Можно ли было сохранить СССР?

Советский Союз, в отличие от многих империй, был развален не «снизу», а «сверху» – его погубили разброд и шатания внутри правящего класса

Советское государство (вначале РСФСР, затем СССР) основали как базу для мировой революции и полигон коммунистической утопии. Как «антигосударство» – относительно прочих государств. 

Коммунизм, наверное, удалось бы построить только в том случае, если ради этого объединились бы все развитые страны или по крайней мере значительная их часть. Однако, к счастью, мировая революция не случилась ни в 1918 году, ни позднее. А в отдельно взятом социалистическом государстве (тем более унаследовавшем от Российской империи очень непростую специфику, которая была задана многими непреодолимыми условиями, включая географические и климатические) могло получиться лишь нечто весьма далекое от коммунизма. И это стало ясно еще в 1920-х годах. 

Соответственно, «антигосударству» пришлось постепенно меняться и становиться более или менее традиционной державой. Этот процесс олицетворял Иосиф Сталин, который, называя вещи своими именами, довольно успешно предавал революцию и выхолащивал коммунистическую идею. Но, естественно, он не мог полностью отказаться от них, поскольку искренне считал себя большевиком и его легитимность основывалась на преемственности «делу Ленина». Новое поколение советских руководителей, выращенное Сталиным и не отягощенное революционным прошлым, в этом плане получило возможность действовать свободнее. 

Упущенный шанс 

Эволюцию часто представляют как некий сугубо плавный путь. На самом же деле, особенно когда мы говорим о социально-экономическом строе и политической системе, эволюция немыслима без скачков, причем рукотворных. В 1970-х было необходимо провести масштабную ревизию советского проекта, в том числе раз и навсегда отбросить марксистско-ленинскую догматику с ее примитивным прогрессизмом, и реформировать социалистическое плановое хозяйство. Тем более что, с одной стороны, СССР к тому времени следом за капиталистическими странами взялся строить «общество потребления», а с другой – на Союз пролился дождь нефтедолларов, что позволяло компенсировать многие издержки. 

Еще в конце 1960-х в идеологический оборот запустили концепцию «развитого социалистического общества», фактически перечеркнувшую провозглашенный Никитой Хрущевым план ускоренного построения коммунизма к 1980 году. Однако в общем и целом ревизия не состоялась. Даже вполне «невинные» косыгинские реформы были свернуты. 

Невозможно не сокрушаться по этому поводу. Но нужно также учитывать, что «коллективный Брежнев» и те советские поколения, которые он представлял, приобрели устойчивую аллергию на любой радикализм и считали стабильность и покой самоценными явлениями. Стоит, пожалуй, понять людей, переживших в молодости и коллективизацию, и Большой террор, прошедших горнило мировой войны, намучившихся от безумных шараханий Хрущева. Свою деструктивную роль сыграла, конечно, и попытка антисоциалистического переворота в Чехословакии. 

Таким образом, исторический шанс эффективно реформировать СССР и тем самым обеспечить ему будущее был упущен потому, что его просто не могли не упустить. Так уж сложилось. Реформами занялись в гораздо менее благоприятной обстановке системного кризиса, начавшегося в конце 1980-х, когда надежд на благополучный исход было, прямо скажем, немного. 

Воспитание могильщиков 

Общим местом с 1990-х годов стали ссылки на право союзных республик на сецессию, то есть отделение. Дескать, СССР погубила соответствующая конституционная норма, десятилетиями благополучно спавшая, но «разбуженная» и стремительно реализованная. Не буду отрицать, что предоставление союзным республикам права на сецессию было той самой ошибкой, которая хуже преступления. Однако, как хорошо известно, территории могут откалываться, а государства распадаться, даже если в конституционных актах нет никаких подобных упоминаний. 

«Коллективный Брежнев» имел устойчивую аллергию на любой радикализм и считал стабильность и покой самоценными явлениями

Правильнее критиковать Владимира Ленина и большевиков за то, что они с самого начала принялись строить Советское государство на национально-федеративных началах, за создание многочисленных автономий и республик, да еще в весьма произвольных границах. Еще правильнее пенять коммунистам на культурную и политическую коренизацию (то есть дерусификацию), хоть и свернутую в 1930-х годах, но все же давшую многочисленные ядовитые плоды. 

