«Все ся минет»
№89 май 2022
Откуда взялась у Дмитрия Донского уникальная печать с утешительной надписью и зачем вообще понадобилось утешение прославленному герою Куликовской битвы?
В допетровской Руси для удостоверения документа использовали печати из позолоченного серебра, свинца или воска. Привесные печати великих и удельных князей оформлялись по общему принципу: на лицевой стороне располагалось изображение святого патрона владельцев, на оборотной – надпись с их титулом и именем. Единственное известное на сегодняшний день исключение из этого правила – свинцовая привесная печать-булла Дмитрия Донского (1350–1389). На ее оборотной стороне помещена стандартная надпись «Печать великого князя Дмитрия Иванови[ча]», но на лицевой вместо святого Димитрия Солунского, небесного покровителя прославленного героя Куликовской битвы, изображена голова некоего бородатого мужчины (надо понимать, царя), увенчанная короной и сопровождаемая круговой строкой «Все ся минет», то есть «Все проходит».
Особо стоит отметить, что помимо необычного, выходящего за рамки традиции образа венценосного самодержца эта печать, что совершенно уникально для русского Средневековья, несет короткое афористическое высказывание – то, что тогда называлось «речением». Естественно, что историков давно заинтересовали не только литературный источник «речения», но и причина его появления на великокняжеской печати.
Древняя мудрость
Этот афоризм, зачастую приписываемый библейскому царю Соломону, но ему не принадлежащий, с долгой историей бытования и в общем-то непонятным происхождением, был очень популярен в прошлом – как далеком, так и недавнем. Перстень с такой надписью упоминается в переписке Вальтера Скотта и Авраама Линкольна, он возникает в произведениях Антона Чехова и Александра Куприна, о нем говорят в письмах Марина Цветаева и Агния Барто…
На Руси афоризм «Все ся минет» знали уже в XIV веке. Об этом свидетельствует надпись на свинцовой печати Дмитрия Донского, сегодня известной в пяти экземплярах и представляющей собой безусловный уникум среди прочих памятников русской сфрагистики (науки о печатях). Впервые объектом научного интереса печать с загадочной надписью стала благодаря знаменитому историку и археологу Валентину Янину. Именно он определил надпись как парафраз библейского псалма 101: «И вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и изменятся» («И все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся»). Коронованную особу на булле ученый счел изображением автора Псалтыри, царя Иудеи Давида. В связи с этим Янин предположил, что поскольку обычно на древнерусских печатях изображались небесные покровители их владельцев, то данная печать, скорее всего, принадлежала не великому князю московскому, а его новгородскому наместнику по имени Давид. Догадка обосновывалась тем, что Новгородская земля является местом находки большинства печатей этого типа.
В то же время Янин допускал, что печать могла принадлежать и самому великому князю, что ставило перед исследователями новые вопросы: «Если в изображении царя Давида не было личного патронального смысла, то его помещение на великокняжеской печати дает интереснейшие материалы к характеристике личности Дмитрия Ивановича». Конечно, уникальная печать не могла появиться под великокняжескими грамотами случайно (неслучайным был даже, как выяснили современные историки, способ крепления вислых печатей к удостоверяемым документам).
Выводы Янина о библейском происхождении надписи были убедительно оспорены много лет спустя после первой публикации, где шла речь об этой печати. Выдающемуся знатоку рукописной книжности Руси Анатолию Турилову удалось найти не опосредованный, а прямой источник «речения». Им оказалась притча (краткое нравоучительное повествование) о безымянном царе, также безымянном его советнике, некоем духовном лице, и перстне, который последний подарил первому.
Печать Дмитрия Донского
Притча о царе
Властелин, герой притчи, впадал то в безудержную радость, то в столь же безудержное уныние, что не соответствовало древнерусским нормам христианского поведения, обязывавшим любого правителя владеть своими чувствами. Вразумил и успокоил царя некто из духовных лиц его окружения, преподнесший ему перстень с надписью «Вся сиа минет». Глядя на перстень, тот спасался от приступов как радости, так и печали.
Опираясь на традицию изображения царя Давида в русской иконографии, Турилов также сумел доказать, что царь на булле не может быть библейским Давидом. По мнению исследователя, на печати изображен «безымянный царь, вразумленный мудростью своего советника», а «речение» взято не из Библии, а из древней притчи, в которой этот царь выступает действующим лицом. Притча о царе, духовном лице и перстне с утешительной надписью известна в русской рукописной книжности XVI–XVII веков, но дальнейшие изыскания показали, что она некогда входила в состав древнего сборника оригинальных нравоучительных текстов «Пчела», который появился на Руси, как теперь ясно, уже в XIV столетии. Таким образом, нет особых оснований сомневаться в том, что и изображение самодержца, и «речение» на печати Дмитрия Донского имеют литературное происхождение и восходят к притче о царе и подаренном ему перстне. Сама же притча, что тоже представляется очевидным, носит утешительный характер.
