Господин нарком

Сто пятьдесят лет назад родился Георгий Чичерин – первый нарком иностранных дел СССР, аристократ, ставший на сторону пролетарской революции.

По иронии судьбы главным советским дипломатом был человек, в котором не было ничего советского. Родовитый дворянин, эстет, знаток европейской культуры, он общался с западными дипломатами куда охотнее, чем с неотесанными партийными выдвиженцами. Они в ответ засыпали ЦК жалобами на недостатки в работе наркома, хотя свои обязанности он выполнял отменно. Это признавал и Владимир Ленин, писавший: «Чичерин – работник великолепный, добросовестный, умный, знающий. Таких людей надо ценить». 

Во многом благодаря Чичерину и его европейскому лоску большевиков на Западе стали воспринимать не как бандитов с большой дороги, а как достойных партнеров по переговорам. Он выступал против смешения дипломатии и идеологии, но последняя победила: наркома отправили в отставку, назначив на этот пост его заместителя и личного врага Максима Литвинова.

Революция и Моцарт

По семейной легенде, род Чичериных происходил от итальянца Афанасия Чичерни (Чичерини), прибывшего в Москву в свите Софьи Палеолог. В XIX веке Чичерины были богатыми тамбовскими помещиками, увлекались литературой и искусством. Один из них – дядя будущего наркома, знаменитый правовед и историк Борис Николаевич – собрал в своем имении Караул (позже завещанном любимому племяннику) ценную библиотеку, коллекцию картин и старинного фарфора. Его брат и отец наркома Василий Николаевич служил дипломатом в Италии, где женился на баронессе Жоржине фон Мейендорф. Там же он увлекся протестантским религиозным течением – пиетизмом, требовавшим от своих адептов отказа от мирской суеты, что побудило его оставить службу и вернуться в Россию.

В ноябре 1872 года у супругов родился младший сын Георгий (или Юрий). Старшие брат и сестра мальчика не обращали на него внимания, а играть со сверстниками ему не разрешалось. Позже он вспоминал, что рос одиноким в большом барском доме, находя утешение в чтении и музыке. Его кузен Александр Мейендорф писал: «Чичерин никогда не был ребенком. Его раннее интеллектуальное развитие, его музыкальные, поэтические, исторические интересы и общая образованность очень рано наложили на него печать постоянной и целенаправленной интеллектуальной работы». Его одиночество усугублялось рано осознанным влечением к мужчинам, от которого он еще в юности пытался излечиться в европейских санаториях. В столичной гимназии, куда он поступил в 1886 году, у него появился друг на всю жизнь – отличавшийся теми же наклонностями Михаил Кузмин, будущий поэт Серебряного века.

После гимназии Чичерин с отличием окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, где ему сулили карьеру историка. Однако в 1898 году он по стопам отца пошел на службу в Министерство иностранных дел, где работал над трудами по истории ведомства и одновременно… над биографией своего любимца Вольфганга Амадея Моцарта, которая была издана только через много лет после смерти автора. Тогда же Чичерин, как и многие его ровесники, включился в революционное движение. Брату Николаю он писал: «У меня были революция и Моцарт». В его квартире собирался подпольный кружок, после раскрытия которого Чичерину пришлось в начале 1904 года бежать за границу. В Германии он сперва сошелся с эсерами, но их «невыдержанность, ставка на чувство и настроение» заставили его перейти к меньшевикам.

Став ярым бунтарем, Чичерин в письмах родным бичевал «раболепие перед властью, трусость, подлость» земских либералов и «косную, гнилую» дворянскую среду, к которой принадлежал и сам. Рвался принять участие в революционной борьбе, но врачи не пускали: он постоянно лечился от нервного расстройства, позже добавились диабет и другие недуги. Оставалось помогать революции деньгами – на это ушла немалая часть наследства, доставшегося от покойного дяди. В 1908 году Чичерина, скрывавшегося под псевдонимами Орнатский и Баталин, выслали из Берлина, откуда он переехал в Париж, а с началом Первой мировой – в Лондон. В Европе Чичерин чувствовал себя как дома; французский журналист позднее писал о нем: «Он читает, переводит, редактирует на всех языках… Недавно для развлечения он стал изучать древнееврейский язык, который случайно не знал». Георгий Васильевич и правда знал полтора десятка языков, включая турецкий и арабский.

