«Сдавать город нельзя!»

Из Ленинграда шли не только танки, пушки, снаряды. Сквозь кольцо блокады на фронт и на Большую землю долетали музыка, песни, стихи – как великое свидетельство о том, что осажденный город жив и не сломлен

Концерт в осажденном Ленинграде. Худ. И.А. Серебряный. 1956 год (Фото: Legion-Media)

«Смерти уже не потрясают. Нервы притупились… Но сдавать город нельзя. Лучше умереть, чем сдать. Я твердо верю в скорое снятие осады и начал думать о проекте триумфальных арок для встречи героев – войск, освободивших Ленинград». Так писал в своем дневнике архитектор Александр Никольский. Он рисовал даже в самую страшную, первую блокадную зиму. Рисовал триумфальные арки для встречи воинов-освободителей.

Ленинградская симфония

Это был самый памятный концерт за всю историю города. Он состоялся 9 августа 1942 года. Исполнялась Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича! Партитуру доставили в блокадный город самолетом. Дирижер Карл Элиасберг ахнул: требовалось больше 100 музыкантов, а в его распоряжении не было и пятнадцати… Музыкантов собирали по всему городу: в госпиталях, в действующей армии… Ударника Жаудата Айдарова Элиасберг отыскал в мертвецкой, заметил, что пальцы музыканта шевельнулись. «Да он же живой!» Самого дирижера привозили на репетиции на санках: он с трудом передвигался от дистрофии.

И вот зажглись хрустальные люстры в зале Ленинградской филармонии. Музыканты в потрепанных пиджаках и гимнастерках, публика в ватниках… Только Элиасберг – в белой манишке, при бабочке. Войскам Ленинградского фронта был отдан приказ: «Во время концерта ни одна бомба, ни один снаряд не должны упасть на город». И город внимал великой музыке. Нет, это был не реквием Ленинграду, но музыка непоборимой силы, аккорды будущей победы.

Через громкоговорители концерт транслировали по всему Ленинграду. Его слышали и немцы на передовой, и союзники за океаном. The New York Times писала: «Симфония Шостаковича была равносильна нескольким транспортам с вооружением». Бывшие офицеры вермахта вспоминали: «Мы слушали симфонию в тот день. Именно тогда стало ясно, что война нами проиграна. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх, даже смерть».

Незадолго до этого, 20 июля 1942 года, в США вышел номер журнала Time c портретом композитора Дмитрия Шостаковича в пожарной каске на обложке. Гениальный музыкант на фоне горящего города…

Портрет композитора Дмитрия Шостаковича на обложке журнала Time. Подпись внизу: «Пожарный Шостакович. Среди разрывов бомб в Ленинграде услышал аккорды победы»

В первые дни войны всемирно известный 34-летний композитор решил добровольцем пойти в армию, простым солдатом. Ему отказали: «Вы нам нужнее как композитор». Но он не мог смириться с тем, что его участь – только слагать мелодии. Шостакович с азартом дежурил на крышах домов, участвовал в строительстве противотанковых укреплений, наконец, как доброволец поступил в состав пожарной команды. Получил каску, пожарный комбинезон, научился работать со шлангом, натренировался орудовать щипцами для сбрасывания «зажигалок». Чуть позже появилась фронтовая «Песня о фонариках» Шостаковича на стихи Михаила Светлова: «И тогда карманные фонарики // На ночном дежурстве мы зажгли». Правда, в песне речь шла о Москве, но впечатления у Шостаковича были, конечно, ленинградские.

К тому времени на весь мир уже прозвучала его Седьмая симфония. Он начал ее писать летом 1941 года в Ленинграде, под скрежет вражеских налетов. Композитор жил тогда на Каменноостровском проспекте, в бывшем доходном доме, построенном тремя Бенуа. Там сложились в единое целое первые три части Ленинградской симфонии…

Стало ясно: композитор не только отдавал все силы обороне родного города, но и создал музыкальный эпос Великой Отечественной. Премьера симфонии состоялась в Куйбышеве, в эвакуации.

