«Всю жизнь любил он рисовать войну…»

28 ноября - день рождения выдающегося советского писателя-фронтовика Константина Симонова

Константин Михайлович Симонов (1915–1979) (Фото: Валентин Мастюков/Фотохроника ТАСС)

Он и родился, когда шла Первая мировая война, в семье генерал-майора Михаила Симонова и урожденной княжны Оболенской. Отец пропал в революционной воронке, вынырнул на чужбине и о семье не позаботился. Любимый отчим Александр Иванишев тоже был офицером. И все, что написано Константином Симоновым, так или иначе связано с армией.

Возвращение к истории

Он входил в литературу отдельно от шумных сверстников. Не состоял ни в каких поэтических сообществах и сразу принялся писать не для богемной филологической публики, а для разношерстной аудитории, ловившей в его стихах сокровенные знаки времени.

Когда Симонов начал вовсю публиковаться, в стране не в первый (и не в последний) раз менялся идеологический климат. Вместо революционной атаки на старый мир главным стало «освоение классического наследия», в том числе возвращался интерес к славному прошлому России. Прежде историки «школы Покровского» в своем марксизме с неофитской резвостью превзошли самих основоположников: они и к стародавним временам подходили с мерками пролетарской правды. Даже Древняя Русь подчас представала у них в качестве тюрьмы народов, а патриотический позитив можно было добывать лишь в картинах революционной борьбы, которая не прекращалась с прихода на русские земли Рюрика. Однако в начале 1930-х эта позиция уже казалась вульгарной и близорукой даже советским идеологам. Тогда в массовый обиход вернулась историческая героика.

Советская пропагандистская машина сделала достоянием миллионов поэзию Александра Пушкина, музыку Михаила Глинки, наследие Александра Суворова, героические образы Александра Невского, Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского. Словом, страна обрела историю. Именно в этот момент громко заявил о себе молодой поэт с литературным именем Константин Симонов. Данное ему при рождении имя – Кирилл – его не устраивало: Симонов картавил и предпочел подыскать себе псевдоним без коварных раскатистых звуков.

Уже в первых его публикациях советская героика соседствовала со старорусской, защитников Отечества он воспевал заодно с борцами за мировую революцию. И выяснилось, что это совместимые материи. Так, в его поэме 1937 года «Ледовое побоище» переплетены события 1240–1242 годов с подвигами красногвардейцев в 1918-м. Давненько поэты с таким размахом не воспевали русских витязей:

Подняв мечи из русской стали,
Нагнув копейные древки,
Из леса с криком вылетали
Новогородские полки.
По льду летели с лязгом, с громом,
К мохнатым гривам наклонясь;
И первым на коне огромном
В немецкий строй врубился князь.
И, отступая перед князем,
Бросая копья и щиты,
С коней валились немцы наземь,
Воздев железные персты.

Это не просто звонкие стихи о далеком прошлом, это декларация. Борьба за историю шла в те годы не на шутку. Недавний вождь – Лев Троцкий – в изгнании саркастически комментировал новые веяния термидорианской Москвы: «Официальная идеология нынешнего Кремля апеллирует к подвигам князя Александра Невского, героизму армии Суворова-Рымникского или Кутузова-Смоленского, закрывая глаза на то, что этот «героизм» опирался на рабство и тьму народных масс и что именно по этой причине старая русская армия оказывалась победоносной только в борьбе против еще более отсталых азиатских народов или слабых и разлагающихся пограничных государств на Западе.

Военный корреспондент Константин Симонов выступает перед красноармейцами на передовой. 1943 год (Репродукция фотохроники ТАСС)

Уже в первых его поэмах и стихотворениях советская героика соседствовала со старорусской, защитников Отечества Константин Симонов воспевал заодно с борцами за мировую революцию

При столкновении же с передовыми странами Европы доблестное царское воинство всегда оказывалось несостоятельным». Так рассуждал бывший наркомвоенмор, а для Симонова не существовало конфликта между революционностью и старой батальной героикой. Он безболезненно привил русский патриотизм к советской идее, и поэма «Ледовое побоище» завершается цитатой из «Интернационала».

Вполне в духе 1930-х!

«Нелепая любимая земля...»

Как работал Симонов с исторической фактурой? Вот в 1939 году, к примеру, его заинтересовал второстепенный эпизод Крымской войны – высадка англо-французского десанта на русском Дальнем Востоке.

Что защищать?
Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?

Симонов создает собирательный образ «далекой, но нашенской» крепости, которую защищает невзрачный хромой поручик. Великая держава и маленький человек, ее верный солдат – уже поэтическая драматургия! Поручик – это «винтик», скромный, но такой значимый для Отечества служака. Подчиняться британцам он не станет:

Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
– Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!

