Заштатное обожание

Влюбленность в собственного противника для российского общества не было в диковинку. Читатели «Войны и мира» помнят, что в эпоху Наполеоновских войн высшее русское дворянство говорило по-французски лучше, чем на родном языке, и предпочитало обучать своих детей во Франции. В середине XIX века часть русской аристократии охватило англофильство, символом которого стал Английский клуб, не закрывавшийся даже в годы Крымской войны. Однако существовало как минимум два отличия американофильства 1980-х от предыдущих западнических волн. Первое – масштабы явления: если галломания и англомания были достоянием узкого слоя аристократии, то американофильство овладело почти всеми слоями советского общества. Второе – отношение к своей стране: если галломания не мешала русским офицерам воевать с Наполеоном, то американофильство сопровождалось нигилизмом в отношении СССР.

Культура масс

Сама американофилия не была чем-то уникальным для советского общества: в прошлом веке она охватила большинство стран Европы. Причина этого связана с переходом от аристократического (сословного) общества к массовому. Этот процесс начался в годы Первой мировой войны, приведшей к гибели четырех империй (Российской, Австро-Венгерской, Германской и Османской), однако только в 1950-х аристократические элиты полностью уступили место элитам бюрократическим и политикам-популистам. Классическая европейская культура требует наличия базового класса-носителя – аристократии, под стандарты которой подтягивались интеллигенция и часть средних слоев. Именно аристократия задавала стандарты высокой культуры и языка, определенной системы воспитания и отношения к миру. Но с гибелью аристократических обществ погибал и классический культурный канон, о чем предупреждал еще в 1835 году французский социолог-консерватор Алексис де Токвиль. Массовому обществу нужна массовая культура, лишенная иерархии и канона.

Американская культура почти идеально соответствовала этому определению. В ее основе лежало афроамериканское искусство, строившееся на адаптации ритуальных мелодий к вкусам «черной бедноты» растущих мегаполисов. С начала XX столетия происходила коммерциализация этой культуры через появление массовых городских танцев вроде чарльстона, рок-н-ролла, буги-вуги. Они базировались на концепции приоритета масс над личностью («Делай так, как мы!»), более низком культурном стандарте («Играю примитивно, но зато понятно и для всех!») и отрицании канона («Танцую, как хочу, и никто мне не указ!»).

В сравнении с классической европейской культурой XIX века американская представлялась, без преувеличения, варварской. Но с переходом Европы к массовому обществу она оказалась востребованной там – а потом и в других частях света. В современном мире ни один из противников США даже не пытается бросить им вызов от имени защиты культуры старой Европы. Такая ситуация связана с исчезновением аристократических систем, без которых невозможно и само существование элитарной культуры. Для нашего современника мир старой Европы – это что-то вроде погибшей Атлантиды: мы видим только руины и изучаем их как туристы, что пока делает американизацию Европы необратимой.

Первая американская пицца в Москве. Май 1988 года

Митинг у Моссовета с участием Валерии Новодворской. Сентябрь 1990 года

Советской интеллигенции конца 1980-х оказались чужды внешнеполитические проблемы. Рассуждения о потере геополитических позиций СССР были ей просто смешны

Американский образец

В Российской империи не было восхищения Соединенными Штатами: на них смотрели как на далекую экзотику (в позитивном варианте) или как на малокультурную страну иммигрантов (в негативном). Симпатию к США привнесли в нашу страну большевики. Эта симпатия не была случайной. Октябрьская революция провозгласила ликвидацию сословий и равенство всех граждан перед законом, в то время как в Европе сохранялись аристократические системы. Советская Россия чувствовала себя выше Великобритании, Германии или Италии: «Мы строим коммунизм, а они еще не выбрались до конца из феодализма; мы создаем нового человека, а у них еще дворянские титулы».

Иное дело – США. Здесь изначально не было сословий и формально провозглашалось равенство граждан перед законом (правда, ограниченное имущественными цензами и практикой расовой сегрегации). Здесь развивалась самая мощная в мире промышленность и, соответственно, проживал «самый крупный» пролетариат (создать и то и другое еще только предстояло раннему СССР). Сама «американская мечта» была созвучна советской идеологии. К тому же Соединенные Штаты изначально строились как страна-эксперимент по претворению в жизнь принципов французского Просвещения. Здесь не было национальной культуры в ее европейском понимании, что в какой-то мере сближало понятие «американцы» с формировавшейся новой общностью под названием «советский народ».

