Назад

Версия для слабовидящих

Настройки

Истоки государственной идентичности

№91 июль 2022

Базовые принципы нашей государственности и внешней политики сформировались вовсе не в имперский период истории, а существенно раньше – уже к середине XVI века

Важно отдавать себе отчет в том, что современное столкновение России с Западом имеет под собой объективные основания и продлится достаточно долгое время, если вовсе не станет неотъемлемой частью внешнеполитической жизни в новую историческую эпоху немирного сосуществования. В этом смысле с определенной долей уверенности можно говорить о завершении 300-летнего цикла, связанного с попытками интеграции России в политическую цивилизацию Западной Европы.

Печать Ивана III

 

Вызовы империи

Фундаментальная проблема, которая может стать важным препятствием для понимания природы российской внешней политики, связана со всеобъемлющим восприятием ее принципов через призму имперского периода развития нашей страны в XVIII–XIX веках. Именно в этот исторический период Россия достигла могущества в международной сфере, а впоследствии столкнулась с вызовами, преодолеть которые не смогла сначала империя, а затем, при всех его выдающихся достижениях, и Советский Союз. Эти вызовы хорошо известны всем историкам, которые занимаются сравнительными исследованиями империй нового времени, – модернизация и отставание от более конкурентоспособных соседей, национализм окраин, сложность управления огромной территорией и многонациональным обществом.

Для России имперский период стал эпохой расцвета государственности и одновременно начала дискуссий, сопровождающих нас и по сию пору. Поэтому сейчас любые аргументированные попытки рассуждений о точке отсчета для серьезного разговора о месте России в мире неизбежно обращаются к идеологическим исканиям первой половины XIX века, именам Александра Пушкина и Петра Чаадаева, спорам западников и славянофилов.

Однако при всей справедливости и резонности такого подхода мы не можем игнорировать и то, что история Российского государства гораздо продолжительнее, чем имперский или советский периоды. А значит, несколько столетий, предшествовавших принятию Петром I императорского титула, могут иметь едва ли не более фундаментальное значение для формирования внешнеполитической культуры и, что не менее важно, традиции взаимодействия с другими участниками международной системы. Отношения с государствами Западной Европы, сформировавшими уникальную политическую цивилизацию, силовые возможности которой позволили в XVI–XIX веках установить контроль над большей частью мира, разумеется, интересуют нас в первую очередь.

Полтавская баталия. Мозаика М.В. Ломоносова. Фрагмент. 1762–1764 годы

Россия и Запад

Особенностью формирования государственности ведущих стран Западной Европы стало то, что оно происходило в условиях их тесного взаимодействия друг с другом. Россия не участвовала в этих процессах, и ее первоначальная государственность возникла вне близких контактов с державами, оказавшимися ее важнейшими партнерами в международной политике имперского периода.

Именно с этим связан устоявшийся в историографии тезис о периферийном по отношению к Европе характере российской государственности. Действительно, в период образования основной территориальной базы (с начала XIV до середины XVI века) Россия развивалась в удалении от ключевых центров мировой политики – Западной Европы, Восточной Азии и Ближнего Востока. Это означает, что она не оказывала влияния на формирование системы правил и обычаев межгосударственного взаимодействия. Не случайно крупный британский историк Доминик Ливен указывает, что именно географическое положение наряду с византийским наследием явилось главной причиной того, что Россия не может быть включена в европейскую систему.

Но такой взгляд имеет значение прежде всего с точки зрения тех государств, с которыми Россия взаимодействует. Для нее самой, для понимания ее подходов к международным отношениям гораздо важнее то, что Россия сама не испытывала влияния своего будущего окружения. Те же соседи, с которыми ей приходилось тогда взаимодействовать, впоследствии оказались ею поглощены, поскольку не смогли создать собственной устойчивой государственности.

Именно на этом, раннем этапе развития – с момента образования Московского удельного княжества и начала его территориальной экспансии до достижения Россией пределов своего этнического ядра – формировались наиболее важные особенности и привычки государственного поведения, определившие в дальнейшем способ реагирования на те или иные внешнеполитические вызовы. Именно тогда зародилось представление о методах ведения войны (важнейшей с исторической точки зрения формы отношений между государствами), закладывались основы национального характера, центральной из которых стало упорство, возникшее в процессе постоянной борьбы на два фронта, а также особую роль начала играть «воцерковленность» российской политической жизни. И уже затем Россия вышла на европейскую арену и стала во второй половине XVIII века частью европейского баланса сил, являвшегося, по сути, глобальным.

