Оборонительный мятеж

Группа левых эсеров – делегатов V съезда Советов на Театральной площади в Москве (Фото: РГАСПИ)

Самыми известными на данный момент работами о событиях тех дней являются монография советского историка Леонида Спирина «Крах одной авантюры» и книга историка-эмигранта Юрия Фельштинского «Большевики и левые эсеры». Первая вышла в 1971 году в партийном «Политиздате», вторая – в 1985-м в парижском издательстве YMCA-Press в серии «Исследования новейшей русской истории» под общей редакцией Александра Солженицына.

Родившийся в год революции и создания партии левых эсеров Спирин был приверженцем традиционных взглядов, сформировавшихся в советской историографии. «Провокаторы хотят втянуть Россию в войну», «Подготовка разгрома мятежников», «Логический конец авантюры», «Партия обреченных» – названия глав и главок в его книге говорят сами за себя. Фельштинский выступил антагонистом по отношению к маститому советскому автору. Как точно заметили в предисловии к сборнику «Левые эсеры и ВЧК» Альтер Литвин и Лев Овруцкий, позиция Фельштинского «представляет собой как бы зеркальное отражение позиции Спирина: если последний исходил из правильности большевистской политики, то первый считал, что большевики вообще правыми быть не могут». Будучи большим поклонником конспирологических версий, Фельштинский попытался обосновать точку зрения, согласно которой ВЧК во главе с Феликсом Дзержинским выступила в роли чуть ли не коллективного провокатора, подтолкнувшего левых эсеров к выступлению. По мнению историка-эмигранта, провокация была нужна Дзержинскому, чтобы разделаться с последней легальной партией в России, мешавшей установлению однопартийной большевистской диктатуры.

Вторая партия Октября

Партия левых социалистов-революционеров (интернационалистов) – ПЛСР – возникла как самостоятельная политическая сила 19 ноября (2 декабря) 1917 года. Это произошло спустя несколько недель после того, как представители левого крыла эсеров, оставшиеся вместе с большевиками на историческом II Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, который открылся в Смольном в ночь с 25 на 26 октября (с 7 на 8 ноября), были исключены из эсеровской партии.

Тогда же, 19 ноября, Съезд крестьянских депутатов санкционировал вхождение левого эсера Андрея Колегаева в состав Совета народных комиссаров в качестве наркома земледелия. Впоследствии, в течение декабря 1917-го, еще семь левых эсеров были утверждены в качестве наркомов. В результате советское правительство стало двухпартийным. Кроме того, левые эсеры вошли в состав всех региональных советских правительств, пополнили коллегии народных комиссариатов, возглавили ключевые органы управления Красной армии.

В январские дни 1918 года благодаря инициативе левых эсеров произошло слияние всероссийских съездов рабоче-солдатских и крестьянских депутатов Советов. При этом был принят левоэсеровский вариант «Основного закона о социализации земли». В то время легендарная Мария Спиридонова – один из лидеров партии левых эсеров – стала, по сути дела, вторым человеком во ВЦИК Советов после Якова Свердлова. «Самая популярная и влиятельная женщина в России», как называл ее американский журналист Джон Рид, возглавляла исполком Крестьянской секции ВЦИК, обладавшей собственным аппаратом и своей газетой.

Вместе с тем вторым человеком в ВЧК после Дзержинского стал его заместитель левый эсер Вячеслав Александрович (настоящее имя – Петр Дмитриевский). Позже Железный Феликс так характеризовал своего зама: «Права его были такие же, как и мои, он имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать. <…> Александровичу я доверял вполне». Именно Александровичу предстояло оказаться одним из главных действующих лиц того события, которое большевики потом назовут «мятежом левых эсеров». За это он и будет расстрелян на следующий день после подавления выступления в числе 13 наиболее активных его участников.