Сталинская индустриализация реализовывалась, ориентируясь на достижения США. Гиганты советской индустрии были созданы с помощью американских инженеров и по американским моделям. Первые образцы советского автостроя во многом копировали американские. Например, представительский автомобиль ЗИС-101 был копией «Бьюика» 1932 года. Таким образом, советская элита стала приучаться к американскому стандарту не в брежневские времена, а еще в 1930-х.

По американской модели создавался и советский кинематограф. Безусловно, вехой для него стала поездка в Западную Европу и США режиссеров Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова в 1929–1932 годах. Оба делали фильмы во многом по американскому канону: первый широко использовал голливудский опыт исторических декораций и батальных сцен, второй – голливудский комедийный стандарт в стиле мюзикла. Вовсе не случайно культовые комедии 1930-х «Веселые ребята» и «Волга-Волга» воспринимались сторонниками соцреализма как слишком американские.

Вторая мировая война усилила симпатии к США. Мы часто забываем, что СССР воевал практически со всей континентальной Европой, объединенной в проект Третьего рейха. Идея, что классическая Европа враждебна не только советскому, но и русскому народу, получила зримое подтверждение на целое поколение. При этом Соединенные Штаты выступали в качестве пусть неидеального, но все-таки союзника СССР. Советские летчики бились с врагом на американских «Дугласах» и «Аэрокобрах»; американские продукты, поставленные по ленд-лизу, помогли многим пережить военный голод, особенно в крупных городах.

Идеи 1960-х годов, что капитализм и социализм будут заимствовать друг у друга лучшее и в конце концов сольются в общую систему, закрепились в умах советской интеллигенции, выросшей на уважении ко всему американскому. Для представителей этого слоя, группировавшихся вокруг научных институтов, было характерно восприятие холодной войны как случайного, неправильного эпизода в изначально позитивных отношениях двух стран, который необходимо преодолеть.

Царство грез

Как и во многие европейские страны, восхищение Соединенными Штатами приходило в СССР через кинематограф и музыку. Мы привыкли ассоциировать социализм с железным занавесом, зачастую забывая, что до 1950-х годов никакого железного занавеса между советской и западной культурами не было.

Эпоха нэпа помимо поездок советской интеллигенции за границу принесла нам культ американского кино. Особой популярностью пользовались немые фильмы с актерами Дугласом Фэрбенксом и Мэри Пикфорд, летом 1926 года побывавшими в СССР. В 1930-х пришел черед «Большого вальса» и знаменитых картин с Чарли Чаплином «Новые времена» и «Огни большого города». Во время Второй мировой войны в Советском Союзе показывали фильмы, воспевавшие красоту США, – «Очарован тобой», «В старом Чикаго», «Серенада солнечной долины».

Поток американских кинолент не уменьшался и в первые послевоенные годы. Все они формировали у советского зрителя образ Соединенных Штатов как богатой, процветающей и веселой страны, населенной успешными, красивыми и жизнерадостными людьми. Это была страна бытового комфорта, товарного изобилия, роскошных жилищ и одежды, экзотической природы – всего того, чего так не хватало в СССР.

Позднему социализму, начавшемуся с приходом к власти Леонида Брежнева в 1964 году, оказалось нечего противопоставить этому царству грез. Разумеется, американское кино показывало и социальные конфликты, но они сглаживались прекрасно-китчевым экранным образом самих США – от традиционных небоскребов и джинсов до шикарных автомобилей и домов в горах Калифорнии.

Можно было, конечно, противопоставить этому шедевры итальянских или французских режиссеров, что, кстати, пыталось делать советское руководство в 1960-х. Но Италия и Франция при этом были военно-политическими союзниками США и к тому же сами переживали американизацию всех сфер жизни, что доказывало превосходство американской культуры. Любопытная деталь: любовь к американскому киноискусству стала ослабевать в нашей стране в начале 1990-х, когда утвердился более близкий народу латиноамериканский масскульт в виде простых и красивых мыльных опер.

Президент России Борис Ельцин в продовольственном магазине во время поездки по Саратовской области. 1992 год

Влюбленность в Америку – не случайное явление. Она была заложена в самой советской системе с ее пустыми прилавками и всеобщей уравниловкой

Музыка протеста

Похожая ситуация складывалась и в музыкальной сфере. С брежневских времен мы помним знаменитую фразу – насмешливый символ железного занавеса: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». На самом деле в эпоху раннего социализма СССР шел в ногу с Европой. В «ревущие двадцатые» американский джаз звучал не только в Москве и Ленинграде, но и почти во всех крупных городах страны. Да и в первое послевоенное десятилетие джаз хотя и не поощрялся, однако не был запрещен, а в 1956 году состоялось его возвращение на киноэкран в «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова.