Англичан победили, но баллада заканчивается не на триумфальной ноте. За верность маленькому человеку не положено славы и государственной благодарности.

Отставка!
Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...

Симонов учился на стихах Николая Гумилева, Эдуарда Багрицкого, Николая Тихонова, как и других поэтов «гумилевско-киплинговского» мужественного направления. Наполнил гумилевскую схему опытом современной войны, которую постепенно познал до тонкостей. Ему не удалось прорваться в Испанию, хотя многие его читатели были уверены, что он сражался под Мадридом. Чеканный «Генерал» (1937) стал первым нашумевшим стихотворением Симонова, но написан он был по косвенным впечатлениям.

Константин Симонов читает свои стихи раненым бойцам. Орловско-Курское направление. 1943 год (Фото: Яков Халип/РИА Новости)

Важно, что стихи Симонова не запаздывали, появлялись не по следам побед, а в самые трудные дни войны – как «Певец во стане русских воинов» Василия Жуковского в 1812 году

В 1939-м, когда Вторая мировая уже шла, а Великая Отечественная еще не началась, Симонов создает поэму «Далеко на Востоке» – о Халхин-Голе, о танкистах. На этот раз о сражениях он узнавал не по радиорепортажам: поэта направили в горящую Монголию. Это была его первая война.

Приходилось мокрыми тряпками затыкать
     кобуру нагана,
как детей,
пеленать крест-накрест орудийные
     стволы.
Но глаза - 
их не забинтуешь,
они были красными до ожога,
хотелось их разодрать ногтями,
чтоб вынуть песок из-под век.
Он будет сыпаться долго-долго,
как в песочных часах.
В глазах его так много,
что можно,
высыпав весь,
сделать
песчаные берега для нескольких рек,
а всю воду выпить.
Или нет,
оставить немного на дне,
чтоб потом,
на обратном пути,
хоть горстку, глоточек...

Даже глазам больно читать – настолько подлинно удалось Симонову передать изнурительное напряжение танкового сражения. Молодецкое ухарство исчезло, он показал войну отталкивающую, проклятую. Долг солдата – пройти через круги ада во имя Родины и революции. «Революция! Наши дела озарены твоим светом» – такой клятвой завершается поэма 1939 года.

«И битвы верность русскую крепят…»

Симонов – один из самых плодовитых советских писателей. Поэт Константин Ваншенкин вспоминал: «Он физически не терпел недозагруженности. В Ташкенте ему и прозы было мало. Он регулярно писал очерки, щедро переводил. У него на все хватало сил. За всю жизнь он не нашел сил только для одного – приостановиться». А еще Симонов успевал и флиртовать с литературной властью, которая в те годы не была фикцией. Союз писателей слыл солидной и весьма значимой организацией, и борьба за влияние там разворачивалась острая.

Сам поэт шутил, когда расплачивался за друзей в ресторане: «У меня семь плохих пьес идут в семидесяти театрах Советского Союза!» При этом почти все его пьесы, стихи, романы, статьи, дневниковые и мемуарные записи хранят отзвуки артиллерии. Четыре военных года Симонов не давал себе передышки, работал с невиданным напряжением, чувствовал себя на передовой. Своими стихами и пьесами согревал души фронтовиков и тех, кто ждал их в голодном тылу. Страшные строки писал он в дни отступлений (это стихотворение, созданное в ноябре 1941-го, называется «Суровая годовщина»):

Ни жертвы, ни потери, ни страданья
Народную любовь не охладят –
Лишь укрепляют дружбу испытанья,
И битвы верность русскую крепят.

И вся страна знала симоновский призыв к борьбе с фашистами: «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» Важно, что эти стихи не запаздывали, появлялись не по следам побед, а в самые трудные дни войны – как «Певец во стане русских воинов» Василия Жуковского в 1812-м. У читателей возникало достоверное ощущение, что автор сражается рядом с ними. К тому же это была настоящая поэзия, а не газетная поденщина. Константин Ваншенкин заметил: «Кто-то сказал, что Твардовский – солдатский поэт, а Симонов – офицерский. Вероятно, в этом есть доля истины. У Симонова в стихах порой проступали черты даже гусарства. «Мы сегодня выпили, как дома, коньяку московский мой запас». Подумать только! У человека на войне московский запас коньяку!» А Симонов и был потомственным офицером, превратиться в Теркина он не мог.