Красный дипломат

Октябрьскую революцию Чичерин встретил в тюрьме – но не русской, а британской, куда попал за антивоенную пропаганду. К тому времени он окончательно перешел от меньшевиков, сторонников войны, к большевикам, желавшим поражения «проклятому царизму». На этом он сошелся с Лениным, у которого созрела идея поставить Чичерина во главе Наркомата по иностранным делам РСФСР. Впрочем, первым в октябре 1917-го этот пост занял Лев Троцкий, но он явно не годился для налаживания связей с Западом. Гораздо больше подходил вежливый, интеллигентный Чичерин, но его надо было вызволить из тюрьмы. Для этого Ленин фактически взял в заложники оставшихся в Советской России британцев – и отпустил их только после того, как Чичерин был освобожден.

В марте 1918-го новый нарком вместе со всем наркоматом переехал из Петрограда в Москву, где поселился в гостинице «Метрополь», а с 1921-го обосновался в здании бывшего страхового общества «Россия» на нынешней площади Воровского. Жил Чичерин там же, где работал, – ему, одинокому, это казалось удобным. К еде и другим «мещанским условностям» он относился равнодушно, хотя однажды, не выдержав, пожаловался Троцкому: «Все журналисты сбежали за границу от голода, я же сбежать не могу и потому дошел до крайней слабости». Троцкий переадресовал письмо в Совнарком с возмущенной припиской: «Неужели нельзя накормить Чичерина?»

Многие отмечали, что организатор из наркома никудышный. Он все стремился делать сам. Например, наставлял подчиненных: «Надо проверять, все ли делается для борьбы с крысами и молью, уничтожающими документы». Трудно было привыкнуть и к его графику: рабочий день у него начинался в три часа дня и длился до утра. Почти все дипломатические документы: ноты, заявления, меморандумы – он лично писал от руки или просто диктовал дежурившим рядом секретарям и стенографисткам.

Вначале работы у наркома было немного: отношения с Россией поддерживала только Германия, с которой он в составе советской делегации в марте 1918 года подписал «похабный» Брестский мир. Потом подтянулись страны Востока: Чичерин, как и Ленин, придавал большое значение связям с ними и старался не нарушать тонкости местного этикета. Он сумел наладить отношения с Турцией, Персией, Афганистаном, обещая им поддержку против западных империалистов. Восточные посланники в знак уважения дарили ему халаты, и журналисты шутили: этак наркома могут обвинить в «халатном» отношении к работе. Но до поры и в Москве, и на Западе Чичерина ценили весьма высоко.

«Дипломатические трения» в приемной товарища Чичерина. Карикатура.

Нарком иностранных дел СССР Георгий Чичерин (слева) и его заместитель Максим Литвинов. Москва, 1923 год

От Генуи к Рапалло

Еще в октябре 1921 года советское руководство по инициативе Чичерина предложило европейским странам созвать конференцию по урегулированию их отношений с Россией. Он и возглавил советскую делегацию: сначала в Геную, где в апреле 1922-го должно было пройти это мероприятие, хотел отправиться сам Ленин, но идею отвергли как из-за плохого здоровья вождя, так и из-за опасности покушения на него со стороны белогвардейцев. Чичерина враги не тронули, но его ждали другие испытания: страны Антанты соглашались признать Советскую Россию и выдать ей необходимые для восстановления экономики кредиты только после уплаты всех взятых царским и Временным правительствами долгов на сумму 18,5 млрд золотых рублей.

Нарком еще в Москве, при подготовке к конференции, предложил Ленину пойти на уступки: выплатить 8 млрд долга (больше у Москвы просто не было) и вернуть западным владельцам часть отнятой у них в России собственности. Взбешенный вождь написал секретарю ЦК Вячеславу Молотову: «Письма Чичерина показывают, что он болен, и сильно. Мы будем дураками, если тотчас же и насильно не сошлем его в санаторий». Самому наркому было велено «даже не заикаться» ни о каких уступках, но он настаивал: «Все хозяйственники говорят, что нам до зарезу, ультранастоятельно нужна помощь Запада, заем, концессии, экономическое соглашение. Я должен им верить. А если это так, нужно не расплеваться, а договориться». Убедить Ильича ему не удалось: по настоянию Ленина советская делегация в Генуе в ответ потребовала от «империалистов» компенсировать ущерб, нанесенный России интервенцией и экономической блокадой, оценив его в 39 млрд рублей.