Подобно кинематографу, американский джаз рождал симпатии к США. У советских людей возникал привлекательный образ родины джаза как страны веселья и успеха. Не случайно культ Америки захватил даже детей сталинских наркомов: благодаря джазу и свингу она казалась символом Запада – свободного, красивого и раскованного.

Ситуация изменилась в 1960-х, когда в США и Британии произошел взрыв музыки молодежного протеста. На фоне рока (в широком смысле слова) джаз стал восприниматься как ностальгические мелодии «старого мира». Новая рок-культура, на базе которой строились молодежные протестные течения вроде хиппи и панков, отрицала не только старую музыку, но и сами принципы организации современного общества. Брежневское руководство, взяв курс на ограничение проникновения западной музыки в СССР, фактически сделало рок символом протеста против советской системы.

В американской рок-культуре был изначально заложен мощный анархический компонент. Рок зародился как протест молодежи против отправки военных во Вьетнам. В брежневском СССР это зерно упало на благодатную почву – традиционное недоверие русской интеллигенции к власти и молодежную любовь к западной моде. В конце 1960-х русский рок рождался, по признанию участников процесса, как оппозиция существующей культуре, то есть как внесистемный, антисоветский проект.

В эпоху массовых музыкальных носителей остановить проникновение рока в СССР было невозможно. Уменьшало шансы на успех и наличие такой лазейки, как контакты советских граждан с жителями социалистических стран. Американская музыка звучала с тонких пластинок и магнитофонных лент, создавая и подогревая у ее слушателей ощущение протеста против системы.

Протестное молодежное течение в Советском Союзе выросло не на передачах «Радио Свобода» (включено Минюстом РФ в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции иностранного агента) или самиздате, а на рок-культуре. Это был бунт не столько политический, сколько культурный, что делало его менее регулируемым. Молодежный рок-протест не утверждал, что капитализм лучше социализма, – он просто отрицал советскую систему, пусть это и проявлялось в стремлении носить американские джинсы, говорить на сленге и вести образ жизни, в котором не было места понятию долга.

Борис Ельцин в американском супермаркете во время своего первого визита в США. Хьюстон, штат Техас, 1989 год

Левая Америка 

Нельзя обойти стороной и еще одно слагаемое американского влияния. Советская интеллигенция формировалась как изначально левая и космополитичная. Ее установкой была мировая революция, то есть происходила замена логики борьбы государств на логику борьбы классов. Историческая Россия воспринималась такой интеллигенцией как враг, которого нужно сломать и одолеть ради создания вненационального левого государства – СССР, родины мирового пролетариата.

Радикально левая интеллигенция, группировавшаяся вокруг Льва Троцкого, была частично ликвидирована в ходе партийных чисток 1930-х годов, но многие ее представители уцелели. Сталинский проект построения социализма в отдельно взятой стране рассматривался ими как отход от «идеалов Октября». Еще большую неприязнь у левой интеллигенции вызывала идея советского патриотизма и утверждавшийся мало-помалу дискурс восприятия СССР как преемника Российской империи. Этот социальный слой стал видеть в Советском Союзе «неправильное» государство, что и нашло выражение в нестандартных формах русофобии.

Альтернативой вновь становился Запад, где к 1980-м идейно возобладало леволиберальное движение, отрицавшее традиционные культуры. На бытовом уровне это предполагало высокую степень личной свободы (отсутствие авторитетов), низкие требования к индивиду («главное – не победа, а участие») и возможность ведения расслабленного образа жизни, особенно в период получения образования (важнее всего приобрести опыт и компетенции).

Немалая часть советской интеллигенции охотно вписалась в этот проект, восприняв его как что-то свое. В СССР появился новый тип интеллигента-неформала, одетого подчеркнуто небрежно в джинсы и свитер (иногда даже порванный), с небольшой бородкой, в очках и с гитарой. Партийные органы видели в таком протесте «тлетворное влияние США». Но в том-то и дело, что этот типаж не имел ничего общего с настоящим образом американца, делового, гладко выбритого, в элегантном костюме, брызжущего энергией и знаниями, активно продвигающего свой бизнес и мечтающего победить конкурентов. Советские интеллигенты-неформалы напоминали американских хиппи, или латиноамериканских левых исполнителей, или французских журналистов, вечно ностальгировавших по 1968 году. Это был типаж интернационала «новых левых», всегда недовольных своим государством и постоянно требующих для себя все больших прав и свобод.

Можно согласиться с российским философом Борисом Межуевым: советской интеллигенции конца 1980-х оказались чужды внешнеполитические проблемы. Рассуждения о потере геополитических позиций СССР были ей просто смешны. Звучали прежде всего требования права не служить в армии, читать Николая Бердяева и Франца Кафку, слушать западный панк-рок.