Подполковник Константин Симонов. 1945 год (Фото: Александр Лесс/Фотохроника ТАСС)

Однако фронт – это не только смертоубийство, даже у Гомера есть сцена прощания Гектора с Андромахой. В 1942-м вышел в свет самый откровенный поэтический сборник Симонова – «С тобой и без тебя», показавший, что и на войне продолжается диалог влюбленных – мужчины и женщины. Известна пуританская резолюция Сталина: «Эту книгу надо было издать в двух экземплярах: один – для нее, другой – для него». Ее имя тоже знала вся страна – Валентина Серова, та самая «Девушка с характером».

Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.

И это тоже фронтовые стихи. Сражались-то не только «за Родину, за Сталина», но и за любовь. Памятником любви и ожиданию стало главное фронтовое стихотворение, написанное Симоновым уже осенью 1941-го и опубликованное в «Правде» 14 января 1942-го.

«Жди меня»

Симонов – признанный честолюбец. Но, как ни странно, он не слишком усердно занимался своей поэтической славой – пресытился ею в 1940-е, когда сделался настоящим кумиром. Слыть таковым в те времена было не совсем комфортно: перед лицом главного кумира требовалось демонстрировать скромность. И Симонов вел себя в соответствии с воинским званием: все-таки полковник (это звание поэт получил уже по окончании войны) – не генералиссимус.

Сегодня Симонова не принято считать поэтом первой величины. Пожалуй, его поэзию недооценивают. Писал он хоть и «от случая до другого случая», но изобретательно, страстно и мудро. А от главных его стихов просто перехватывает дыхание.

Боевые товарищи – фронтовые корреспонденты (слева направо): Оскар Курганов (газета «Правда»), Константин Симонов («Красная звезда»), Евгений Кригер и Павел Трошкин («Известия»). 1942 год (Фотохроника ТАСС)

Несколько лет назад кто-то запустил провокацию, одну из многих в интернете, что будто бы стихотворение «Жди меня» – плагиат. Да какую историю придумали! Видите ли, незадолго до гибели Николай Гумилев написал такие стихи:

Жди меня. Я не вернусь-
это выше сил.
Если ранее не смог-
значит - не любил.
Но скажи, зачем тогда,
уж который год,
я Всевышнего прошу,
чтоб тебя берег.
Ждешь меня? Я не вернусь,
- не смогу. Прости,
что стояла только грусть
на моем пути.
Может быть
средь белых скал
и святых могил
я найду
кого искал, кто меня любил?
Жди меня. Я - не вернусь!

И так далее. Мотив узнаваемый. И вот какое «расследование»: в архиве Анны Ахматовой якобы хранилась эта рукопись Гумилева, которую она решила передать Симонову, чтобы влиятельный советский литератор возродил память о расстрелянном поэте. Ну а Симонов гумилевские стихи спрятал под сукно и вскоре опубликовал свои «желтые дожди». Интернет-мыслитель добавляет: именно поэтому Симонов всегда препятствовал реабилитации Гумилева. Такой получился бразильский сериал про украденного ребенка и коварного дона Кирилла-Константина. Негодования в адрес «проклятых большевиков», которые украли все – от атомной бомбы до Буратино, каждый здесь может добавить по вкусу. Надо ли говорить, что все это, конечно же, мистификация, что вариации на тему всенародно известного стихотворения появились уже после войны, а Гумилева сюда приплели для пущей сенсационности?..

«Жди меня» – это одно из необходимых стихотворений на все времена. Разлуки фронтовых лет – явление настолько значительное, что остаться без поэтической формулы оно не могло. Эти стихи как ниточка, за которую ухватились тысячи людей. «Если б не написал я, написал бы кто-то другой», – признавал сам Симонов. Стихотворение стало хрестоматийным, стало событием в истории, хотя автор здесь не припудривал, не облагораживал чувства, не стреноживал заклинательную энергию. Многие отмечали, что Симонов оказался несправедлив по отношению к матерям – уж кто умеет ждать, так это они, а тут: «Пусть поверят сын и мать в то, что нет меня». Но именно так больнее…

У этого стихотворения уникальная судьба. Первоклассные композиторы, целая дюжина – от Матвея Блантера до Кирилла Молчанова, благоговейно положили на музыку эти стихи. Пели «Жди меня» – на все вкусы – Леонид Утесов, Георгий Виноградов, Юрий Гуляев, Людмила Зыкина, Тамара Синявская… Но самое сильное впечатление производило чтение Симонова – вот выходит он, седовласый, похудевший, картавый, и негромко начинает: «Жди меня, и я вернусь…» Эти стихи не поддаются песне, сила лирического монолога преодолевает любой мотив.

