Неутомимый Просветитель

Выдающийся историк искусства, она была большим другом нашего журнала. Мы всегда чувствовали ее поддержку. Она и в свои девяносто восемь была моложе всех нас. Ирина Александровна Антонова (1922–2020) – человек-история

Вплоть до мартовского карантина она раз в месяц вела лекторий по истории западноевропейского искусства: два с половиной часа яркого, содержательного рассказа о том, что волновало ее на протяжении всей долгой жизни. 

Несмотря на весьма почтенный возраст, почти каждый день приезжала в Пушкинский музей, работала в библиотеке, записывала программы, была открыта для интервью и доступна для общения. Музей был для нее не просто родным домом. Это была важнейшая Миссия, которую она достойнейшим образом несла, невзирая ни на что. 

«Мое глубокое убеждение состоит в том, что музей не должен превращаться в галерею. В галерее сидят люди без специального образования. Им главное – показать. Музей же – это просветительство, это воспитание, это работа с детьми, развитие у них навыков видеть искусство. В этой работе совсем другой смысл», – говорила она. 

Предлагаем вашему вниманию отрывки из текстов и интервью Ирины Антоновой, опубликованных в журнале «Историк». 

«Имени Пушкина» 

В 1945-м я пришла на работу в Пушкинский музей, в котором служу до сих пор. Я очень горжусь тем, что вся моя жизнь связана с музеем, который носит это великое имя, – я очень люблю имя Пушкина. Если бы меня спросили, каким другим именем стоило бы назвать музей зарубежного искусства и есть ли вообще подходящее имя, которое сопоставимо с именем Пушкина в искусстве, я бы сильно задумалась. 

Очень точно сказал об Александре Сергеевиче Федор Михайлович Достоевский: «…не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин. <…> Тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии… Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?» 

Мне кажется, наш музей как раз и дает пример такой «всемирной отзывчивости», предоставляя возможность прикоснуться и к Античности, и к Ренессансу, и к средневековому искусству, и к современному, причем не только европейскому… 

Я думаю, Пушкин и для будущих поколений останется не только главным человеком в русской литературе, но и, значительно шире, одним из столпов, на которых зиждется вся наша культура. Конечно, мы живем в эпоху клипового мышления, которое требует рубленых фраз, рубленых образов. Но Пушкин останется. Его будут читать, и им будут восхищаться. И чем старше ты становишься, тем глубже это чувствуешь и тем острее осознаешь. 

«Музей как книга» 

В моей жизни очень важную роль играют книги. Я начала читать рано. Это были Пушкин, Лермонтов, и при этом я не читала приключенческих книжек, что, конечно, жаль. Зато я читала Диккенса. Я всем мамам говорю: как только ребенок в состоянии уже понимать что-то, давайте ему читать Диккенса. Когда в «Лавке древностей» я читала, как Нелли и дедушка уходили из города, я обливалась слезами. Но потом ночью зажигала свет и перечитывала этот кусок – у меня была потребность сопереживать. Это очень важно, как мне кажется, для формирования маленького человека… 

Меня часто спрашивают, чего в своей жизни я еще не видела, какие произведения искусства хотела бы посмотреть. Конечно, я много ездила по миру и многое видела, но при этом есть множество мест и вещей, которые я хотела бы увидеть. Впрочем, как-то, в очередной раз отвечая на этот вопрос, я вдруг поймала себя на мысли, что даже не по первому, а по сотому или двухсотому разу поехать в Эрмитаж – это тоже каждый раз открытие. Да что там Эрмитаж! По своему музею, в котором служу с мая 1945-го, и больше полувека директором, тоже вдруг идешь по залам – и что-то новое открывается. И думаешь: «Как же я этого раньше не увидела?» 

