Глазами участника

Доктор исторических наук, генерал-лейтенант КГБ СССР Николай Леонов на протяжении трех с лишним десятилетий был на передовой глобального противостояния двух сверхдержав. В интервью «Историку» он рассказал о своем видении того, что называют холодной войной

Он знает о ней не понаслышке: Николай Леонов служил в советской внешней разведке почти треть века – с 1958 по 1991 год. Работал в Мексике, на Кубе, был близко знаком с братьями Фиделем и Раулем Кастро, с Эрнесто Че Геварой. С 1971 года Леонов занимал пост замначальника Информационно-аналитического управления внешней разведки, в 1990–1991 годах возглавлял Аналитическое управление КГБ СССР. По его мнению, холодная война – явление, которое берет свое начало вовсе не в послевоенный период. «Если обратиться к истории человечества, то, к огромному сожалению, приходится констатировать, что между людьми и странами всегда имели место разного рода конфликты интересов, которые необязательно носили характер вооруженных схваток», – говорит он. В этом смысле холодная война – естественное, хотя и очень опасное состояние человечества. 

Дело обоюдное 

– Вас можно считать ветераном холодной войны? 

– Вы правы, я действительно отношусь к числу ветеранов холодной войны, начало которой было связано с речью Уинстона Черчилля, произнесенной в американском городе Фултоне в марте 1946 года. 

– Часто дело преподносят так, что Советский Союз и Запад в одинаковой мере виновны в ее развязывании. Вы с этим согласны? 

– В общем и целом да, процесс был обоюдным. Между сторонами изначально имелись определенные разногласия, назревали конфликты, причем возникли они задолго до Фултона. Ростки холодной войны появились еще в период Второй мировой, когда разногласия вызвал вопрос об открытии второго фронта. Советские руководители понимали, что союзники по антигитлеровской коалиции тянут резину, под разными предлогами откладывая его решение. В то время как советские люди проливали моря крови, наши союзники вели долгий разговор о том, где лучше открыть второй фронт – непосредственно в Западной Европе, на Сицилии, на Балканах или, скажем, в Северной Африке. В итоге они дотянули до того момента, когда СССР в изрядной степени был обескровлен, что, разумеется, являлось стратегической целью Вашингтона и Лондона. Уже в этом просматривались всполохи будущей холодной войны. 

– Правильно ли говорить, что Советский Союз холодную войну проиграл? 

– Холодную войну мы, конечно, проиграли. Хотя само крушение СССР не носило характера военного поражения – у нас достаточно было всякого оружия. Мы проиграли, не выдержав напора Запада в области информационных форм борьбы. К ним добавились экономические формы борьбы, спорт, культура и другие театры действий холодной войны. 

Правда, у нас в годы правления Никиты Хрущева и Леонида Брежнева говорилось о том, что мы мирным сосуществованием обеспечим победу Советского Союза. Но как этой победы достичь? Нам эту технологию руководители страны не раскрывали. СССР продолжал вести гонку вооружений, а Хрущев делал гротескные заявления. Нам он говорил, что наше поколение будет жить при коммунизме, а Запад пугал тем, что Советский Союз «печет ракеты, как сосиски». Эти заявления звучали во время ракетного кризиса вокруг Кубы. Но ведь так не бывает! Здесь было явное противоречие, одно утверждение исключало другое: либо жить при коммунизме, либо «печь ракеты, как сосиски». 

– То есть к середине 1980-х годов у СССР уже были на исходе ресурсы для ведения холодной войны? 

– Безусловно. Истощение Советского Союза носило тотальный характер. Кроме одного направления. Мы все время готовились к отражению вооруженного нападения противника, к полномасштабной войне. В подготовку к этому вложили всю свою душу, всю свою энергию, все свои средства – людские, материальные, интеллектуальные. Однако именно такой подход оказался губительным для СССР. Масштабы произведенного нами арсенала оружия не соответствовали категориям «достаточно» и «разумно». Мы перешли эту грань. Мы пожрали сами себя, пока наконец не сожрали. Сожрали не только ресурсы, но и собственное государство и собственную идеологию, которая питала Советский Союз. 

Это трудно себе представить, но однажды от Юрия Андропова мы услышали заявление, что Организация Варшавского договора должна иметь военный потенциал, адекватный совокупному военному потенциалу США, других стран НАТО и Китая. Андропов, будучи очень умным и талантливым человеком, произнес эту фразу, которая меня, тогдашнего сотрудника Информационно-аналитического управления внешней разведки, поразила совершенно несуразным масштабом постановки задачи. Мы знали, что соревнования с Соединенными Штатами наша экономическая система не выдержит. А вопрос был поставлен прямо так, открыто и голо: СССР должен достичь равного эквивалента с США, странами НАТО плюс Китай. То, что это было невозможно, понимал даже простой советский человек. 