Шостакович несколько раз отказывался покидать Ленинград. Уклонился от «побега» вместе с консерваторией, в которой преподавал. Потом из города вывезли филармонию – и снова без Шостаковича. Но в конце сентября 1941-го второй секретарь Ленинградского горкома партии Алексей Кузнецов распорядился категорически, и композитор был вынужден подчиниться. 1 октября Шостаковича с семьей переправили на Большую землю.

В разлуке каждый день ему вспоминался Ленинград. «С болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял опаленный пожарами, закаленный в боях, испытавший глубокие страдания войны и был еще более прекрасен в своем суровом величии. Как было не любить этот город, воздвигнутый Петром, не поведать миру о его славе, о мужестве его защитников… Моим оружием была музыка», – писал позднее композитор, чья симфония стала самым ярким художественным образом трагедии и славы Ленинграда…

«Ленинградцы, гордость моя!»

Каждое утро в витринах и на стенах израненных домов появлялись новые плакаты. Художники и поэты работали над «Окнами ТАСС» круглосуточно. И умирали с кистью в руках – как 25-летний Моисей Ваксер, который кроме плакатов создал в декабре 1941-го проект будущего парка Победы.

Однажды ленинградцы увидели на плакатах портрет старца в восточном одеянии и проникновенные простые строки:

Предстоят большие бои,

Но не будет врагам житья!

Спать не в силах сегодня я…

Пусть подмогой будут, друзья,

Песни вам на рассвете мои,

Ленинградцы, дети мои,

Ленинградцы, гордость моя!

Это Марк Тарловский, талантливый переводчик, превратил напевы казахского акына в русские стихи с восточным колоритом.

Советские военнослужащие у плаката «Окно ТАСС» на одной из ленинградских улиц. 1942 год

Композитор Сергей Прокофьев вспоминал: «Песня Джамбула "Ленинградцы, дети мои!" печаталась на плакатах большими буквами и вывешивалась на улицах города. Видел сам не раз, как у этих плакатов стояли люди и плакали. Был свидетелем и того, как люди выстраивались в очередь на улицах за газетой с песней Джамбула и не спешили в бомбоубежище даже тогда, когда на небе появлялись немецкие самолеты и начиналась бомбежка». Это был важный символ. 95-летний акын Джамбул никогда не бывал в Ленинграде, но героическому городу сопереживал весь Советский Союз, а эвакуированных ленинградцев принимали и в Алма-Ате, и в Ташкенте.

«Синий платочек»

Пятьсот концертов дала в блокадном Ленинграде эстрадная певица Клавдия Шульженко. В первые дни войны ее оркестр получил название Ленинградского фронтового джаз-ансамбля. «Мы выступали на аэродромах, на железнодорожных платформах, в госпиталях, в цехах заводов, в сараях и палатках, на льду, припорошенном снегом, на Дороге жизни, – говорила спустя годы певица. – Концерты часто прерывались вражескими атаками. Наш автобус был изрешечен пулями и осколками. К месту, где предстояло выступать, мы порой пробирались под обстрелом, перебежками. Двое музыкантов наших умерли от голода. Дело было в блокадном Ленинграде – что уж тут подробно рассказывать. Не пристало жаловаться тем, кто все-таки выжил». Блокада отняла у Шульженко отца… Даже в день его похорон она пела бойцам «Синий платочек». Таков долг певицы в военное время.

Всю блокаду работал в Ленинграде Театр музыкальной комедии. Родная сцена пострадала от бомбежек, и Музкомедию переселили в Александринку. Там танцевали дамы в кринолинах и кавалеры во фраках, а из зрительного зала голодные обмороки актеров были почти незаметны. Давали знаменитые оперетты – «Сильву», «Холопку», «Свадьбу в Малиновке». Отопление не работало. Цветов не было, на сцену бросали перевязанные ветки хвои. Спектакли часто прерывались обстрелами. До войны артисты использовали грим, который изготавливался на гусином жире. Во время блокады о такой роскоши и мечтать не приходилось. Обессиленные актеры часто сокращали сложные арии и танцевальные номера. Но огромный зал неизменно был переполнен, очередь за билетами приходилось занимать с пяти утра!