Заправским песенником Симонов не стал, хотя довелось ему вместе с Матвеем Блантером поучаствовать в создании полноценного шедевра, который до сих пор исполняют и «народники», и эстрадники, и рок-музыканты. И всякий раз «Старая солдатская» вышибает слезу с первой же фразы – «Как служил солдат»…

– Не жена твоя
Я законная,
А я дочь твоя,
Дочь сиротская.
А жена твоя
Пятый год лежит
Во сырой земле
Под березонькой.

Тут произошло слияние стихов с лаконичным благородством музыки Блантера. Удивительно, что эта утонченная и взволнованная стилизация написана в боевом 1943-м.

Конформист

За восемь лет – с 1942 по 1950 год – Симонов получил шесть Сталинских премий. Никого из писателей не награждали щедрее. Он – один из немногих «инженеров человеческих душ», которых вся страна знала в лицо. Внешний вид тоже имел значение: поэт избегал художественной крикливости в одежде, но все ладно сидевшие на нем костюмы и диковинные по тем временам свитера казались (да, несомненно, и были) изысканными. Он не столько подстраивался под конъюнктуру, сколько предугадывал ее. Сын княжны, получив пролетарское причастие (юношей он окончил ФЗУ и даже поработал токарем), пройдя через аудитории Литинститута и дорогами войны, все-таки стал вельможей. В 1942-м Симонов вступает в партию, а через десять лет его избирают кандидатом в члены ЦК – еще сталинского. И все это пришло к нему в молодости: в 1952-м ему исполнилось всего 37.

Режиссер Александр Столпер и автор сценария Константин Симонов (сидят) на съемках фильма «Возмездие» по мотивам романа писателя «Солдатами не рождаются». 1967 год (Фото: А. Кочубеев/РИА Новости)

Здесь дело, безусловно, не только в том, что он удачно вписался в сталинские представления об актуальной литературе. Симонов работал не покладая рук. Книга за книгой, награда за наградой – литературная экспансия, поступь завоевателя. Даже многочисленные «общественные нагрузки» не мешали ему выдавать на-гора пьесы, сценарии, стихи…

К тому же Симонов оказался способным политиком. Однажды в Америке его спросили, читал ли он книгу Троцкого о Сталине. «Я сказал, что нет, не испытываю такого желания, потому что книги подобного сорта меня не интересуют, – писал поэт в книге воспоминаний. – Тогда меня спросили, что я подразумеваю под «книгами подобного сорта». Я ответил, что это те неспортивные книги, в которых человек, получивший нокаут и проигравший матч на первенство, начинает подробно описывать, как именно он его проиграл, и жалуется на происшедшее с ним». Остроумный ответ добавил Симонову вистов: власть ценила находчивых.И вот он уже среди немногих приближенных, кому Сталин приоткрывает свою идеологическую лабораторию. Идет борьба с «низкопоклонством перед Западом». Поэт законспектировал своеобразную установочную лекцию вождя, которую также приводит в своей книге:

– Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, – сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, – у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. <...> Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и снова стал серьезным.– Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. <...> Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов.

Константин Симонов (первый справа) на Всемирном конгрессе миролюбивых сил. Москва. 1973 год (Фото: Владимир Мусаэльян и Валентин Соболев/ФОТОХРОНИКА ТАСС)

Этой установке Симонов следовал при работе над пьесой «Чужая тень». Перегибы, которые возникнут в «борьбе с космополитизмом», насторожат поэта, а возможно, даже и Сталина. Но тогдашняя – назойливая! – прививка патриотизма помогает нам до сих пор.

Рыцарь советской политкорректности

Хорошо знавший войну, Симонов в мирной административной жизни не принимал разделения на своих и чужих, не превращал литературную действительность в баррикадное противостояние. Если речь шла о «борьбе миров», о холодной войне, он не задумываясь называл свой сборник стихов безапелляционно – «Друзья и враги» (1948). Там было все ясно. Но писатель понимал, что во внутренней политике нельзя быть максималистом, и он лавировал, слегка поворачивая штурвал то влево, то вправо.

Кто-то скажет презрительно: «И нашим и вашим». А он искал золотую середину, искал истину в доводах противоположных сторон, взвешивал аргументы. Неистовые ревнители, перехватывая инициативу, всегда норовят перевести любую дискуссию в заливистый лай, когда уже не слышно оппонента, да и собственные мысли неважны. Агрессия пьянит, она заразительна. Так было, когда травили космополитов, а потом – когда проклинали «культ личности» и «наследников Сталина». Симонов не рубил сплеча, осторожничал, избегал крайностей. Его публицистическая повадка – сплошные оговорки, рассуждает ли он о Булгакове или о первых неделях войны. Ему несвойственна железобетонная убежденность в истинности своих умозаключений, Симонов стремился разобраться в противоположных подходах.

