Служить России

В чем актуальность и уникальность наследия русской эмиграции первой волны? Об этом в интервью «Историку» размышляет замдиректора Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына Игорь Домнин

«Феномен Русского исхода не столько в его масштабах и его социальном многообразии, – считает Игорь Домнин, – а в том, что в изгнании русскими людьми была создана зарубежная Россия с ее колоссальным наследием – научным, техническим, духовным, культурным. Они надеялись, что их исторический опыт не канет в Лету, а будет служить "грядущей России"». 

Великий исход 

– Сколько человек покинуло Россию в результате революции и Гражданской войны? 

– Вопрос этот до сих пор остается открытым. Точной и окончательной статистики нет. И для начала нужно договориться, что же мы подразумеваем под Русским исходом. Я имею в виду те контингенты бывших подданных Российской империи, которые сознательно оказались тогда за пределами родины. К ним же можно отнести и тех, кто длительно или кратковременно пребывал за границей еще до Первой мировой и принял решение уже не возвращаться. Таких было, возможно, несколько тысяч. Это главным образом представители аристократии, творческая интеллигенция, ученые, студенты… 

Некоторые люди начали покидать страну, выводить из нее, как бы мы сегодня сказали, свои активы уже вскоре после Февраля, весной-летом 1917 года, когда стало понятно, что Россия оказалась «на срыве». Но таких прозорливых было сравнительно немного – думаю, сотни человек. Приведу один характерный пример – издатель и журналист Владимир Крымов, основатель популярного светского журнала «Столица и усадьба», обладавший острым политическим нюхом. Он «издали» почувствовал, что в России начинается нечто страшное, и выехал за рубеж, не дожидаясь Октября. На его одиссею в своих воспоминаниях «Я унес Россию» обратил внимание известный писатель-эмигрант Роман Гуль. 

– Гражданская война резко повлияла на масштабы эмиграции? 

– Не сразу. В 1918-м началось, если употреблять военные термины, тихое просачивание, единичные отъезды через всевозможные границы. Все годы противостояния и гражданские, и бывшие кадровые военные покидали Россию, не желая участвовать в братоубийственной войне. Причем в тех условиях уезжать из страны было непросто: прямые поезда, скажем, до Парижа, разумеется, не ходили. Некоторые даже крупные «капиталисты» поначалу никак не желали оставлять Россию, хотели быть ей полезными, и это после национализации их собственности. Например, последний русский Нобель – Эммануил. Есть воспоминания о том, как друзья его вывозили в 1918 году чуть ли не силком. Он говорил: «Пускай меня поймают большевики, я им все объясню, что я заботился о рабочих, строил для них больницы, для их детей школы». И все-таки он оказался в Швеции… 

Волна единичных отъездов продолжалась едва ли не до середины 1920-х, а отдельные случаи – до 1934 года. Но в то же время начался и организованный исход больших групп – на рубеже 1919–1920 годов. Первым таким эпизодом был исход Северо-Западной армии героя Великой войны генерала Николая Юденича, отступавшей от пригородов Петрограда до границы с Эстонией, где русские солдаты и офицеры – около 20 тыс. человек – были интернированы. Некоторое время эстонцы содержали их «на положении белых рабов». Примерно тогда же пал и Северный фронт генерала Евгения Миллера. Из Архангельска на пароходах страну покинули до 2 тыс. человек, и еще несколько тысяч сумели по сухопутью перейти в Финляндию. Остатки армии адмирала Александра Колчака организованно уходили в Маньчжурию, в Трехречье. Или вот малоизвестный факт: небольшой отряд уральских казаков под командованием генерала Владимира Толстова вдоль Каспия ушел в Персию. 

Кульминацией этого процесса стала знаменитая крымская эвакуация. Уходили из всех основных портов (не только из Севастополя, как думают многие) – чуть менее 150 тыс. человек. Примерно половина из них – военные, половина – гражданские беженцы. В 1922 году произошел последний крупный исход белой России – из Приморья. В конце октября границу с Китаем пересекли до 20 тыс. воинов Земской рати генерала Михаила Дитерихса и около 10 тыс. человек из Владивостока вывезла Сибирская флотилия под командованием адмирала Георгия Старка. Гражданские высаживались в Корее, Китае, а часть моряков во главе с командующим дошли до Филиппин. 

Не только голубая кровь 

– И сколько русских беженцев оказалось в общей сложности? 

