«Об убийце графа Мирбаха»

Написанный 7 марта 1920 года на основе беседы с исполнителем теракта Яковом Блюмкиным очерк Виктора Сержа, хранящийся в архиве Дома Плеханова Российской национальной библиотеки (АДП РНБ), был атрибутирован и переведен совсем недавно. Фактически этот источник еще не введен в научный оборот. Машинописный 17-страничный документ на французском языке отложился в собрании историка, библиографа, философа-анархиста, автора трудов по истории международного революционного движения Ивана Сергеевича Книжника-Ветрова (1878–1965). В описи документ озаглавлен: «Об убийце графа Мирбаха в 1918 г. с.-р. Блюмкине. Статья неустановленного лица».

Вильгельм фон Мирбах

Известно, что сюжет об убийстве Мирбаха и неудачном выступлении левых эсеров 6 июля 1918 года, приведшем к их политической смерти, очень интересовал деятеля Коминтерна, французско-русского журналиста и писателя Виктора Сержа (Виктора Львовича Кибальчича, 1890–1947), с юных лет связанного с эсерами и анархистами. В основе его известной книги «От революции к тоталитаризму. Воспоминания революционера» лежат записи, которые он вел на протяжении всей своей жизни. Одной из таких записей и является очерк о встрече с Блюмкиным.

Сходство документа из фонда Книжника-Ветрова (вплоть до прямых текстуальных совпадений) с содержащимся в мемуарах Сержа описанием беседы с Блюмкиным, которая состоялась во 2-м Доме Советов (бывшей гостинице «Метрополь»), позволяет точно установить его авторство. «Я знал и любил Якова Григорьевича Блюмкина с 1919 года», – писал Серж в воспоминаниях. Предлагаем вниманию читателей журнала «Историк» отрывки из недавно обнаруженного в архиве Дома Плеханова очерка.

Казнь посла Германии графа Мирбаха (Москва, 6 июля 1918 года)

…Яков Григорьевич Блюмкин роста скорее высокого, с желтовато-бледным лицом, обрамленным шкиперской бородкой, густой и коротко подстриженной. Орлиный нос, рот несколько великоват, с тонкими губами, подвижный и выразительный. Слегка удлиненные черные глаза смотрят прямо и пристально. Голова красивой, правильной формы. Быть может, такое впечатление создают прическа и бородка? Он похож на романтика 1830-го или 1848 года. На участника тех восстаний, пламенных и рыцарственных поэтов. Он в расцвете лет: ему не более тридцати. Его подруга, заурядная молодая женщина, черноволосая, с правильными чертами лица, рассеянно слушает наш разговор. <…>

Мы говорили о покушении 6 июля. <…> «Этот акт был необходим. Последующие события доказали, что мы были правы… Впрочем, сразу после него, какой бы гнев ни поднялся против нас, атмосфера словно очистилась. V съезд Советов закрылся, совершенно подавленный… А потом стало понятно, что мы смыли пятно с революции…» <…>

– Мы прежде всего хотели, – продолжал Яков Григорьевич, – очистить атмосферу после позорного договора, показать миру, что наша революционная мощь не ослабла… И потом, мы точно знали, каким было внутреннее положение Германии. Мы знали, что она не могла развязать новую войну против России, так как находилась в преддверии краха. В этом отношении были совершенно правы мы, а не большевики, которые все поняли лишь гораздо позднее, а в тот момент оказались ослеплены военным всесилием Германии. Мы хотели показать, что она больше не могла отомстить ни за одно оскорбление. Мы рассчитывали также на эффект, который покушение произведет в Германии, ибо там следовало ускорить процесс внутреннего распада, который с каждым днем приближал революцию… <…>

Он взял со стола маленькую фотокарточку в темной деревянной рамке – фото молодого человека с открытым лицом рабочего, твердым, немного тяжеловатым подбородком, определенно блондина…

«Андреев, – произнес Яков Григорьевич, – мой товарищ по 6 июля. Потом он был убит на Украине, где работал, кажется, в штабе армии партизан-анархистов Махно».

Такой представили встречу графа Мирбаха с Яковом Блюмкиным и Николаем Андреевым создатели фильма «Шестое июля» (1968)

Мой собеседник хочет в нескольких словах рассказать мне о том трагическом 6 июля. Я вспоминаю небольшой особняк в Денежном переулке, где тогда находилось посольство Германии. Улица, пролегающая среди садов, такая спокойная и приятная летом, с богатыми домами и особняками, как правило одноэтажными, где прежде жили очень богатые люди; посольство с кованой железной оградой, над которой нависала густая зеленая листва, небольшое элегантное здание из тесаного камня, темноватый подъезд, выложенный мраморными плитами вестибюль, а затем великолепный холл в полуготическом, полурусском стиле, вызывающий в памяти старинные палаты Кремля: деревянная резьба, высокая галерея на уровне второго этажа, гобелены – и перед входом в парадную гостиную дверной тамбур, служивший для оповещения о посетителях… <…>

Сюда приехали на автомобиле Андреев и Блюмкин 6 июля 1918 года, около 3 часов дня.