Заседание комитета бедноты. Худ. А.В. Моравов. 1920 год

«Выпрямить линию советской политики»

Начало разрыва левых эсеров с большевиками случилось в конце февраля 1918 года. 23 февраля на заседании ВЦИК левые эсеры проголосовали против подписания Брестского мира с Германией, а затем, на IV Чрезвычайном съезде Советов, проходившем 14–16 марта, выступили против его ратификации. Поскольку их мнение не было принято во внимание, левые эсеры вышли из состава Совнаркома и объявили о расторжении коалиции с большевиками. Однако они продолжали работать во ВЦИК и других советских учреждениях.

Со временем напряженность в отношениях между двумя партиями лишь нарастала. С одной стороны, этому способствовал рост эскалации насилия в зоне оккупации (куда левые эсеры забрасывали диверсионные группы, и одной из них в конце концов был ликвидирован немецкий фельдмаршал Герман фон Эйхгорн в Киеве) и в пограничной полосе вдоль захваченных германскими войсками территорий, где под влиянием левоэсеровских агитаторов красноармейцы нарушали демаркационную линию и вступали в боестолкновения с немцами. С другой стороны, рост напряженности был обусловлен продавливанием большевиками через ВЦИК антикрестьянских по своей сути декретов (в частности, декретов о комитетах бедноты и продовольственной диктатуре).

Уже на апрельском II съезде ПЛСР экс-нарком юстиции Исаак Штейнберг выдвинул в ходе развернувшейся дискуссии платформу: «Раз мы идем к власти, мы должны идти к власти», а III съезд левых эсеров, открывшийся 28 июня, и вовсе постановил, «чтобы партия… выпрямила линию советской политики».

Дополнительными стимулами к углублению противоречий между бывшими партнерами по коалиции послужили затопление по требованию германской стороны близ Новороссийска кораблей Черноморского флота в июне 1918-го, выплата контрибуций Германии в размере 6 млрд марок и манипуляции в ходе выборов депутатов на V Всероссийский съезд Советов.

Открытие этого съезда Советов и стало отправной точкой выступления левых эсеров.

Открытие V Всероссийского съезда Советов стало отправной точкой выступления левых эсеров (Фото: РГАСПИ)

В начале было слово

Съезд открылся во второй половине дня 4 июля 1918 года в Большом театре в Москве. По замыслу большевиков, главным в повестке съезда был вопрос о принятии Конституции, которую левые эсеры расценивали как ущемляющую избирательные права крестьян (последние могли выбирать депутатов в Советы в пропорции 1:100 000 человек, рабочие же – в пропорции 1:25 000).

Впрочем, левоэсеровских делегатов судьба первой республиканской Конституции интересовала далеко не в первую очередь. Делегаты ПЛСР выступали против всей большевистской внешней и внутренней политики. Главный спикер партии Борис Камков, полемизируя с Владимиром Лениным, пригрозил «выбросить вон за шиворот» из деревни продотряды и «ваши комитеты бедноты». Одновременно с этим левые эсеры намеревались в корне изменить ситуацию с «похабным» Брестским миром: не случайно основной мишенью для левоэсеровских ораторов стал германский посол Вильгельм фон Мирбах.

Освещавший работу съезда репортер Константин Паустовский на всю жизнь запомнил, а потом запечатлел в «Повести о жизни» такую сценку: «На съезде Советов в боковой ложе сидел германский посол граф Мирбах – высокий, лысеющий и надменный человек с моноклем. <…>

В первый же день съезда слово взял левый эсер Камков. Он прокричал гневную речь против немцев [ошибка памяти, Камков выступил с этой речью во второй день съезда, 5 июля. – Я. Л.]. Он требовал разрыва с Германией, немедленной войны и поддержки повстанцев. Зал тревожно шумел. Камков подошел почти вплотную к ложе, где сидел Мирбах, и крикнул ему в лицо:

– Да здравствует восстание на Украине! Долой немецких оккупантов! Долой Мирбаха!