– Первые попытки произвести такие подсчеты предпринимались в самой эмиграции еще в 1920-х на основе данных, стекавшихся в Лигу Наций. Но тогда же признавалось, что эти сведения неполные и неточные. Постепенно сложилось мнение, что участников различных исходов было от 1,5 до 3 млн человек. Наиболее вероятная оценка – около 2 млн. Но эта цифра неокончательная, с многоточием. А в целом русское зарубежье насчитывало в то время 7–8 млн человек. И основная часть из них оказалась на чужбине, даже не покидая своих домов. Это жители отпавших от Российской империи территорий – Финляндии, Польши, Прибалтики, Бессарабии. В одной только Польше было не менее 5 млн русских или считавших себя таковыми. Они, как и большинство эмигрантов первой волны, долго оставались апатридами, людьми без гражданства, не принимая польского подданства. А кто-то в ту же Польшу возвращался с фронтов Гражданской войны. Например, последний командир легендарного лейб-гвардии Кексгольмского полка генерал Николай Штакельберг, эвакуировавшийся вместе с армией Врангеля из Крыма, через некоторое время вернулся в Польшу, в свое родовое имение. 

– Кем они были – русские эмигранты? В основном бывшие офицеры, солдаты и члены их семей? 

– Воинство составляло около 400 тыс. человек. А вообще русское зарубежье – это весь социальный срез российского общества, от крестьян, рабочих, казаков до высшей аристократии, включая членов дома Романовых и вдовствующую императрицу Марию Федоровну. В процентном отношении представителей дворянства было сравнительно много, потому что в Советской России их преследовали с особой силой. Но в изгнание отправилась далеко не только голубая кровь. Это штамп. Одних казаков было не менее 100 тыс. Конечно, военные были самой организованной частью эмиграции. И они же были самыми несчастными с точки зрения приспособления к новой жизни. Молодые еще могли учиться, получать новую профессию, но бывалым офицерам и солдатам, прошедшим не одну войну, переучиваться было уже поздновато. 

– Удалось ли кому-то из тех, кто начинал с нуля, сделать блестящую карьеру? 

– У нас есть выдающиеся примеры. В частности, авиаконструктор Игорь Сикорский. Это в России он уже был фигурой, а на чужбине его долго не признавали. Сикорский приехал во Францию, пришел наниматься на работу, но ему сказали: «Мы в вас не нуждаемся». Там он не мог найти для себя достойного места. Написал, кстати, небольшую книжку об истории русской авиации. Ее рукопись обнаружил в архиве русского издательства «ИМКА-Пресс» (Париж) профессор Никита Струве. А Виктор Москвин – директор издательства «Русский путь», с которого начиналась история нашего Дома русского зарубежья, – издал ее 20 лет назад. Сикорский же из Франции отправился в Америку, где основал свое дело и в самый трудный момент обратился за финансовой помощью к Сергею Рахманинову. Тот начинал на чужбине не с нуля, поскольку уже был всемирно известным композитором. И он помог. А потом фирма Сикорского выросла в одну из ведущих в мировом авиастроении. 

Пробный полет биплана «Илья Муромец», спроектированного Игорем Сикорским. 1914 год

Не менее красноречивый пример – уроженец Мурома Владимир Зворыкин, заброшенный судьбой в США и ставший одним из пионеров телевидения (многие ведущие специалисты признают его «отцом мирового телевидения»). В России по молодости он не успел заявить о себе как о гениальном радиоинженере, в Штатах начинал рядовым сотрудником «Вестингауз Электрик». А к середине 1930-х уже обрел мировое имя. Я говорю о нем с особой гордостью и теплотой, потому что родился в том же былинном городе и даже на улице, находящейся по соседству с той, где был дом Зворыкиных. 

Инженер-судостроитель Владимир Юркевич, создатель лайнера «Нормандия»

Александр Понятов – пионер эры видеотехники. Недоучившись в Германии, он в Первую мировую был морским летчиком, затем служил в авиации армии Колчака. Потом оказался в Шанхае. Там ему было тесно – и Понятов перебрался в США. В конце концов он основал свою фирму и добился мирового успеха. Все знали технику АМРЕХ – на ней работала вся телеиндустрия до 1990-х годов. Но мало кто в нашей стране догадывался, как расшифровывается название этой фирмы. Alexander M. Poniatoff Excellence – в основу названия легли инициалы ее основателя и слово «превосходство». Понятов намного опередил свое время и всегда жалел, что ему приходится работать на чужую страну. Такова была общая боль эмигрантов. 