Историк театра Юрий Алянский видел высокий смысл в этом торжестве легкого жанра: «Блокадная оперетта появилась закономерно, как факт ленинградского сопротивления. Город не желал сдаваться ни физически, ни нравственно. В новом спектакле звучал дерзкий вызов врагу: мы плюем вашей блокаде в лицо! Мы живем по своим законам! В нашем городе работают поэты, музыканты, драматурги, художники, режиссеры, актеры. И ставить на нашей промерзшей, плохо освещенной сцене мы будем все, что нам захочется, – не только драму, оперу, балет, но даже оперетту, веселый спектакль! С песнями и танцами! С куплетами и остротами! И вы ничего не сможете с нами поделать!»

Легкомысленные, искристые спектакли помогали хотя бы на час-другой забыть о голоде, о выживании, перенестись в иллюзорную сценическую реальность. Театральное зрелище облегчало не только жизнь, но и смерть. За почти 900 дней блокады театр посетили сотни тысяч зрителей.

Голос непокоренного города

К началу войны поэтессе Ольге Берггольц было немного за тридцать, но перенести ей к тому времени довелось столько, что хватило бы на две жизни. Аресты в годы Большого террора, смерть ребенка, расстрелы близких, друзей… Но перед лицом войны все сомнения, разочарования и обиды потеряли значение:

Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

горьких лет гонения и зла,

но в слепящей вспышке поняла:

это не со мной – с Тобою было,

это Ты мужалась и ждала.

Когда враг рвался к великому городу, Берггольц ощутила свое призвание: служить стране, Ленинграду, людям своим словом, отдавать душевное тепло тем, кто больше всех в нем нуждается. Она пришла в литературно-драматическую редакцию ленинградского радио и всю войну выходила в эфир почти каждый день: «Внимание! Говорит Ленинград! Слушай нас, родная страна. У микрофона поэтесса Ольга Берггольц». По свидетельству Даниила Гранина, к ней «относились как к блаженной, как к святой».

Поэтесса Ольга Берггольц, остававшаяся в блокадном Ленинграде, почти ежедневно обращалась по радио к мужеству жителей города (Фото: РИА Новости)

В том, что ленинградцы в жесточайших условиях сохранили человеческое достоинство и душу, – огромная заслуга хрупкой женщины с неисчерпаемыми душевными силами. Ее негромкий голос утешал и вдохновлял. В выступлениях Берггольц не было лжи, она не приукрашивала положение дел, не позволяла себе фальшивого оптимизма. Героиней ее монологов и стихов стала простая ленинградка – Дарья Власьевна, «соседка по квартире». Узнаваемая, родная для многих. «Опыт трагедии заставлял находить безошибочно точные слова – слова, равные пайке блокадного хлеба. И эта жизнь в самой обыденности подвига была чудом и остается чудом, возвеличивающим человеческую душу», – писал о Берггольц поэт-фронтовик ленинградец Михаил Дудин.

Голод – это почти всегда еще и одиночество. Голос из эфира возвращал к жизни отчаявшихся. Именно поэтому в первые месяцы войны в Ленинграде установили 1500 новых радиоточек. «Нигде радио не значило так много, как в нашем городе в дни войны», – говорила Берггольц. Поэтесса голодала, как и все ленинградцы, испытывала страх и честно рассказывала об этом в эфире: «Мы давно не плачем, потому что горе наше больше слез. Но, убив облегчающие душу слезы, горе не убило в нас жизни».

Ольге Берггольц принадлежат и слова: «Никто не забыт и ничто не забыто», высеченные на граните Пискаревского мемориала, и такое позднее признание:

Я никогда героем не была,

не жаждала ни славы, ни награды.

Дыша одним дыханьем с Ленинградом,

я не геройствовала, а жила.

«Начинают и выигрывают»

Дух, заключенный в немощную плоть, – вот о чем напоминают эти легчайшие, полые внутри, картонные кубики, разрисованные красной и черной тушью. Это шахматы блокадного Ленинграда

Взамен досок и фигур, сгоревших в печках ненасытных буржуек в страшную зиму 1941–1942 годов, Ленинградский промкомбинат наладил выпуск максимально простых и дешевых шахмат. И все потому, что в осажденном городе в шахматы играли и хотели играть тысячи людей.

