рачинский, средними – Тютчев, Аксаковы и Самарины, а старыми – Хомяков, Киреевские и князь Одоевский. А если не ограничиваться литературою – то были все смиренные строители домов и хижин в России, все заводившие коровенок и лошаденок в России, все умиравшие на полях Маньчжурии и в Турции за освобождение славян. Вообще, было довольно. И не «великим шлиссельбуржцам» говорить, что они «терпели и страдали», не героям вроде Савенкова-Ропшина кричать, что они были «в подвиге и крови»…

Господа, имейте стыд:

Да рота солдат, идущая на штурм, – вот вам целый Шлиссельбург с его «многотерпением». Да в каждом батальоне «героизма и самопожертвования» больше, чем во всей революции, со всеми ее героями и вшами…

Что вы расхвастались? О чем вы писали в «Былом»: все «Былое», в своих глупеньких двадцати томах, не рассказало того, не рассказало столького героизма, сколько есть ну хоть в каком-нибудь «Псковском полку», в «Зарайском полку», который сражался и при Суворове, и при Кутузове.

Что расхвастались?

Сидите смирно!

Делегаты Амстердамского конгресса II Интернационала. В центре – Сэн Катаяма, Георгий Плеханов, Роза Люксембург. 1904 год

«Пусть отречение будет полным»

Вы подвига этого не видели, потому что вам об этом не рассказывали в «Былом», но этот подвиг был в молчании и смирении пронесенный: но Россия-то его видела, знает, а «проклятое правительство» тоже знает и оплачивает раны в государственном казначействе на Литейном. Там есть целое окошечко: «за раны и увечья воинским чинам», и подходят к нему с костылями, подходят старые, подходят убогие, подходят старухи или дочери павших и изувеченных воинов. Нет, наша мать – не «воровка», вы напрасно блудили и блудите языком; и эта мать – не франтиха-блудница, как вы тоже расславляли в «эмиграции». Она все сосчитала, все подвиги записала; мать эта – была героиней, бывали минуты – становилась она и святою, мученицею; теперь и пока и вовсе не вечно – она чиновница и экономка. Но и это – порядочное занятие и лучше, чем шляться за границей и болтать попусту.

Вообще, наша мать – почтенная.

И почитающие ее сыны не хотят, чтобы она прощала и возвращала тех негодных сынов, которые ей изменили и предали врагам дом свой.

И если они вернутся: раскроются раны и заточатся вновь кровью всех настоящих мучеников русских, погибших при Цусиме, в Маньчжурии, в Турции, в Польше, на Кавказе.

Вот наши герои.

Нам не нужно других.

Выбор нужно сделать такой: чтобы Россия отвернулась от своих тысячелетних хранителей и оберегателей, проливших за нее кровь и точивших мозг свой в труде для нее, и, уж воистину перерядясь в мачеху, в нарядную кокотку, – вдруг поклонилась Плеханову, Кропоткину и «женатому» Морозову с «Грозой и бурей» в кармане, сказав:

«Pardon, mon fils! J’etais grande pecheresse contre toi. Allons a cancan…» [«Извини, сын мой! я согрешила перед тобой. На канкан!» (фр.)]

Не будет.

Не будет гадостей.

И эмигранты не вернутся.

«Дом» их сожжен ими самими. Сожжен ими в сердце своем. Нет у них «родной земли». Нет им ни жизни, ни могилы в проклятой, «отреченной» земле. Отреклись – пусть отречение будет полным. Ни киселя, ни помады, ни крапленых карт.