Советские панки. Эстония, 1989 год

Очередь у первого в СССР ресторана McDonald's в день его открытия. Москва, Пушкинская площадь, январь 1990 года

Кумир советской интеллигенции

Вполне понятно, почему позднесоветской интеллигенции оказалась так близка идея либеральной глобализации. Не забудем, что она – наследница Коммунистического интернационала, постулировавшего замену государств на международное левое движение. На место устаревшего коммунизма приходили «новые левые», требовавшие ограничения государственного суверенитета во имя управления миром наднациональными институтами и построения «открытого общества». Вновь появлялось «единственно верное учение» о глобализации, безальтернативности прогресса, позволявшее ранжировать все страны по степени их «прогрессивности» или «реакционности». Вновь возникал верховный арбитр в спорах, которому можно доверить суд над любым творением. Вновь возрождалась этика левой интеллигенции как определенного ордена с характерными для него правами и обязанностями.

Мы часто говорим, что США одержали победу в холодной войне, но при этом забываем уточнить, какие именно США. Белая консервативная и религиозная Америка 1940-х годов, бросившая вызов СССР, погибла гораздо раньше самого Советского Союза. Победила в холодной войне леволиберальная Америка с ее мультикультурным и мультирасовым населением, политкорректностью, наднациональной культурой, отрицающая в себе традиционно американское. Именно ее, а не Америку старых голливудских фильмов и индустриальных центров, любила российская перестроечная интеллигенция. Холодная война закончилась, как ни парадоксально, падением обеих начавших ее сверхдержав, просто падение СССР сопровождалось его территориальным распадом и потому выглядело более впечатляюще.

Влюбленность в США не назовешь случайным явлением. Она оказалась важной составляющей мировой культуры прошлого века и была заложена в самой советской системе. И в этом смысле она действительно способствовала распаду СССР. Другое дело, что, став символом мировой массовой культуры, Соединенные Штаты сами перестали быть той классической Америкой, которую любили предшествующие поколения. Сегодня США, позиционируя себя как культурного лидера, во многом используют остаточный ресурс прошлого. Новой «Америке без традиционно американского» по большей части придется начинать все сначала. Вопрос в том, сумеет ли она понравиться миру, если в определенный момент другие страны откажутся от леволиберальной идеологии.

Мир, дружба, жвачка

Одним из символов «американской мечты» у нас была такая немудреная вещь, как жвачка, она же жевательная резинка, или chewing gum. В 1970-е годы она стала для советских школьников предметом настоящего культа: ее жевали по несколько дней, надували, оглушительно хлопая, а обертки и специальные вкладыши бережно хранили, собирая целые коллекции. Многие готовы были унижаться, выпрашивая жвачку у иностранцев, – эта проблема разбиралась на педсоветах школ и доходила даже до ЦК партии. Простое решение – наладить выпуск собственной жевательной резинки, как это сделали в «братских странах», – долго не приходило в голову властям, ведь чуингам (как и кока-кола) воплощал собой чуждую буржуазную жизнь. Положение изменила трагедия во Дворце спорта «Сокольники» в 1975 году, когда в давке за жвачкой, раздаваемой канадскими хоккеистами, погибло около 20 человек. После этого в Ереване, Ростове-на-Дону, а потом и в Москве на фабрике «Рот Фронт» запустили линии по производству жевательной резинки. Вкусом она не уступала заграничной, но та все равно была гораздо популярнее.

Запретные плоды

Продукция Голливуда была популярна в СССР не меньше, чем в остальном мире, но допускалась на экраны крайне дозированно. В год позволялось закупать не больше 10–15 американских фильмов, желательно обличающих «язвы капитализма», милитаризм и ЦРУ. Иногда приобретались развлекательные боевики, комедии и мелодрамы, которые имели у советских зрителей громадный успех. На такие фильмы, как «В джазе только девушки» (в оригинале «Некоторые любят погорячее»), «Спартак», «Большие гонки», выстраивались огромные очереди в кинотеатры, на них ходили много раз подряд. В 1961 году лидером кинопроката стал вестерн «Великолепная семерка», который посмотрели 67 млн зрителей. При этом одобренные к показу картины нещадно резали, убирая сцены насилия и секса. Тем, кто хотел увидеть больше, позже пришли на помощь видеомагнитофоны, но вплоть до перестройки любителям слишком откровенных кинолент грозила статья 228 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшая за распространение порнографии наказание лишением свободы на срок до трех лет. 

Что почитать?

Мэтлок Джек Ф. Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза. М., 2003

Тэлботт С. Билл и Борис. Записки о президентской дипломатии. М., 2003