Уже в ноябре 1941 года сильнейшие шахматисты Ленинграда (из тех, кто не был эвакуирован или призван в действующую армию) объявили: «Сегодня в сложной и напряженной обстановке города Ленинграда мы открываем очередной шахматный чемпионат. <…> Настроены мы бодро, и никакая блокада, никакие лишения не могут нам помешать». Газеты декабря 1941 года становились меньше, выходили реже и все же находили место для сообщений: «Доигрывание неоконченных партий состоялось в шахматном чемпионате Ленинграда. Перед пятым туром впереди Новотельнов… Сегодня в Н-ском госпитале состоится очередной тур». В госпитале – потому что шахматисты приходили к своим зрителям и болельщикам, а шахматы чем дальше, тем больше доказывали свой оздоравливающий эффект.

На XVI чемпионате Ленинграда. Ноябрь 1941 года (Фото: ЦГАКФФД СПБ)

Организатором турнира был Самуил Вайнштейн – активнейший деятель советского шахматного движения с его самых первых лет. Чемпионат 1941 года станет последним шахматным детищем Вайнштейна: он погибнет в ту страшную зиму. Блокада заберет многих знаменитых и так и не ставших знаменитыми шахматистов-ленинградцев. Среди них Всеволод Раузер, прославленный теоретик, провозгласивший: «е2–e4, и белые побеждают!», Алексей Троицкий, единственный составитель задач и этюдов, которому за их красоту было присвоено звание «Заслуженный деятель искусств РСФСР», его коллеги, всемирно известные шахматные композиторы братья Куббели… По дороге в эвакуацию погибнет под бомбежкой Александр Ильин-Женевский; уже добравшись до Перми, умрет от истощения мастер и автор популярных книг Илья Рабинович. Многие молодые шахматисты Ленинграда, которым до войны прочили большие достижения, погибнут на фронте, так и оставшись кандидатами в мастера… уже добравшись до Перми умрет от истощения мастер и автор популярных книг И.Л. Рабинович.

И все-таки в военные годы ни одно первенство Ленинграда пропущено не было. Хотя их участники вспоминали, что даже добраться до места проведения турнира было непросто: приходилось считаться не только с вражескими снарядами, но и с нарядами милиции и военными патрулями, направлявшими пешеходов во время обстрелов в бомбоубежища. 16-летний Арон Решко, будущий мастер, а тогда самый юный участник чемпионатов 1943 и 1944 годов, был отправлен за город на сельхозработы и каждый день ради участия в первенстве проходил десятки километров. Один из участников турнира, Василий Соков, всю ночь накануне очередного тура провел на дежурстве, погасил семь зажигательных бомб, и на следующий день ему предложили перенести партию. Он ответил: «На фронте воюют день и ночь, и нечего устраивать мне здесь курорт!»

Шахматы блокадного Ленинграда

Играли под аккомпанемент рвущихся снарядов, бомбовых разрывов и выстрелов зенитной артиллерии; застыв над сложной позицией, забывали о бомбоубежище – даже когда однажды взрывной волной выбило все стекла в помещении! Для поддержания сил участников – и для борьбы с цингой – их поили супом из крапивы и компотом из хвои…

Играли раненые в госпиталях, играли солдаты и офицеры на фронте. Директор Ленинградского шахматного клуба Абрам Модель выписал за время блокады более 500 квалификационных билетов для бойцов Ленинградского фронта, а значит, только там счет официальных, с таблицами, турниров шел на сотни!

В декабре 1943 года, еще до полного снятия блокады, в испещренных осколками стенах Аничкова дворца тот же Модель начал прием школьников в детский шахматный клуб. А почти сразу после снятия блокады на фанерном щите со стороны Невского проспекта появилось объявление с карандашной надписью: «Прием школьников в открытый чемпионат Ленинграда». Первое послевоенное поколение шахматистов снова играло за настоящими шахматными столиками с деревянными фигурами. Среди игроков был худенький черноволосый мальчик в аккуратном ватнике – Витя Корчной, в будущем неоднократный претендент на звание чемпиона мира…

Моделя иногда обвиняли в том, что он слишком щедр в присвоении детям шахматных разрядов («категорий», как тогда говорили). А он отвечал: «Если пережившие блокаду ленинградские дети находят в себе силы и желание приходить во дворец играть в шахматы, я им всем готов дать не то что третью – первую шахматную категорию!»

Дмитрий Олейников, кандидат исторических наук