Можно выделить три основных фактора, влиявших на формирование российской внешнеполитической культуры на раннем этапе. Это, во-первых, географическое положение, во-вторых, силовая композиция и внешнеполитические связи и, в-третьих, культурно-идеологические особенности, среди которых доминирующее положение занимает религия.

 

Пространственное измерение

Первый фактор является наиболее стабильным фундаментом формирования внешней политики, на котором выстраивается пирамида силовых возможностей и интересов государства. Первоначальное геополитическое положение Московского государства определялось достаточно уникальным ландшафтом. Колыбель «вооруженной Великороссии», если пользоваться выражением историка Василия Ключевского, находилась в районе истоков многочисленных рек, что создавало благоприятные обстоятельства для торговли и территориальной экспансии. В отличие от таких крупных стран, как Франция, Германия и Китай, Россия в первые века своего развития не была разделена реками на четко выраженные геополитические зоны, а, наоборот, объединялась сеткой водных артерий, которые летом использовались для передвижения по воде, а зимой, когда замерзали, становились удобными дорогами.

Вплоть до середины XVI века Россия не сталкивалась с горными грядами, которые зачастую оказывались важнейшими топографическими факторами возникновения разных этнополитических общностей в Западной Европе и Азии. Но даже переход через Урал стал незначительным препятствием на пути русской экспансии, тем более что потом она опять не встретила ни одной значимой преграды до самого Тихого океана. Все это явилось основой особого восприятия пространства и ограничительных линий, которые для России традиционно имеют искусственный характер и вызывают стремление их преодолеть.

Одновременно русский ландшафт представляет собой пространство, уязвимое с точки зрения внешних угроз и при этом приспособленное для активной колонизации, когда для этого есть возможности. Вместе с тем, по словам историка Александра Преснякова, «соотношение между количеством населения и размерами заселяемого пространства оставалось неблагоприятным для интенсивной хозяйственной и социальной культуры». Это, в свою очередь, требовало постоянного расширения территориальной базы государства, которое только так могло обеспечить ресурсы для своего выживания.

И наконец, самая важная характеристика географического положения России в период ее становления как суверенного государства – удаленность от ключевых центров международной политики. Она была расположена так, что вступила в сравнительно прямое соприкосновение с ведущими европейскими державами не в процессе своего становления, а уже после того, как обрела основные черты в пределах проживания великорусского этноса. Поэтому именно географическое положение Русского государства определило то, что его участие в европейских или азиатских делах стало продуктом самостоятельного развития, а не объективных факторов, которые могли бы сделать это необходимостью.

 

Источники приращения и легитимности

В результате Россия появилась на европейском театре силовой политики уже состоявшимся государством, для которого европейский порядок никогда не был важнейшим фактором выживания. При этом поскольку, как отмечал историк Сергей Соловьев, уже в конце XIII века «место родовых споров между князьями заступило соперничество по праву силы» (главным вопросом было не то, кто прав по обычаю, а кто сильнее), отношения Москвы с другими русскими княжествами с самого начала были внешнеполитическими. Примечательно, что специфическое стратегическое положение Московского княжества, не соприкасавшегося с Литвой и Ордой напрямую, давало возможность вести достаточно гибкую и терпеливую внешнюю политику. Это вместе с тем осложнялось действием центростремительных сил и постоянным возникновением у обоих Новгородов (Великого и Нижнего), Рязани, Пскова и Твери соблазна сохранить независимость с опорой на внешнего союзника. Результатом того, что на протяжении минимум двух столетий внешняя политика Русского государства строилась в таких обстоятельствах, стало появление особенности вести себя как «поток, который постоянно движется там, где ему позволено двигаться к заданной цели».

Само окружение также не было полностью чуждым Великороссии: Литовско-Русское государство и Орда содержали в себе значительные территориальные и этнические элементы, позволявшие рассматривать их как естественные источники пространственного приращения и интеграции населения в Россию. Другими словами, вплоть до середины XVI века Русское государство не имело дела с соседями, право которых на сохранение самостоятельности подкреплялось бы четко выраженными этническими и религиозными отличиями. Именно в этой связи возникает, по всей видимости, еще одна отличительная черта России – способность инкорпорировать даже иноязычные элиты и делать их органичной частью своей собственной.