Самые успешные эмигранты-предприниматели становились меценатами и поддерживали соотечественников чем могли. Бывший военный летчик Лев Николаевский, поселившийся, как и многие русские люди, в Сан-Франциско, еще перед войной создал спичечную фабрику – и его бизнес пошел в гору. Он основал благотворительный фонд, многим помогал, устраивал на работу главным образом русских беженцев. Захарий Аркус-Дантов, создатель автомобиля американской мечты «Шевроле-Корвет», – тоже наш человек, его семья покинула СССР в 1927 году. 

– Выходит, реализоваться было легче в Штатах? 

– Есть и европейские, и китайские примеры. Так, инженер-судостроитель Владимир Юркевич успешно работал во Франции, и ему еще перед войной поручили создание скоростного и по всем показателям передового лайнера – «Нормандия». Он спроектировал особую форму корпуса, отличавшуюся наименьшим сопротивлением воды, и судно побило все рекорды скорости в своем классе. Жаль, что через несколько лет эксплуатации «Нормандия» трагически сгорела в Нью-Йорке – видимо, сожгли конкуренты. 

Из другой сферы – Ольга Хитрово, жена полковника лейб-гвардии Конной артиллерии Владимира Хитрово. В Париже, столице моды, она основала студию изысканного женского белья, где работали в основном русские женщины, и ее бренд завоевал известность не только во Франции, но и во всем мире. Подобных историй успеха было немало. И сотрудники Дома русского зарубежья постоянно находят все новые и новые свидетельства о них, пишут работы, а наша киностудия производит фильмы цикла «Русские в мировой культуре». На ее счету уже более 40 неигровых кинолент. 

Курсы шоферов, организованные русскими офицерами в Париже

В надежде на Россию будущего 

– Считала ли русская эмиграция себя альтернативой Советской России, стремилась ли к реваншу? 

– Выскажу свою точку зрения. СССР – это государство, мощнейшая махина. Эмигранты – рассеянные по миру люди, но являющие собой некую общность. В этом сама суть изгнанничества. О каком реванше тут можно вести речь? Политической альтернативой русская эмиграция себя не считала. Она видела себя «другой Россией» – в духовном, культурном, ценностном смысле. Миссия этих людей – свидетельствовать и сохранять. С другой стороны – готовить себя к служению в России. Абсолютное большинство понимало, что они не освободят страну от большевизма, от химеры «интернационализма», – и многие стремились стать полезными той России, которая возникнет в будущем, когда сойдет на нет советская власть. Они были уверены, что страна рано или поздно изживет коммунизм сама или при внешнем воздействии. При этом идейно эмигранты боролись с коммунизмом постоянно. Вернуться победителями на белых конях они не собирались – скорее соработниками в деле возрождения России. Конечно, был в эмиграции и радикализм, но я говорю об общем векторе, о господствующем умонастроении. 

Памятник участникам Белого движения на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем

– Почему русским нигде не удалось создать единого влиятельного сообщества, как эмигрантам из некоторых других стран? 

– Неоспоримой общностью для зарубежной России была только православная вера. В духовном смысле именно церковь спасла эмиграцию. И конечно, родная речь, русская культура. А в повседневной жизни начиналось разобщение, возникали разлады. Почему? Великий публицист Михаил Меньшиков в 1905 году сетовал, что есть в нашем народе две черты, с которыми следует бороться, как с собственной смертью, – это анархия и цинизм, который можно выразить возгласом: «Ничего!» Мол, «все само собой решится» либо «с этим можно жить». Речь идет о надежде на авось, о слабо выраженном инстинкте самосохранения в мирное время. Это равнодушие часто мешает нашему единению. Но важно и другое. Русская эмиграция была осколком великого народа – это единственный случай в истории. Диаспорное мышление великим народам не присуще. 

– Были ли в эмиграции общепризнанные лидеры? 

– По большому счету, таковых быть не могло. Политическая жизнь охватывала, думаю, не более 10% изгнанников. Они следили за прессой, идейно боролись, грызлись друг с другом на страницах газет. Кстати, эмиграция в этом отношении отличалась полной откровенностью. Вопреки распространенному в СССР мнению, там писали открыто, честно судили как о старой России, так и о советской действительности. И себя препарировали нещадно. Критике подвергали всех или почти всех. 

– Но кто-то пользовался уважением большинства, был властителем дум? 