Левые эсеры вскочили с мест. Они кричали, потрясая кулаками. Потрясал кулаками и Камков. Под его распахнувшимся пиджаком был виден висящий на поясе револьвер.

Мирбах сидел невозмутимо, не вынув даже монокля из глаза, и читал газету. Крик, свист и топот ног достигли неслыханных размеров. Казалось, сейчас обрушится огромная люстра и начнут отваливаться со стены театрального зала лепные украшения.

Даже Свердлов своим мощным голосом не мог справиться с залом. Он непрерывно звонил, но этот звонок слышали только журналисты в оркестре. До зала он не доходил, остановленный волной криков.

Тогда Свердлов закрыл заседание. Мирбах встал и медленно вышел из ложи, оставив газету на барьере».

Стенограмма заседаний съезда Советов передает и другие пассажи из речи Камкова, окрашенные обуревавшими его гневом и страстью: «…у нас оказалась не самостоятельная советская власть, а лакеи германского империализма. (Шум.) Да, лакеи германского империализма…»

Вечером 5 июля левые эсеры провели в центре столицы демонстрацию. Как сообщалось в их партийной прессе, они «вышли на Театральную площадь с пением революционных песен и с возгласами: "Долой империалистов и соглашателей", "Долой Мирбаха", "Да здравствует восстание на Украине", "Да здравствует мировая революция"».

Одновременно с энергичной агитационно-пропагандистской кампанией велась организационно-техническая подготовка к убийству германского посла, а также к возможным последствиям такого шага.

Убийство в Денежном

Накануне, еще 4 июля, 20-летний заведующий отделом по борьбе с международным шпионажем левый эсер Яков Блюмкин был вызван на заседание ЦК ПЛСР, где от него потребовали подробнейшей информации о германском посольстве, в здании которого он не раз бывал. Из беседы, как рассказывал потом сам Блюмкин, выяснилось, что ЦК планирует организовать покушение на Мирбаха. Целью акции было переломить настроения делегатов съезда Советов по вопросу о разрыве договора с Германией.

Здание в Денежном переулке, где в 1918 году располагалось посольство Германии

Предполагалось, что убийство совершит член рязанской организации партии, студент историко-филологического факультета Московского университета Владимир Шеварев. Однако Блюмкин предложил в качестве исполнителей себя самого и своего друга по одесской организации левых эсеров Николая Андреева. ЦК согласился с этим предложением.

Утром в день покушения Блюмкин посвятил в свои планы Александровича и потребовал, чтобы тот поставил печать ВЧК на подложном удостоверении, выделил автомобиль для поездки в германское посольство, а также остался дежурить у телефона (это было нужно на случай, если бы немцы захотели проверить мандат Блюмкина и Андреева).

Александрович, по словам Блюмкина, был противником покушения, но из соображений партийной дисциплины подчинился. По дороге в германское посольство Блюмкин и Андреев заехали в 1-й Дом Советов (бывшую гостиницу «Националь»), где от экс-наркома почт и телеграфа Проша Прошьяна получили бомбы.

В третьем часу дня, убив Мирбаха, исполнители теракта покинули здание посольства Германии в Денежном переулке. При бегстве из посольства Блюмкин был ранен в ногу охраной. Вероятно, Андреев мог использовать для перевязки раны свою одежду. Находившийся поблизости в ожидании исполнения задания член ЦК ПЛСР Владимир Карелин запомнил, как после убийства Мирбаха у Смоленского рынка заметил мчащийся автомобиль. «Сидевшие в нем два полуголых человека в упоении что-то кричали и махали шапками. Это были торжествовавшие победу Блюмкин и Андреев», – констатировал он.