Другая важная характеристика внешней политики любого государства – это способ определения места внешних партнеров и их силовых возможностей в системе собственных приоритетов и связанных с ними задач. Наиболее важно, что сознание собственной независимости не было связано для России с ее признанием, то есть обретением некой абстрактной легитимности в рамках европейского порядка. Источник легитимности Русского государства был совершенно другого рода: «Божьей милостью государи на своей земле… а поставление имеем от Бога».

В свою очередь, отношения со Священной Римской империей – политическим центром западного мира – не имели для России значения даже приблизительно близкого по масштабам тому, что касалось ее дел на востоке и юге. Ее силовая политика развивалась в другом географическом направлении, и Западная Европа в конце XV века действительно мало что могла ей предложить. В этом смысле, даже если отношения России и ведущих западных держав на решающем повороте нашей истории и не определялись бы церковными разногласиями, они не могли бы быть союзническими просто в силу удаленности театров, на которых государства решали свои внешнеполитические задачи.

 

Осуждение и отчуждение

Третий, самый важный фактор формирования российской внешнеполитической культуры связан с религией. Историки согласны с тем, что Русское государство вплоть до церковной реформы середины XVII века имело серьезные признаки глубокой воцерковленности всех областей политической жизни, практически на грани теократии.

Возникшая в этих условиях интерпретация царской власти, по которой «без царя нет Святой Руси, без Святой Руси нет царя», была основана на византийской унитарной идее. Согласно ей, как отмечал французский богослов Ив Конгар, поскольку «земной порядок вещей следует порядку небесному, на земле существует лишь один порядок, одна истина, одна справедливость, одна власть, носителем которой является образ и представитель Божий: единому Богу на небесах соответствует на земле, по меньшей мере в правовом отношении, единый монарх».

В связи с этим большую роль играет сформировавшаяся в ранний период позиция Русского государства по отношению к латинскому Западу. С точки зрения византийского идеала, перешедшего к Третьему Риму – Москве, Запад, оказавшись «под владычеством варваров» («ими был взят даже Рим»), «совершал свою измену, создавая как бы римского, а на самом деле германского, то есть варварского, императора». Именно эта идея, будучи перенесенной на русскую почву, сформировала фундамент и политического, и культурного отчуждения двух миров – русско-византийского, утверждавшего себя в качестве единственного правопреемника Рима, и латинизированного варварского мира.

Попытка преодолеть раскол, которая была предпринята в чрезвычайных обстоятельствах первой половины XV века, предшествовавших падению Константинополя, провалилась. И произошло это даже не вследствие политической воли великих князей на Руси, а в результате сопротивления народа и клира решению Ферраро-Флорентийского собора о заключении унии, предусматривавшей объединение католиков и православных. И все потому, что к моменту, когда погибающая Византия решилась, с точки зрения православной традиции, на переход под власть Рима и Запада, Россия уже прошла исторический путь, позволивший ей выступать самостоятельно и на основе идеологии, поколебать которую теперь не могла даже воля византийского императора и патриарха.

Таким образом, уже к середине XV века был заложен фундамент отношений России и Запада, основанный на осуждении и отрицании избранного Западной Европой пути после падения Римской империи. Для Московского государства европейские соседи были поражены предательством, которое, согласно переданному из Византии учению, совершил Первый Рим по отношению к христианству, и вся его идеология не предполагала компромиссного решения. Отчуждение и осуждение предательства – это еще два важнейших понятия, определяющих русское отношение к Западу, и поколебать их центральные позиции не смогли даже 300 лет имперской и советской истории, когда Европа была наиболее близка России.

 

 

Русский ландшафт представляет собой пространство, уязвимое с точки зрения внешних угроз и при этом приспособленное для активной колонизации, когда для этого есть возможности

 

Что почитать?

Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М., 2007

Бордачев Т.В. О ранней истории и географии российской внешней политики // Россия в глобальной политике. 2022. Т. 20. № 4. С. 22–45

 

 

 

 

 

Фото: LEGION-MEDIA

Тимофей Бордачев, доктор политических наук, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»