Однако имя владельца уникальной печати прочно связано в сознании потомков не с печалями, а с великими триумфами. В первую очередь вспоминается победа, одержанная коалиционной армией русских князей во главе с Дмитрием Ивановичем над ордынцами темника Мамая в знаменитом сражении на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. Мамаево побоище на берегах Дона и Непрядвы не только стало этапным событием в истории борьбы русских земель за освобождение от ордынского ига, но и на века присоединило к имени московского князя почетное прозвище Донской.
Из-за каких же печальных жизненных обстоятельств могло потребоваться утешение Дмитрию Ивановичу, выдающемуся и успешному государственному деятелю, тонкому политику, удачливому полководцу и, стоит заметить, еще и счастливому семьянину?
Царь Давид. Русская деревянная скульптура. XVIII век
«Мор великий, страшный»
Надо сказать, что и триумфальная Куликовская битва, и прочие памятные для России события времен великого княжения Дмитрия Донского (1363–1389), такие как строительство первого каменного Кремля Москвы, начало чеканки первой собственной серебряной монеты, появление шедевра древнерусской литературы «Задонщина» и основание Сергием Радонежским Троицкого монастыря как нового центра русской духовности, проходили в обстоятельствах, мягко выражаясь, непростых.
Вторая половина XIV века в истории не только Руси, но и Европы в целом стала временем ужасного бедствия, пандемии чумы – «черной смерти», как называли ее европейские хронисты, или «мора великого, страшного», как говорили о ней русские летописцы. Чума, занесенная на Апеннинский полуостров с Востока в 1348 году, прокатилась по итальянским землям и в течение нескольких следующих лет охватила весь европейский континент, от Средиземного моря до Балтики.
«Черная смерть» не затихала почти столетие. Ее последствия для всех государств Европы были катастрофическими. К середине следующего, XV века население континента сократилось не менее чем на две трети, чума привела к запустению обширных территорий, упадку городов, ремесел, торговли. Болезнь, ставшая причиной смерти многих людей, наложила глубокий отпечаток на все стороны жизни общества, сформировав атмосферу апокалиптических ожиданий и подъема христианских чувств, с одной стороны, и волны насилия, восстаний, смут – с другой. Она придавала психологии человека Средневековья, говоря словами французского медиевиста Марка Блока, «постоянный привкус бренности».
Похороны жертв чумы в Турне в 1349 году. Миниатюра из фламандской хроники. XIV век
До Руси эпидемия докатилась в 1353 году, придя с запада, через пограничный Псков. «Увы мне! Как смогу рассказать о грозной беде и страшном горе, бывших в великий мор, когда повсюду была печаль горькая, плач и рыдание, крик и вопль, и слезы неутешимые… Росло число умерших и в городах… и в селах… и в домах… и в храмах… поэтому не успевали ни живые хоронить мертвых, ни здоровые прислуживать больным… Хоронили когда по двое, когда по трое в одну могилу, когда пять; иногда же до десяти и больше… а во дворе где один человек оставался, а где два, а где-то один ребенок, а где-то многие дворы опустели», – свидетельствовал «Рогожский летописец».
Великий русский историк Сергей Соловьев, автор «Истории России с древнейших времен», насчитал за вторую половину XIV – первую половину XV века 23 летописных известия о «море великом, страшном». При этом, к сожалению, в нашем распоряжении, в отличие от данных по европейским государствам, нет никаких документов или иных свидетельств того времени, позволяющих определить масштабы бедствия на Руси. Впрочем, об одном весьма важном последствии чумной эпидемии можно говорить вполне уверенно. И оно непосредственно касается владельца печати с надписью «Все ся минет» великого князя Дмитрия Ивановича.
В марте 1353 года мор перекинулся на Москву. На предпоследней неделе Великого поста скончались глава Русской церкви митрополит Феогност и двое малолетних сыновей великого князя Семена Ивановича Гордого, а через месяц после Пасхи умер и сам великий князь. Старшая ветвь московского княжеского дома пресеклась, но потери от эпидемии этим не завершились. Вскоре после смерти Семена Гордого чума забрала младшего из его братьев – Андрея Ивановича. В живых остался только средний брат Иван Иванович, унаследовавший княжение. У него было двое сыновей, Дмитрий и родившийся вскоре Иван, а также великий князь взял на себя попечение о двоих осиротевших своих племянниках – Иване и Владимире Андреевичах.