– Для сотен тысяч, практически для всего воинства, бесспорным авторитетом обладал генерал Петр Врангель. Не будем забывать, что почти 150 тыс. вывезенных из Крыма были обязаны ему жизнью. Если бы не он – при некоторых его недостатках, а Врангель, как и все люди, был соткан из противоречий, – все для них могло бы закончиться расправой, гибелью. Поэтому Врангеля многие боготворили. Он был более других на слуху в эмиграции – даже на фоне великого князя Николая Николаевича. Добавляло уважения к нему и то, что, несмотря на свой высокий статус, он, как и абсолютное большинство эмигрантов, был стеснен материально – и оставался честным человеком. То есть высоко держал нравственную планку, не стремился к личному обогащению. Вторым по авторитету в военной среде следует назвать генерала Александра Кутепова. Безупречной честностью, снискавшей огромное уважение, обладал и генерал Антон Деникин. 

Быть может, еще более важную роль играли духовные пастыри эмиграции – митрополиты Антоний (Храповицкий), Евлогий (Георгиевский) и другие. Неизбывной любовью пользовался в русском зарубежье архиепископ святитель Иоанн Шанхайский. Мне довелось общаться со многими сотнями представителей старой эмиграции, и я неизменно слышал от них об особом его почитании. Эти архиереи были подлинными духовными пастырями русских людей в изгнании. В отношении не только церковных, но и многих светских вопросов именно они имели наибольший авторитет. 

Искушение нацизмом 

– Какая позиция преобладала в эмигрантских кругах в годы Второй мировой войны? Чем руководствовались сочувствующие Гитлеру? 

– Были такие, кто увидел в нападении гитлеровской Германии на Советский Союз «момент, которого ждали». Первоначально в эмигрантских кругах Германии сочувствовали, возможно, до половины из тех, кто не был равнодушен к политике. Они трагически, а кто-то и преступно, ошиблись. И этому есть свое объяснение. Изгнанники были жертвами власти большевиков, потерявшими все. С 1917 года за ними охотились, убивали за непролетарское происхождение, просто за то, что ты офицер, «буржуй», белогвардеец… Эмиграция знала о невиданных в русской истории репрессиях 1930-х годов, в том числе в Красной армии. И были велики ожидания внутреннего взрыва под воздействием внешнего противника. 

Генерал Петр Врангель (в первом ряду в центре) среди членов Общества галлиполийцев. Париж, 1924 год

Существовали в русском зарубежье и крайние течения, такие, например, как русский фашизм. Все это возникало, хотя и в незначительных масштабах, как реакция на безысходность в борьбе с большевизмом на родине. В 1933 году еще мало кто понимал сущность гитлеризма, даже на уровне правительств. Были надежды на сотрудничество с Берлином. Эмиграция во многом оказалась политически наивна, у нее не было доступа к истинным поварам политической кухни. 

– А после начала Великой Отечественной? 

– Это больной и сложный вопрос. Некоторые (их было сравнительно немного) надеялись, что пойдут вместе с немцами спасать Россию от большевиков и Сталина. Кто-то верил, что гитлеровцы помогут освободить Россию, отдадут ее новым антикоммунистическим властям – «и мы туда приедем». Ведь эмигранты 20 лет жили на чемоданах. Но такие, как Деникин, задавали вопросы: «А как вы себя отделите от немцев? Как в боях будете отличать простых солдат от большевиков? Будете бомбить русские города?» 

Отрезвление приходило быстро. Гитлеровцы почти не допускали эмигрантов воевать. Не доверяли. Опасались, что те, увидев реальное положение дел, будут переходить на сторону Красной армии. Когда зарубежная Россия начала получать известия о том, как варварски немцы ведут войну, когда стала ясна суть нацизма, почти ко всем пришло отрезвление. Подавляющее большинство, более 90%, прозрели, отторгли надежды, связанные с Германией, и радовались поражениям Гитлера. 

В то же время во Франции – крупнейшем центре русской эмиграции – тысячи русских людей были призваны в армию, которая сражалась с гитлеровцами, многие стали героями Сопротивления. Немало выходцев из России было и в американской армии. Например, Олег Олегович Пантюхов, сын основателя русского скаутского движения, гвардейского полковника Олега Пантюхова, был офицером армии США, воевал, а в Берлине был придан командованию в качестве переводчика, когда потребовалось вести переговоры с советскими союзниками. 

Возвращенное богатство 

– Много лет эмиграция и Россия были оторваны друг от друга. Какую роль сыграло возвращение эмигрантского наследия на родину, начавшееся в годы перестройки? 