Когда переговоры зашли в тупик, Чичерин проделал неожиданный финт: 16 апреля 1922 года в городке Рапалло, расположенном по соседству с Генуей, он подписал с германским министром иностранных дел Вальтером Ратенау договор о восстановлении дипотношений с Германией. Две «страны-изгоя» сблизились, что было неприятным сюрпризом для представителей Антанты. В итоге они согласились списать часть долгов – но только в том случае, если Москва откажется от революционной пропаганды. Генуэзская конференция окончилась ничем, но все обратили внимание на слова, сказанные Чичериным в одном из выступлений. Он впервые заговорил о возможности сосуществования и экономического сотрудничества государств с различным социальным строем. На Западе в этом увидели желание большевиков наладить взаимовыгодные связи со всем миром. Скоро вслед за Германией отношения с Россией восстановило большинство европейских стран.

«Человек израсходованный»

В 1923 году Чичерин стал наркомом иностранных дел недавно образованного Советского Союза, но после смерти Ленина его позиции неуклонно слабели. Он не смог взять под контроль даже своего первого заместителя, старого большевика Максима Литвинова (Валлаха). Отвечая за отношения с Западом, тот пытался решать все вопросы с Политбюро в обход наркома, который жаловался: «По Западу я был ничто, рядовой член коллегии [наркомата], а так как я барахтался, пытался влиять, была вечная напряженность». Бывший секретарь Иосифа Сталина Борис Бажанов, сбежавший за границу, позже вспоминал: «Чичерин и Литвинов ненавидят друг друга ярой ненавистью. Не проходит и месяца, чтобы я [не] получил "строго секретно, только членам Политбюро" докладной записки и от одного, и от другого. Чичерин в этих записках жалуется, что Литвинов – совершенный хам и невежда, грубое и грязное животное, допускать которое к дипломатической работе является несомненной ошибкой. Литвинов пишет, что Чичерин – педераст, идиот и маньяк».

Не в силах справиться со своим замом, нарком часто уезжал за границу лечиться и в письмах сетовал: «Не понимаю: если мне не доверяли, почему не хотели меня использовать на другой работе? Теперь уже поздно, я точно игрушка, сломанная неосторожным ребенком» – и называл себя «человеком израсходованным». Искал защиты то у Сталина, то у наркома по военным и морским делам Климента Ворошилова, которому писал: «Отпустите меня куда угодно – в Сибирь, в Соловки, – лишь бы уйти от Литвинова». А когда и Ворошилов присоединился к хору его критиков, взывал к Молотову: «Тов. Ворошилов говорил на заседании Политбюро, что я больше защищаю интересы других правительств, и упрекал меня моим происхождением – это ясно доказывает невозможность продолжения моей работы». Однако его не спешили отстранять от должности и в 1928 году в очередной раз отправили лечиться за границу. Сталин уверял, что он «должен остаться наркомом, если только будет работать даже два часа».

Не надеясь сохранить свой пост, Чичерин написал письмо будущему преемнику, где назвал «внутренних врагов» советской дипломатии. Первым среди них числился Коминтерн, вторым – ГПУ: «Аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли, а нам ничего не было сообщено. <…> Отсюда вечные скандалы». Он предлагал назначить на свое место Валериана Куйбышева или Льва Карахана, но решением Политбюро это место занял тот же Литвинов. В июле 1930 года с неохотой вернувшегося из-за границы Чичерина отправили на пенсию. Напоследок он обрушился на практику замены опытных дипломатов «пролетарскими кадрами»: «Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцами в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры, отсутствие опрятности и т. д.), крайне затрудняет не только до зарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих».

Отставной нарком провел несколько одиноких лет в своей московской квартире, много читал и играл на рояле, когда позволяло здоровье. Он умер в июле 1936 года и был без особых почестей погребен на Новодевичьем кладбище.

Могила Георгия Чичерина на Новодевичьем кладбище в Москве

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

Томас Л.Я. Жизнь Г.В. Чичерина. М., 2010

Густерин П.В. Советско-британские отношения между мировыми войнами. Саарбрюккен, 2014