За несколько десятилетий советская власть вырастила в большинстве союзных республик и автономий элиты титульных этносов (и культурные, и управленческие). К концу 1980-х эти элиты оказались вполне готовы к собственной обособленной государственности – или, как вариант, им легко было внушить, что они к ней готовы. При ослаблении центральной власти следовало ждать повсеместного «национального пробуждения», причем не как девиации советского федерализма и ленинской национальной политики, а как их кульминации. Я не готов утверждать, что Советское государство непременно пережило бы кризис, будь оно изначально устроено унитарно и проводи его руководство последовательный русификаторский курс. Но совершенно очевидно, что федеративное устройство и ставка на «дружбу народов» сделали государственную конструкцию очень хрупкой. А воспитанные советским центром региональные элиты стали ее могильщиками. 

Приниженная Россия 

РСФСР внутри Советского Союза имела уникальное положение. Уникальность состояла не в том, что Россия была несущим «суперсубъектом» Союза, без которого не мыслилось само его существование. Уникальным был заведомо приниженный статус этого «суперсубъекта». Все союзные республики имели свои компартии и, следовательно, центральные комитеты (высшие органы партийно-государственной власти) и первых секретарей ЦК (глав республик). Все, кроме РСФСР. 

Причина известна. Считалось, что если у России появится собственное партийное руководство, то оно рано или поздно бросит вызов союзным вождям, что, учитывая потенциал и роль республики, поставит под угрозу единство КПСС и государства. Между тем можно было сформировать российскую компартию и при этом избежать подобных проблем. Для этого всего-навсего следовало установить правило, что должности генерального (первого) секретаря ЦК КПСС и первого секретаря ЦК КП РСФСР совмещаются. (Любые аналогии хромают, но тем не менее: королевство Пруссия было «суперсубъектом» в федеративной Германской империи, а прусский король – германским кайзером; пост президента Объединенных Арабских Эмиратов конституционно закреплен за эмиром «несущего» Абу-Даби.) 

Плохо то, что РСФСР была «менее равным» субъектом Союза. Но еще хуже то, что Михаил Горбачев, взявшись реформировать советскую политическую систему, не пошел по пути усиления России хотя бы ради укрепления собственных позиций. Что мешало ему еще где-нибудь в 1988-м учредить КП РСФСР и возглавить ее? 

Напомню, что с 1989 года первыми лицами на всех уровнях власти вместо партийных секретарей официально становились председатели Советов. При этом предусматривалось обязательное совмещение председательских и секретарских постов. Горбачев, оставаясь генеральным секретарем ЦК КПСС, избрался председателем Верховного Совета СССР, а председателями республиканских Верховных Советов избирались тамошние первые секретари. В России первого секретаря, как уже говорилось, не было. Это сделало пост председателя Верховного Совета РСФСР потенциальным призом для уже сформировавшейся к тому времени «демократической» оппозиции. Более того, Горбачев облегчил ей задачу, фактически пустив на самотек выборы народных депутатов РСФСР и не подготовив сколько-нибудь убедительного кандидата в председатели. 

Итог мы знаем. В нардепы избралось много оппозиционеров. Они перехватили инициативу на Первом российском съезде, открывшемся в мае 1990 года. Коммунистическое большинство оказалось деморализовано и расколото. И председателем Верховного Совета (а значит, главой РСФСР) избрали Бориса Ельцина, к тому моменту уже ставшего лидером оппозиции. Так на новом витке и в новых реалиях воплотился старый кошмар – противостояние российского и союзного руководства. 

Компартию РСФСР в июне 1990-го все же учредили. Но к этому времени она уже не могла сыграть никакой конструктивной роли. 

Роль личности 

Многие серьезные историки призывают не преувеличивать роль личности. По их мнению, все процессы объективны и отдельные деятели, сколь бы великими они ни были, выступают не более чем проводниками, способными лишь привнести какую-то толику индивидуальности. Не готов спорить с этим, но все же уверен, что, окажись в 1985 году во главе КПСС и СССР не Горбачев, а кто-то другой, история пошла бы совсем иначе. 

С 1990-х Горбачев настойчиво утверждает: им с самого начала была задумана и последовательно реализована «дьявольски сложная политическая операция», имевшая целью ликвидацию «диктатуры» КПСС и установление демократии. Реализуя свой тайный план, он манипулировал консервативными коллегами по ЦК и Политбюро, усыплял их бдительность «тактическими маневрами» и параллельно организовывал «мощное давление на партийно-государственную бюрократию со стороны большинства общества, решительно настроенного на радикальные перемены». 