«Штаб обороны партии»

Впрочем, несмотря на это, Юрий Фельштинский настаивает: «…никаких документов, подтверждающих причастность ЦК ПЛСР к организации убийства германского посла, нет». В действительности таких документов более чем предостаточно, да и никто из самих левых эсеров никогда не ставил роль своего ЦК в этом деянии под сомнение. Поэтому «сенсационный» вывод Фельштинского о том, что «Мирбах не был убит по постановлению ЦК ПЛСР, который не знал о планируемом покушении», представляется абсолютно абсурдным.

Однако и советские историки лукавили: «мятеж» был не вполне мятежом. После досконального изучения всего комплекса документов архива ЦК ПЛСР в РГАСПИ можно с уверенностью утверждать: нет никаких оснований говорить о том, что левые эсеры готовили восстание против большевиков.

Но если мятежа на самом деле не было, что же тогда происходило накануне и в ночь на Ивана Купалу – с 6 на 7 июля 1918 года? Судя по действиям левых эсеров, они готовились… защищать свою партию. На проводившихся ежедневно в начале июля заседаниях ЦК ПЛСР был даже сформирован так называемый «штаб обороны партии» во главе с бывшим прапорщиком Юрием Саблиным.

От кого же собирались обороняться? В воспоминаниях левые эсеры утверждали: защищать партию они намеревались не столько от большевиков, сколько… от немецких агентов и вооружаемых ими военнопленных. И поводы для подобных опасений у них как будто имелись. В последних числах июня в газетах появилось сообщение об обнаружении в помещении ЦК левых эсеров в Леонтьевском переулке четырех бомб с запалом, заложенных под залом на первом этаже. Можно, конечно, допустить, что это был розыгрыш, фейк или даже элемент спецоперации с целью воздействия на общественное мнение. Однако позднее на этот факт указывал, выступая с воспоминаниями в 1921 году, уже упоминаемый выше Карелин. По его словам, германские спецслужбы устроили форменную слежку за его соратниками. И закладка взрывчатки в помещении ЦК ПЛСР казалась эсерам еще одним подтверждением происков немцев.

Существуют многие указания на то, что левые эсеры просчитывали разнообразные варианты развития событий. Например, они заранее обзавелись фальшивыми паспортами для перехода на нелегальное положение, явочными и конспиративными адресами, подготовили завидную финансовую базу. По их мнению, большевики вполне могли выступить против них в интересах германских властей. Известно представляющее интерес упоминание советского писателя Сергея Мстиславского, тогда члена левоэсеровского ЦК, о том, что в утренние часы 6 июля в помещении в Леонтьевском переулке казначей партии Лазарь Голубовский занимался изъятием каких-то важных бумаг. После вопроса Мстиславского: «Что случилось?» – Голубовский отвел его в сторону: «Есть сведения, что большевики в связи со вчерашней речью Камкова готовят налет на наше помещение: на всякий случай вывозим архив ЦК и вообще более ценное имущество».

Силы и бессилье левых эсеров

В Москве находилась своеобразная гвардия в виде отряда особого назначения дружины Всероссийской боевой организации партии левых социалистов-революционеров (Спирин определял его численность в 199 штыков, хотя в заключении обвинительной коллегии Верховного ревтрибунала говорится лишь о 132 бойцах), который в оперативном отношении подчинялся начальнику Московского военного округа большевику Николаю Муралову. Кроме того, существовали небольшие партийные дружины при районных комитетах (по подсчетам Спирина, в общей сложности 119 боевиков). Несмотря на это, левоэсеровское руководство здраво оценивало незначительность своих военных сил.

Латышские стрелки после подавления левоэсеровского выступления в Москве (Фото: РИА Новости)

Лидеры партии надеялись на поддержку частей Московского гарнизона. Однако на деле к левым эсерам присоединилось совсем небольшое число солдат из 1-го Московского советского полка имени 1-го марта (назывался так по дате убийства народовольцами императора Александра II) и 16-го летучего боевого отряда особого назначения. При этом сами командиры частей – бывший поручик Иван Мамайлов и Яков Винглинский, хотя и были вызваны в левоэсеровский штаб на совещание, не выразили горячего желания поддержать лидеров ПЛСР с оружием в руках (Винглинский даже был задержан). Не удалась и попытка разагитировать и склонить на свою сторону латышских стрелков.