Музей как книга. А книги очень важно перечитывать. Каждый раз в них находишь что-то новое. Думаю, с этим каждый сталкивался, когда соприкасался с великими произведениями великих авторов. Вот уж действительно неисчерпаемость искусства! Но это не только неисчерпаемость искусства. Это неисчерпаемы вы сами. Потому что вы развиваетесь, вы живете и вы что-то, чего раньше не понимали, обнаруживаете и начинаете понимать… 

«Надо продолжать любить» 

Что касается возраста, вы знаете, надо спокойно к этому относиться. Меня иногда спрашивают, очевидно имея в виду мое долголетие: «Какие капли, лекарства вы принимаете?» Но такой вопрос не про длительность жизни. Это вопрос про то, как поддерживать жизнь, что тоже, безусловно, нужно. Однако, наверное, это не самое главное. А главное, на мой взгляд, это сохранение активного интереса к жизни. 

В какой-то момент я заметила, что некоторые знакомые мне люди как-то слишком рано начали уходить в себя: перестали посещать выставки, ходить в театры, слушать музыку, читать новую литературу. Это очень опасный момент. Имитировать это нельзя. Как и почему это происходит, я не знаю. Наверное, все очень индивидуально. 

А я до сих пор страдаю, если не успела на что-то сходить, понимаете? Мне это интересно. Желание жить и стремление к внутренней активности – его нельзя сымитировать, а вот чем оно питается, я не могу вам сказать. Я действительно не знаю. Я просто наблюдаю, что у кого-то оно есть, а у кого-то его нет. Но думаю, что это, конечно же, продлевает жизнь… 

Мне кажется, важен, безусловно, и спорт, важно следить за здоровьем, но главное – это не терять интереса к жизни, к самому процессу. А вообще по большому счету надо продолжать любить. Понимаете, очень важно сохранить это чувство. Вы должны что-то или кого-то очень любить. И это должно оставаться с вами. 

«Искусство – это антисудьба» 

Я знаю ответ на вопрос, зачем людям искусство. И помог мне найти его Андре Мальро. В конце жизни он сформулировал идею, которая мне очень близка. Он говорил: «Искусство – это антисудьба». 

Искусство – это то единственное, что в действительности противостоит смерти. Ведь судьба всего живого – это в конечном счете смерть: будь то цветок, будь то человек. Мы все уходим. А искусство позволяет остановить этот уход. Это и есть антисудьба. 

Как оно останавливает этот уход? Это происходит в тот момент, когда искусство оказывается пережито человеком, когда становится его сущностью. Мы переживаем и тем самым уже как бы отражаемся и в картине Рембрандта, которую мы видим, и в музыке Чайковского, которую мы слышим. 

Мы продолжаем себя в этих произведениях. В них остается наша частичка. Вот мы постояли перед «Ночным дозором» Рембрандта или перед его же «Блудным сыном»: наши раздумья, наши чувства, наши слезы, пролитые над ними, они остаются. Мы обогащаем эти произведения своим пониманием, своим волнением, своим сердцем. Своим счастьем от встречи с ними, наконец. И в этом сопереживании мы продолжаем существовать, если, конечно, мы воспринимаем искусство и им живем. Вот отсюда, как мне кажется, тезис Мальро: «Искусство – это антисудьба». То, что он называл «непредвиденное бытие»… 

В свое время меня совершенно поразил очерк сейчас уже подзабытого, а ранее очень известного писателя второй половины XIX века Глеба Успенского. Очерк называется «Выпрямила» – о бедном учителе, прозябающем где-то в провинции, человеке забитом, убого живущем, но при этом с необыкновенными внутренними чувствами. И вот он получает возможность, сопровождая своего воспитанника, совершить поездку в Париж. В какой-то момент они попадают в Лувр и там оказываются перед Венерой Милосской. И этот учитель, пораженный ее красотой и величием, почувствовал себя равным ей по силе своего понимания красоты, сопричастности истинному величию. Поэтому очерк и называется «Выпрямила». Понимаете? Он распрямился, он выпрямился. Это рассказ о силе искусства, это рассказ о том, что «искусство – это антисудьба».

Фото: НАТАЛЬЯ ЛЬВОВА