В годы перестройки Борис Ельцин стал бесспорным кумиром всех тех, кто мечтал о быстрых переменах

При этом очевидно, что на самом деле цели и мотивы Горбачева отличались от тех, которые он озвучил постфактум. Как всякий новый правитель, Горбачев нуждался в укреплении своей власти. Будучи кадровым партийным руководителем, воспитанником номенклатуры, он, естественно, поначалу не мыслил себя вне КПСС и не желал ликвидации ее «диктатуры». Политические реформы, включая «реставрацию» власти Советов, учреждение съездов народных депутатов, задумывались им, во-первых, ради компенсации ранее провалившихся или не давших нужного эффекта социально-экономических инициатив (от антиалкогольной кампании до «ускорения»), а во-вторых, ради усиления власти генсека через конкурентную демократическую легитимацию, ради очищения партийного аппарата от нелояльных ему кадров и т. д. 

Основными недостатками Горбачева были его неумение просчитывать последствия и оптимизм, граничивший с идиотизмом. Он не хотел разрушать – он просто не понимал, что разрушает, и, по наблюдениям своего помощника Георгия Шахназарова, «неизменно был уверен в благополучном для себя исходе всякого дела и, соответственно, не готовился к худшему». 

Многие бывшие соратники и сотрудники Горбачева в своих мемуарах критикуют его за то, что он взялся передавать власть Советам. Никакой острой необходимости в этом не было. И уж тем более не требовалось допускать конкуренцию на выборах народных депутатов и прочее. Все это лишь взбаламутило и без того фрустрированное кризисом общество и привело во власть множество идейных оппозиционеров, а еще больше – говорливых карьеристов и откровенных «городских сумасшедших». Градус недовольства только возрастал. 

В 1991 году ближайшие соратники Михаила Горбачева уже не одобряли политику своего лидера, что предопределило поражение и его самого, и его ближнего круга

Политические реформы не задались. Горбачев заметался и в конце концов решил спасаться в одиночку. В 1990-м он согласился на изъятие из Конституции СССР нормы о государствообразующем статусе КПСС, параллельно добился учреждения поста президента СССР и своего избрания. 

Между тем партийный аппарат был стержнем аппарата государственного на всех уровнях. Едва этот стержень вынули, начался всеобщий развал власти. 

Референдум абсурда 

В поисках противовеса центробежным тенденциям в союзном руководстве пришли к идее устроить в марте 1991 года референдум о сохранении СССР. В теории замысел представлялся безупречным, поскольку за государственное единство ратовало абсолютное большинство граждан. Несмотря на сильный рост сепаратистских настроений в Прибалтике, Закавказье, даже на Украине, на нелояльность, а то и враждебность новых республиканских властей, в положительном волеизъявлении «народов СССР» можно было не сомневаться. 

На практике же референдум, как и все, за что брался Горбачев, получился крайне сомнительным. Во-первых, шесть республик (Армения, Грузия, Латвия, Литва, Молдавия и Эстония) объявили бойкот всесоюзному голосованию. Это никого не остановило: население остальных девяти ССР обеспечивало нужный результат «с верхом», к тому же голосование удалось организовать на отдельных территориях «бойкотчиков» (например, в Приднестровье). Тем не менее без официального участия более чем трети субъектов Союза любой ответ насчет его сохранения можно было оспаривать уже заранее. 

Во-вторых, вопрос референдума был сформулирован, мягко говоря, абсурдно. «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» – это граждане прочитали в бюллетенях. Кто-то наверняка полагал, что нужно было предложить проголосовать «за все хорошее и против всего плохого». Только, прямо спрашивая о сохранении СССР, естественно, вбрасывали в массовое сознание альтернативные сценарии развития событий, вплоть до самых негативных, и в известной мере легитимизировали их. Добавлю, что «федерация равноправных суверенных республик» есть оксюморон. Обладающие суверенитетом государства могут образовать конфедерацию, международную организацию, но никак не федерацию. 

Гражданам, ответившим «да» (76,43% участников референдума), было, разумеется, не до терминологических тонкостей. Однако из-за лукавства вопроса результат, по сути, ничем особо не связывал ни сторонников самого радикального реформирования Союза, ни его идейных разрушителей. При желании и те и другие могли упирать на необходимость обеспечить заявленные суверенитет и равноправие республик, а также на права и свободы той или иной национальности и торпедировать любую неугодную им инициативу. 