Таким образом, левые эсеры располагали крайне незначительными, сугубо партийными силами. И в этом плане их самым большим подспорьем оказался Боевой отряд ВЧК, насчитывавший около тысячи штыков. Своеобразный «спецназ» ВЧК под командованием убежденного левого эсера Дмитрия Попова был весомой силой и в принципе был способен на преторианский переворот. Как удачно выразился Мстиславский, «долго уговаривать Попова "прикрыть ЦК" не пришлось».

После того как в полном соответствии с решениями высших партийных органов Блюмкин и Андреев убили германского посла, а потом укрылись в левоэсеровском штабе, собравшиеся тут же, в особняке Морозовых в Большом Трехсвятительском переулке, руководители партии сошлись на том, чтобы Спиридонова отправилась на съезд Советов для заявления о принятии левыми эсерами ответственности за убийство Мирбаха.

Как только она с трибуны съезда изложила мотивы теракта, коммунисты-большевики внезапно удалились из Большого театра под предлогом фракционного совещания, а остальные делегаты оказались в положении заложников. В ответ на это левые эсеры арестовали Дзержинского, прибывшего в поисках убийц Мирбаха прямо в особняк Морозовых, где находился в том числе и штаб Попова. Кроме того, левые эсеры заняли здания ВЧК на Лубянке и Центрального телеграфа на Мясницкой, развернув агитацию в казармах красноармейских частей, дислоцировавшихся по соседству с контролируемым ими районом.

Впрочем, «штаб обороны партии» фактически бездействовал. Оказалось, что ключевое слово в названии штаба – «оборона». Своей пассивностью и нерешительностью левоэсеровское выступление больше всего напоминало стояние декабристских полков на Сенатской площади в 1825 году. Левые эсеры с самого начала нацеливались на вялотекущий переворот и не были психологически готовы к решительным действиям (за исключением отдельных фигур). Этим объясняется и то, что солдаты получили приказ окапывать бульвары и переулки на подступах к Большому Трехсвятительскому. Наступательных же операций левые эсеры не проводили, поскольку не считали свое выступление направленным на вооруженное свержение правящей партии и рассматривали его всего лишь как самооборону.

Между тем большевики сразу стали действовать решительно. Обычным солдатам из частей Московского гарнизона лидеры РКП(б) не доверяли и поэтому срочно вызвали в Кремль комиссара Латышской стрелковой дивизии Карла Петерсона, наркома юстиции Петра Стучку и еще одного влиятельного латыша из числа делегатов съезда Советов – Карла Данишевского. Последнему вместе с начдивом Иоакимом Вацетисом было поручено организовать зачистку Москвы от левых эсеров.

Вацетис разделил части на три группы войск. Одна из них (1-й Латышский стрелковый и Образцовый полки с артиллерией) была сосредоточена у храма Христа Спасителя, другая (2-й Латышский стрелковый полк и курсанты артиллерийских училищ с четырьмя орудиями) – у стен Страстного монастыря, а третья группа (латышские стрелки из 3-го полка дивизии) – на Таганке. Также одна из рот 9-го Латышского стрелкового полка была выдвинута из Кремля на Варварку, а вторая – на Ильинку.

Поповцы же так и не получили приказа о наступлении. Бой с латышскими стрелками продолжался несколько часов, и в итоге часть поповцев сложила оружие. Впрочем, находившиеся в отряде боевики под прикрытием броневиков «Гарфорд» вывели партийное руководство в район Курского вокзала, где левые эсеры намеревались захватить подвижной состав. Но и этот план не удался. Бросив в районе вокзала два орудия и один бронеавтомобиль, около 300 поповцев ушли из Москвы по Владимирскому шоссе. Вскоре преследовавшим их войскам удалось заблокировать отступавших. После непродолжительного боя деморализованные «мятежники» сдались.