«Человек, заслуживающий того, чтобы называться человеком, не вправе радоваться числу так называемых "чужих" могил или "чужих" вдов. Все слезы на земле – человеческие слезы», – писал Симонов

Он был рыцарем советской политкорректности. Ставил себя в рамки самоограничения во имя гражданского мира, сдерживался в публицистике, не допускал необдуманных призывов. Конформизм? Наверное. Но не всем же быть разрушителями. С позиций нынешнего дня видно, что он пытался осаживать радикалов, однако в итоге нажил себе недоброжелателей во всех группировках интеллигенции. Писатель аккуратно противодействовал ортодоксам, сторонникам закручивания гаек, но иногда и сам выступал в роли «карателя». Его порой представляют «жертвой системы», говорят, что он променял талант на номенклатурный паек, – только что-то здесь явно не сходится. Диссидентов в литературе пруд пруди, а такие стихи, как «Жди меня», «Поручик», «Сын артиллериста», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», «Не сердитесь – к лучшему…», – они на вес червонного золота, они в другом измерении.

Симонов очень хорошо знал границы дозволенного и не покушался на них не только из карьерных соображений и уж точно не по трусости. Он придерживал себя ради чего-то более важного, чем безоглядное самовыражение. Поэтому его ужасало, когда Александр Солженицын в романе «В круге первом» с инквизиторским фанатизмом бил сразу по нескольким общепризнанным святыням, по основам основ. Ведь это удар по самосознанию огромной страны, в перспективе – гражданская война. Следует сдерживать себя, полагал Симонов, просчитывать, «как слово наше отзовется». Правда, писать стихи с такими осмотрительными принципами трудновато.

Последние залпы

В 1969 году Симонов отправился на остров Даманский – и это было не столько партийное поручение, сколько собственное решение писателя. Там, снова «далеко на Востоке», едва не началась большая война. Cоветский Союз в том столкновении продемонстрировал армейское превосходство, да и в пропагандистской войне с маоистами выглядел предпочтительнее. Однако сам факт вооруженного конфликта с Китайской Народной Республикой вызывал острую тревогу. Ведь еще недавно вся страна пела «Москва – Пекин, идут, идут вперед народы» и Симонов писал о китайцах как о братьях по оружию, как о союзниках в холодной войне…

«И человек, заслуживающий того, чтобы называться человеком, не вправе радоваться числу так называемых «чужих» могил или «чужих» вдов. В конце концов – на земле нет ни чужих могил, ни чужих вдов, ни чужих слез. Все слезы на земле – человеческие слезы» – так закончил Симонов свои «Мысли вслух» с реки Уссури, опубликованные в «Правде». Потом – Вьетнам. Он опять там, где разрываются бомбы.

В середине 1970-х Симонов вновь становится вельможей: его избирают в ЦРК КПСС, он получает Ленинскую премию и звезду Героя Соцтруда.

В те годы правду о Великой Отечественной припудривали, это печалило Симонова, и все-таки он на всю страну рассказывал о войне – книгами, стихами, телефильмами. Стихи, конечно, важнее любой казенной бумаги, но Симонов, используя свое положение, всегда помогал людям, содействовал просвещению и восстановлению справедливости. Так, в 1953-м именно он организовал перевод на русский язык «Моабитской тетради» Мусы Джалиля – татарского поэта, казненного в фашистской тюрьме. До этой публикации Джалиля считали предателем Родины, врагом народа, а благодаря Симонову герою было возвращено честное имя. Посмертно Муса Джалиль получил и Ленинскую премию, и звезду Героя и стал одним из символов советского мужества, классиком татарской литературы.

Среди десятка общественных обязанностей Симонова было также руководство Комиссией по литературному наследию Михаила Булгакова. И в 1966-м именно он добился издания романа «Мастер и Маргарита», который для многих читателей стал главной книгой ХХ века. В том, что в 1964 году праздник Победы был объявлен красным днем календаря, тоже немалая заслуга автора «Живых и мертвых». «Всю жизнь любил он рисовать войну…» И ушел он как солдат. Ему готовили похороны на высшем уровне, с залпами и могилой в Кремлевской стене, но Симонов оставил на этот счет иное распоряжение: прах военкора развеяли над Буйничским полем под Могилевом. Там его крестила война в июле 1941-го.

Арсений Замостьянов