– У нас были бумаги, изготовленные в ЧК (Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией), разумеется фальшивые, которые уполномочивали нас вести переговоры с графом Мирбахом… Но он нам не доверял. Четверть часа нам пришлось настаивать на встрече. Впрочем, мы сами создали себе трудности, предупредив его по телефону, чтобы он никого не принимал, не посоветовавшись предварительно с председателем ЧК Дзержинским. Мы опасались какого-нибудь неудачного покушения, которое бы все испортило… Мне пришлось настаивать на встрече. Мы пришли по делу огромной важности, касавшемуся семьи посла… Предлог был неплох, поскольку за шпионаж только что арестовали лейтенанта Мирбаха, племянника или кузена графа. Разговор происходил в гостиной, окна которой выходили на улицу…

Красивый зал, отделанный светлым мрамором в розовых, тускло-гранатовых, оранжевых, ореховых тонах… Он с тех пор не изменился. Цветы и аллегорические фигуры, голубая роспись потолка сохранили яркость. Вдоль стен стояли кресла с высокими спинками в сильно модернизированном старорусском стиле, обитые красивой гранатовой и светло-желтой тканью. Неподалеку от окна такой же диван с деревянной резьбой по бокам, представляющей сладострастные фигуры обнаженных женщин под легкими покрывалами. Зал богато убран, очень светлый… Повреждения от взрыва бомбы так и не ликвидированы. Лепнина на потолке отбита, мраморные уголки посечены осколками; на стыке стен видны трещины. На полу – красно-коричневое пятно. Возможно, кровь – Андреев и Блюмкин находились в этом зале, когда посол, уступив их настояниям, вышел к ним и позвал в кабинет по соседству.

Они расселись вокруг стола: граф Мирбах, один из его секретарей, немецкий офицер, два террориста. И именно тогда, рассказывал Блюмкин, настал самый тревожный момент. У Андреева в кармане была граната, но, если бы он протянул за ней руку, это привлекло бы внимание присутствующих, которые пристально наблюдали за ним. Нужно было ждать подходящего момента. Разговор затягивался, посол начал нервничать и выказывал безразличие к судьбе арестованного шпиона Мирбаха…

«Так продолжалось двадцать минут, – вспоминал Яков Григорьевич, – двадцать адских минут. Все время я смотрел этому человеку в глаза, говорил весомо, вежливо, искал один предлог за другим, напрягал воображение, добавляя новые подробности, – и все время меня неотступно занимала мысль: я должен убить его, убить, убить…»

Наконец Блюмкин нашел предлог, чтобы достать свой портфель, резким движением открыл его со словами: «Смотрите, вот документ, который…» – достал оттуда браунинг и открыл огонь по послу.

Присутствующих тут же охватила паника. Секретарь и офицеры сразу попытались найти укрытие, спрятаться за мебелью, покинуть комнату. Пока они, «распластавшись по ковру», ползли к двери, граф Мирбах поднялся из-за стола и метнулся через зал к выходу. Он был ранен и упал, не достигнув цели. Андреев бросил бомбу, но она не взорвалась. Блюмкину пришлось рвануться вперед, схватить ее и со всей силы бросить второй раз на пол. И в эту минуту он увидел обращенный к нему умоляющий, отчаянный взгляд человека, лежавшего у его ног, полумертвого, который сейчас будет разорван в клочья…

От взрыва вдребезги разлетелись стекла. Блюмкина выбросило в окно. Андреев уже был снаружи. При падении Яков Григорьевич сломал ногу. Ранее оба террориста условились о том, что если один будет ранен, то другой прикончит его и будет думать только о своем спасении. Но Андреев твердо решил помочь товарищу, которому пуля, выпущенная часовым, угодила в бедро. Им обоим удалось бежать. Автомобиль унес их прочь под свист пуль. Погони, по сути, не было, слишком велика оказалась паника.

В тот же день Ленин был на месте. Дзержинский хотел арестовать Марию Спиридонову и комитет эсеров, но сам был разоружен и взят под стражу: с этого момента события развивались неотвратимо, вплоть до исчезновения партии левых эсеров с политической сцены.

– Но вы, по крайней мере, должны были подумать о возможности подобных последствий? – спросил я.

– Разумеется… Только нам нечего было терять. Мирбах с каждым днем все больше наглел, держался победителем, в центре Москвы вел себя как диктатор и после казни Эйхгорна [ошибка памяти, убийство немецкого фельдмаршала Германа фон Эйхгорна произошло 30 июля 1918 года. – Я. Л.] хотел уничтожения нашей партии. Он уже почти добился этого от Совета народных комиссаров – и угрозами, и политическими средствами. Он потребовал выдачи организаторов покушений на Украине. Если совесть большевиков и возмущалась, это вполне соответствовало их интересам как правящей партии, которая хотела властвовать единолично… Короче, обоснованно или нет, но мы полагали, что нас вот-вот разгромят…

Хотя в интересах революции, благо которой является высшим законом, Яков Григорьевич работал и работает с большевиками, в глубине души он относится к ним с непримиримой враждебностью…

Москва, 7 марта 1920 г.

АДП РНБ. Ф. 352. Оп. 1. Д. 1187. Л. 1–17. На фр. яз. Пер. Ю.В. Гусевой