Послесловие к выступлению

Уже 7 июля для расследования событий была создана Особая следственная комиссия (ОСК) во главе с Петром Стучкой. При этом главный чекист страны Дзержинский в расследовании не участвовал. Он написал заявление об отставке с поста председателя ВЧК ввиду того, что является «несомненно одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника гр. Мирбаха».

Задержанные в Большом театре и в помещении Крестьянской секции ВЦИК 517 левых эсеров и им сочувствующих были разделены на три категории. Большую часть арестованных освободили уже через несколько дней, в период с 10 по 13 июля, после заполнения анкет ОСК об отношении к «мятежу». Достаточно быстро обрели свободу и 444 пленных поповца: их перевели в другие части Красной армии.

В те июльские дни вооруженные столкновения происходили не только в Москве. Вечером 7 июля после непродолжительного, но кровавого боя была разоружена Петроградская боевая организация левых эсеров, базировавшаяся в бывшем Пажеском корпусе на Садовой улице. Все задержанные в Северной столице также вскоре были освобождены, дела в отношении них закрыты. Было принято политическое решение о сохранении в составе Советов и на командных должностях в Красной армии тех левых эсеров, которые официально отреклись от позиции своего ЦК и осуждали убийство Мирбаха. Все же солидарные с ЦК ПЛСР и колеблющиеся отныне изгонялись из Советов.

В сентябре 1918 года Стучка освободил последних арестантов, доведя до суда только двоих – Спиридонову и Саблина. 27 октября Верховный революционный трибунал вынес им приговор (один год тюремного заключения), но уже 29-го числа они были амнистированы ВЦИК. При этом, несмотря на начавшуюся Ноябрьскую революцию в Германии, трибунал заочно приговорил восьмерых членов ЦК, Блюмкина, Андреева, а также изготовившего для них бомбы Якова Фишмана (будущего начальника Военно-химического управления РККА) к трем годам заключения, а Попова объявил «врагом трудящихся, стоящим вне закона» и подлежащим при поимке расстрелу (что и произошло в 1921 году).

Так что это было? Три десятилетия, потраченные автором на изучение темы, позволяют со всей уверенностью утверждать, что никакой «провокации ВЧК» с убийством Мирбаха, конечно же, не было. Романтики революции, левые эсеры сами стремились к «выпрямлению», как они говорили, советской внешней и внутренней политики, возвращению лозунгов Октября, отказу от пресмыкания перед германским империализмом и пресечению натравливания рабочих и батраков на крестьян среднего достатка. Своими предполагаемыми союзниками они считали левых коммунистов в Советской России и спартаковцев в Германии. А большевистский агитпроп, воспользовавшись их авантюристскими замашками, немедленно объявил левых эсеров «агентами» Антанты.

В.И. Ленин и Ф.Э. Дзержинский. Худ. Б.В. Щербаков

Что же касается Дзержинского, то его истинная роль в этом странном мятеже и по сей день остается загадкой. В одном из рассказов Блюмкина о событиях 6 июля (он делал сообщение на заседании исторической секции Дома печати в марте 1921 года, запись секретаря секции) есть и такой эпизод: «Разговор [о подготовке к убийству Мирбаха. – Я. Л.] проходил в кабинете председателя ВЧК. По окончании его Александрович и Блюмкин заметили, что за ширмами спит Дзержинский. Они испугались, что он слышал разговор; однако выяснилось, что он крепко спал и ничего не слышал». Впрочем, кто знает, может быть, сон Железного Феликса и в этот день был весьма чуток. Просто убежденный левый коммунист, принципиальный противник мира с кайзеровской Германией и к тому же человек, чья малая родина, Польша и Виленский край, была оккупирована немцами, он решил не мешать Блюмкину. Полностью исключать такой сценарий было бы слишком самонадеянно.