– Я был и свидетелем, и участником этого начавшегося процесса. После почти 10 лет службы в войсках на Дальнем Востоке я учился в военной академии. Грянул август 1991-го. Марксистско-ленинское учение о войне и армии, как и весь марксизм-ленинизм, моментально улетучилось из программ военных вузов, возник идейный вакуум. И мы с моим старшим товарищем, преподавателем и руководителем Александром Савинкиным увидели новую и верную идейную основу в огромном наследии отечественной военной классики, в фундаментальной военно-государственной мысли России, что мало кто знал, изучал и никто и нигде не преподавал. В стенах Военного университета мы с ним получили возможность осваивать и издавать актуальные образцы этого «золотого запаса мысли», чем и занимались более четверти века, выпустив в свет почти три десятка томов в серии «Российский военный сборник». И в процессе этой работы поразились богатству наследия русского зарубежья, где процветала общественно-философская и военная мысль. 

Думаю, вообще изучение и осмысление творческого наследия зарубежной России сыграло в постсоветский период в известной мере революционную роль. Художественная литература постепенно начала возвращаться раньше, еще в советские годы. А тут – хлынул широкий поток. Весомым оказалось влияние философии. Ведь на чужбине произошел знаменитый ренессанс русской религиозной, а также политической мысли. Николай Бердяев, Иван Ильин, Георгий Федотов и другие гиганты, которых мы никогда не изучали. Как не знали и ничего из 3 тыс. периодических изданий русской эмиграции. Между тем в этой периодике нашла отражение не только сама жизнь русских на чужбине, но и весь их исторический опыт, осмысление русской революционной катастрофы и многочисленные попытки познания России. Это очень важно для нас. Для мыслителей есть «родное» и есть «вселенское», если использовать образы Вячеслава Иванова. На уровне вселенского эмиграция выполнила свою миссию, а вот к родному, к русскому читателю ее долго не пускали. И в последние годы стало ясно, что без этого колоссального наследия мы не можем во всей полноте понимать Россию. 

Мемориал в Донском монастыре в Москве, где были перезахоронены останки генералов Антона Деникина и Владимира Каппеля, а также философа Ивана Ильина

У нас в Доме русского зарубежья собрано более 100 тыс. печатных изданий. Еще больше архивных источников – тысячи воспоминаний, размышлений, дневников, мыслей о России и мироздании… Интересные, глубокие тексты на любые темы. Уже давно исследователями, библиографами созданы базы данных этого наследия, справочники и каталоги. Только по выявленным мемуарам эмиграции существует четырехтомный указатель. Как же без этого представить себе наше общее русское культурное наследие, мир отечественной культуры? Совершенно невозможно. И мы видим, как были обделены, когда не имели доступа к этому колоссальному богатству. Оно не может не воздействовать на сознание тех, кто дает себе труд учиться и познавать. 

– Чему прежде всего можно научиться у мыслителей русского зарубежья? 

– В первую очередь, на мой взгляд, свободе мысли. В старой России, понятное дело, существовала цензура. Замечу, не такая строгая, как в советское время. А в эмиграции русская мысль, выраженная публично, обрела полную откровенность, как мы уже говорили, и свободу. За русскими писателями, публицистами, мыслителями догляда не было. Они не имели никаких преград, кроме собственной совести. Их самопознание было порой беспощадным к самим себе – с огромной любовью к России, но безо всякой идеализации. 

– Можно ли сегодня говорить о том, что раскол русского мира преодолен, и какую роль в этом играет Дом русского зарубежья? 

– Наша задача – соединять две России, зарубежную и континентальную. Этим мы и пытаемся заниматься. Александр Солженицын называл наш дом «светящимся мостом, соединяющим две России». Это так и есть. Раскол русского мира, увы, существует – мы ощущаем, переживаем его с остротой. Но он другой, не по линии разделения СССР и зарубежной России. Остается раскол внутри страны по отношению к ее истории. Это бесконечно печалит. Гражданская война продолжается в умах, в представлении о прошлом и настоящем. Нельзя силком приводить к примирению, это невозможно и даже вредно. Все должно идти через объективное знание, просвещение, постоянную работу ума и души. В этом и заключается наша миссия – копить эти знания, способствовать честной интеллектуальной работе, чтобы в представлениях о нашем историческом пути все постепенно становилось на свои места. Конечно, эта задача широка – как горизонт. Но идти к этому горизонту необходимо. 

Фото: DOMRZ.RU, РИА НОВОСТИ, LEGION-MEDIA