Мор продолжал бушевать на русских землях. Следующая волна эпидемии, пришедшаяся на 1358–1359 годы, унесла жизни Ивана Ивановича и его старшего племянника Ивана Андреевича. В итоге московское княжение перешло к девятилетнему старшему сыну скончавшегося правителя – Дмитрию. А еще пять лет спустя, в 1364-м, вследствие того же мора юный князь потерял мать и младшего брата.
Чумная эпидемия привела династию московских князей практически к катастрофе. За первые десять с небольшим лет мора из довольно многочисленного мужского потомства великого князя Ивана Даниловича Калиты, в начале 1353 года насчитывавшего троих сыновей и пятерых внуков, выжили лишь два человека. Это были юные князья Дмитрий Иванович и его двоюродный брат Владимир Андреевич – будущие герои Куликовской битвы 1380 года.
Печати Дмитрия Донского с различными изображениями на лицевой стороне (сверху вниз: всадник, святой Димитрий Солунский, царь). Прорисовка
Куликовская битва. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI век
Дурные знамения
Теперь самое время вернуться к смыслу надписи на свинцовой печати Дмитрия Ивановича Донского «Все ся минет». Есть все основания полагать, что ее утешительный характер связан именно с тяжелейшими как для Руси в целом, так и для самого великого князя обстоятельствами существования в условиях нестихающей чумной эпидемии. И тут возникают два интересных вопроса. Во-первых, возможно ли уточнить датировку этой печати-буллы в рамках четвертьвекового великого княжения Дмитрия Ивановича и, во-вторых, кто мог подать ему мысль о замене традиционного образа святого патрона на лицевой стороне печати изображением царя из древней притчи и утешительным «речением» из ее текста?
Первый вопрос – о датировке – усложнен еще и тем, что все пять экземпляров уникальной печати были обнаружены при археологических раскопках или найдены случайно. Будь в нашем распоряжении хотя бы один документ канцелярии Дмитрия Донского, удостоверяемый этой печатью, задача бы резко облегчалась. Но, увы, таковые грамоты нам неизвестны. Тем не менее стоит обратить внимание на два обстоятельства, пришедшиеся на 1364–1365 годы.
13-летний Дмитрий Иванович в 1363 году кроме полученного им после смерти отца московского княжения обрел наконец, как его дед, дядя и отец, первенствующее на Руси великое княжение владимирское. Сперва его киличеи (послы при ханском дворе) доставили ему ярлык от «царя Мурата» (золотоордынского Мурад-хана), после чего в том же году, уже в статусе великого князя, он получил еще один ярлык на великое княжение, на этот раз от соперника Мурада «царя Авдула» (Абдуллаха). На рубеже 1364–1365 годов новый великий князь и его 11-летний двоюродный брат заключили между собой договор. Помимо обычного в такого рода документах пункта о признании Владимиром Андреевичем «старейшинства» Дмитрия Ивановича он содержал еще и не встречающееся в иных внутридинастических договорах обещание великого князя держать «брата молодшего» в «братстве», то есть считать его ровней.
Почему этот пункт появился в важнейшем государственном документе? В момент заключения договора двоюродных братьев очередная волна мора (судя по всему, невиданной до того силы) свирепствовала не только в Москве, но и в Нижнем Новгороде, Рязани, Коломне, Переяславле, Суздале, Владимире, Можайске… В Ростове от чумы скончались князь с женой и двумя сыновьями, в Твери эпидемия унесла жизни вдовой великой княгини, троих ее сыновей и трех невесток. Возможно, пункт о «братстве» появился в документе в связи с опасением, что в случае кончины Дмитрия Ивановича Москва потеряет великое княжение владимирское. По этой причине и понадобилось закрепление прав на первенствующий стол Руси за равным в статусе, согласно договору, двоюродным братом великого князя.
Общую картину 1364–1365 годов летописи дополняют известиями об аномальных природных явлениях – страшной засухе, молниях, бурях, кровавом солнце с черными пятнами, горящих лесах и болотах, пересохших реках. Эти дурные знамения не могли не действовать на людей угнетающе, да еще на фоне разгула эпидемии. Таким образом, мы можем осторожно отнести появление печати с утешительным «речением» «Все ся минет» именно к этому трагическому времени.