Истощение сил 

– Но не Андропов? Чем вы объясняете такой подход руководства страны? 

– Наши тогдашние руководители готовились к войне, к отражению возможного нападения предполагаемого противника. Поэтому они создавали эти чудовищные ядерные арсеналы. Но создавал их и наш противник. Обе стороны производили колоссальные, немыслимые объемы боеприпасов… 

Однако помимо задачи стращать противника и угрожать ему у холодной войны была вторая главная сторона. Она состояла в том, чтобы стращать свой собственный народ, заставлять его трудиться сверх меры над решением тех задач, которые ставят правящие круги той или другой страны или те или иные группировки. Поэтому я еще раз говорю, что нельзя снимать ответственности ни с одной из сторон, тем более что вопрос стоял о судьбе человечества… 

– Что касается тактических ошибок советского руководства в годы холодной войны, то какие из них вы считаете самыми серьезными? Нужно ли было, например, столь активно участвовать в помощи странам третьего мира? 

– Разумеется, нет. В 1975 году, после того как в Португалии произошла так называемая «революция гвоздик», Мозамбик, Ангола и другие португальские колонии в Африке обрели независимость. Тогда я мобилизовал подчиненный мне коллектив, и мы подготовили аналитическую записку в ЦК КПСС. В ней предупреждалось о недопустимости для безопасности нашего государства и дальше расширять географические пространства, находящиеся под нашим политическим влиянием. Мотивировка у нас была простая: экономика Советского Союза, его демография, кадры, финансы не позволяют осваивать и контролировать эти территории. Для этого нет сил и ресурсов. Мир прожорлив, а ситуация у нас в стране была паршивой. Мы писали, что СССР надо контролировать только ключевые пункты, связанные с государственной безопасностью. Великобритания даже в самое роскошное время своей истории не позволяла себе больше захватывать такие огромные колониальные владения, как Индия, а ограничивалась тем, что контролировала лишь ключевые пункты на пути к ней – Сингапур, Гибралтар, Мальту, Йемен и некоторые другие. 

Получив записку, Андропов, занимавший тогда пост председателя КГБ, несколько раз просил ее переписать, каждый раз сокращая. Мы должны были сокращать аргументацию, фактуру. Однако и после этого записка так и не получила подписи Андропова. А сами мы ее направить в ЦК КПСС не могли – таков был порядок. Председатель КГБ нам сказал, что использует подготовленный материал для обсуждения вопроса на Политбюро. Мы до сих пор не знаем, было ли это обсуждение, а если было, то чем закончилось. 

Афганский тупик 

– Стоило ли, по вашему мнению, вводить войска в Афганистан? 

– Что касается Афганистана, то эта акция не мотивировалась никакими резонами, ведь последствия вхождения в Афганистан никем предварительно не анализировались. Никто – ну, во всяком случае Информационно-аналитическое управление внешней разведки – не получал задания просчитать возможные последствия этой акции. Хотя мы располагали людьми, которые хорошо знали Афганистан и его историю. Достаточно сказать, что я получил сведения о планируемом вхождении СССР в Афганистан всего за несколько часов до высадки наших войск в Кабуле. Для меня – и не только для меня, а для всего нашего управления – это стало громом среди ясного неба. 

– Чем вы объясняете это решение? Почему оно не было проработано? 

– Секретность считалась главным условием проведения операции. Даже нам не разрешено было прикасаться к этой теме. В итоге получилось то, что получилось. А ведь можно было проводить ту же самую политику, опираясь на наших сторонников внутри Афганистана. Вместо этого руководство СССР пошло по самому страшному маршруту, решившись на ввод в соседнюю страну своих вооруженных сил – 40-й армии. Это означало, что мы неизбежно столкнемся со всем миром. Вот мы и столкнулись. Причем буквально через пару-тройку недель. Андропов это быстро осознал, что подтверждает такая его фраза: «Мы вляпались в Афганистан». Это было сказано через две недели после начала событий, когда уже стало понятно, что мы действительно вляпались. А ведь для специалистов предусмотреть это не составляло никакого труда. Но решение-то принималось одним человеком. 

– Об этом часто спорят: кто именно принимал решения? 

– Брежнев, конечно! Первое лицо – его слово главное. А другие только подпевали. У них были свои соображения: жизнь человеческая, карьера. Они голосовали просто с листа. Но первую запевку сделал Брежнев… 

Мы знали, что он относился очень тепло к генеральному секретарю ЦК Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) Нур Мохаммаду Тараки. Но осенью 1979 года тот был убит, и это стало причиной всего последующего кошмара. Причем Брежнев просил Тараки не уезжать из Афганистана на совещание глав неприсоединившихся государств. Он предупреждал Тараки, что у него внутри страны взрывоопасная обстановка: мол, если ты уедешь, может произойти непоправимое. Тараки его не послушал и попросил дать ему самолет, чтобы улететь в Гавану, где проходило это совещание. И вместо того, чтобы отговорить, ему все-таки дали самолет. А пока Тараки летал, его соратник Хафизулла Амин подготовил устранение лидера НДПА. И хотя Тараки опять-таки предупреждали, что он будет убит, он все равно вернулся в Кабул. Буквально через неделю все было кончено. А еще через три месяца СССР ввел войска в Афганистан, что стало могильной вехой в жизни нашей страны. 

– Почему Запад так резко отреагировал на Афганистан? Он ведь так не реагировал на венгерские события 1956 года и Пражскую весну… 

– Я не сидел в Совете национальной безопасности США и не был в аппарате американских президентов, поэтому могу высказать только собственное мнение. Судя по тем информационным массивам, которыми я располагал, страх у Соединенных Штатов был абсолютно истеричным и неадекватным. 

США снабжали афганских моджахедов самым современным вооружением: наибольшую опасность для Советской армии представляли американские «Стингеры»

Да кому был нужен этот Афганистан?! И сейчас он никому не интересен. Но по нашей ошибке 40-я армия вошла на его территорию со всем вооружением, включая ракеты среднего радиуса действия. Американцы сочли, что мы вторгаемся в Афганистан для того, чтобы с помощью таких ракет перекрыть Ормузский пролив. А это означало бы, что Запад теряет доступ к нефти государств Персидского залива, которая шла через этот пролив. 

В свое время госсекретарь США Генри Киссинджер предупреждал министра иностранных дел СССР Андрея Громыко о том, что для войны Соединенных Штатов против Советского Союза может быть только три причины. На вопрос, какие же это причины, Киссинджер ответил Громыко на ухо. Первая причина: вооруженное нападение на страну – члена НАТО. Вторая: вооруженная попытка СССР взять под свой контроль Японию. И третья: угроза для доступа Запада к ближневосточной нефти. По словам Киссинджера, каждая из этих угроз представляла для западной цивилизации смертельную опасность. 

Так вот появление советских войск на территории Афганистана Соединенные Штаты расценили как угрозу потери источников нефти на Ближнем Востоке, что вызвало бы коллапс Запада. Поэтому-то реакция США была мгновенная, истеричная и неадекватная. Правда, не очень адекватными были и действия нашей страны в отношении Афганистана. Мы ведь тогда не смогли объяснить, зачем ввели туда войска… 

Страх перед возрождением 

– Из того, что вы говорите, следует, что подходы к советской внешней политике необходимо было менять, в том числе и на афганском направлении, и в отношениях с Западом. С другой стороны, я знаю, что вы являетесь последовательным критиком Михаила Горбачева, резко изменившего наш внешнеполитический курс. Почему? 

– О его действиях можно долго и нелицеприятно говорить, но главное, на мой взгляд, состоит в том, что, решив починить шатающийся стул, он взял в руки пилу-ножовку, которой раньше никогда не пользовался. И, не зная никаких приемов плотника или столяра, не умея пользоваться измерительными приборами, стал на глазок подрезать ножки у стула. Выровнять стул в итоге не удавалось, и он продолжал пилить до тех пор, пока от стула не осталось одно сиденье. Горбачев действовал именно так. При этом он, как и его предшественники, никого не хотел слушать. Советы ему были не нужны. 

– Как вы считаете, в наше время ситуация опять вернулась к состоянию холодной войны? Если да, то почему? И на ком лежит ответственность? 

– Думаю, прежде всего на наших «партнерах». Действительно, вы правы, Запад продолжает вести холодную войну, но теперь уже против России. В чем причина? Мне кажется, что за то время, пока существовал СССР, наши противники по холодной войне испытали такой ужас от возможной агрессии со стороны Советского Союза, что видят угрозу и в нынешней России. На нее они переносят все те страхи, которые связывали с Советским Союзом. Другой причины я не вижу. Потому что сейчас у нас нет с Западом ни социальных, ни политических, ни идеологических, ни территориальных разногласий. Сегодняшняя Россия – государство, которое и по своим амбициям, и по своим возможностям не идет ни в какое сравнение с СССР. Тем не менее в странах Запада сохраняется страх перед ней. Он довлеет над ними. Они исходят из того, что Россия – огромная по территории держава с достаточно высокими ресурсными возможностями. Да и кто ее знает, эту Россию?! Так что, на мой взгляд, Запад боится самой возможности ее возрождения. 

Фото: РИА НОВОСТИ, ТАСС