Соратник великого князя
Не менее любопытен и вопрос о том, кому могла принадлежать идея о размещении уникальной надписи на великокняжеской печати. Это должен был быть человек образованный, начитанный, знакомый так или иначе со сборником притч, включавшим текст с цитируемым на булле афоризмом. Вряд ли эта инициатива исходила от самого Дмитрия Ивановича, о «книжности» которого источники ничего не сообщают.
Среда носителей книжного знания эпохи Средневековья хорошо известна – это православное духовенство, из рядов которого вышла львиная доля литераторов, составителей текстов, переводчиков, переписчиков книг Древней Руси. В окружении Дмитрия Донского, разумеется, таких людей было немало – достаточно вспомнить основателя Троицкого монастыря Сергия Радонежского, инока выдающейся учености.
Первым известным нам по имени духовным отцом великого князя Дмитрия Ивановича был несостоявшийся митрополит Михаил-Митяй (1376–1380), которому наследовали поочередно Федор Симоновский (1380–1386) и дядя последнего Сергий Радонежский (1386–1389). Однако если датировать буллу 1364–1365 годами, то ни Федор, ни Сергий – наиболее известные книжники того времени – подать князю мысль о печати с утешительной надписью не могли, поскольку тогда еще не были близки его семье. Впрочем, круг книжников, способных припомнить мудрое «речение», не ограничивается этими двумя именами. В первые годы великого княжения Дмитрия Ивановича, на которые, как предполагается, пришлось изготовление необычной печати, опекуном осиротевшего юного князя и фактически руководителем государства был глава Русской церкви митрополит Алексий, родившийся между 1292 и 1305 годами и доживший до 1378 года. Выдающийся государственный деятель и одновременно иерарх высокой учености, причастный книжному делу и не раз бывавший в Царьграде (Константинополе), митрополит не был духовным отцом Дмитрия Ивановича, но именно он определял все стороны политической жизни Руси. Кстати, его святой – Алексий, человек Божий, – в Греции почитался как защитник от эпидемий.
Принявший митрополию после кончины от чумы Феогноста, он в 1358 году, со смертью великого князя Ивана Ивановича, стал опекуном семьи московских суверенов, состоявшей из троих малолетних князей и четырех вдовых великих княгинь. Как отмечали в Константинопольской патриархии, «великий князь московский Иоанн, умирая, возложил [на Алексия. – «Историк»]… попечение, заботу и промышление о своем сыне Дмитрии» и митрополит «весь предался этому делу… приняв на себя… мирское начальствование». С явным осуждением при этом добавлялось, что глава Русской церкви «увлекся в войны, брани и раздоры». Не вдаваясь в степень объективности претензий вселенского патриарха к митрополиту, заметим, однако, что упомянутое «увлечение» далекими от церкви политическими делами на Руси было для Алексия во всех отношениях вынужденным.
В биографии митрополита стоит выделить два события – это его заказы, пришедшиеся на один из пиков «мора великого, страшного». В 1364 году повелением Алексия был изготовлен знаменитый саккос (архиерейское облачение), ныне хранящийся в Оружейной палате Московского Кремля. Его «доспели» (завершили шитье) к 26 октября, дню поминовения святого Димитрия Солунского, то есть к именинам великого князя Дмитрия Ивановича. А в следующем году в Кремле был выстроен каменный храм, освященный во имя Чуда архангела Михаила в Хонех. Очевидно, оба этих митрополичьих заказа были обетными, вызванными опасениями Алексия в условиях чумной эпидемии за жизнь членов опекаемой им великокняжеской семьи.
А потому есть основания полагать, что именно его надо считать тем книжным человеком, который хорошо знал притчу о царе и перстне с утешительным «речением» и благодаря которому у Дмитрия Донского появилась уникальная печать-булла. В этом случае, возможно, как царь из притчи уподоблялся князю московскому, так и «некто от духовных отец, близких ему» был аллюзией на самого митрополита Алексия, которому Дмитрий Иванович был обязан ежедневным утешением в тяжелую годину мора – «Все ся минет», то есть «Все проходит».
Святитель Алексий, митрополит Московский. Икона. 1690-е годы
Последствия «черной смерти» для всех европейских государств были катастрофическими: за сто лет население континента сократилось не менее чем на две трети
Что почитать?
Лаврентьев А.В. Печать великого князя Дмитрия Ивановича Донского и русские фобии XIV века // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana (Петербургские славянские и балканские исследования). 2016. № 1 (19)
Душенко К.В. История знаменитых цитат. М., 2018
Фото: LEGION-MEDIА, РИА НОВОСТИ
Александр Лаврентьев, кандидат исторических наук