К тому же политический эффект горбачевского референдума во многом оказался нивелирован совмещенным с ним ельцинским референдумом о введении поста президента РСФСР. Большинство жителей России высказались и за сохранение СССР, и в поддержку проекта, устойчиво ассоциировавшегося с антисоюзной фрондой. Какой следовал вывод? Лишь один: клин вышибают клином; и в данном случае именно это и произошло. Выигрыш Горбачева от референдума был умозрительным, выигрыш Ельцина – сугубо практическим. 

Советский Союз образца 1985 года был обречен на реформы. Те, что проводил Горбачев, сделали распад СССР неизбежным, а с определенного момента даже желательным. Желательным с точки зрения России, российских государственных интересов. 

В 1991-м по факту единственным сценарием сохранения СССР стало его переучреждение как полуфедеративно-полуконфедеративного объединения. Но такое объединение, учитывая всю тогдашнюю ситуацию, вряд ли просуществовало бы даже год. Горбачев всячески соблазнял российские автономии участием в «обновленном Союзе» в качестве учредителей. Представим хотя бы на минуту, что Татарстан и прочие подписали бы в августе 1991 года, как планировалось, Союзный договор и получили бы федеративную субъектность, пусть и неравную с Россией, но все же закрепленную конституционным актом высшего уровня. Когда «обновленный Союз» в 1992-м начал бы разваливаться, как повели бы себя бывшие автономии? Быстро привыкнув к полунезависимому существованию, они пожелали бы оторваться с концами, не считаясь с последствиями. Возможно, не все, но многие. Анклавы, включая даже Татарию, мы бы, наверное, как-то удержали (только какой ценой?), а вот Карелии или тем более Якутии, скорее всего, лишились бы навсегда. 

На референдуме 17 марта 1991 года сторонники российского суверенитета еще не ставили вопрос о роспуске Союза

Была ли альтернатива Горбачеву? 

Что могло бы спасти СССР или по крайней мере продлить его существование и сделать крушение не столь стремительным и позорным? Первое и, пожалуй, главное – во главе Союза должен был стоять не Горбачев и не кто-то ему подобный, а совершенно другой по своим качествам человек. Предусмотрительный, последовательный, жесткий, способный доводить до конца принятые решения. 

Но был ли шанс у такого человека прийти к власти в 1985 году? Любители альтернативной истории, примеряя тех или иных деятелей на кремлевский «трон», не понимают или просто не знают, что к 1980-м в СССР сформировался и вполне устоялся порядок передачи верховной власти. Именно порядок, пусть и в формате обычая, а не прописанной нормы. На пост генерального секретаря ЦК КПСС выдвигался и избирался второй секретарь, то есть он был очевидным всем наследником. При этом вероятность переворота, «номенклатурного бунта» и т. п. была практически нулевой. 

Второй секретарь – это позиция, а не официальная должность. Формально в ЦК КПСС было несколько секретарей, вместе с генеральным секретарем они составляли Секретариат. Генсек руководил работой Политбюро – главного партийно-государственного органа. «Рядовые» секретари могли быть членами Политбюро, могли не быть. Один из секретарей, состоявших в Политбюро, постоянно вел заседания Секретариата. Он же в отсутствие генсека председательствовал на заседаниях Политбюро. Этот секретарь и назывался вторым. 

Считается, что наиболее реальными претендентами на власть в 1985 году были Михаил Горбачев (слева) и лидер ленинградских коммунистов Григорий Романов (справа). Но это не более чем домыслы

Вторыми секретарями были и Леонид Брежнев (с 1963 года), и Юрий Андропов (с 1981-го), и Константин Черненко (с 1982-го). Впрочем, выдвижение последнего рассматривалось Андроповым как временное решение. Проживи он подольше, конечно, инициировал бы замену Черненко под предлогом его нездоровья. Но Андропов сам тяжело болел и быстро умер. Избрание Черненко генсеком в 1984 году было предопределено и неотменимо. А вот с новым вторым секретарем возникла небольшая заминка, оказавшаяся судьбоносной. 

Все в Политбюро понимали, что Черненко скоро умрет, все знали, что Андропов выделял Горбачева. Но не всем хотелось, чтобы тот в скорой перспективе стал генсеком. Поэтому некоторые члены Политбюро, в частности председатель Совета министров СССР Николай Тихонов, предложили, чтобы заседания Секретариата впредь велись секретарями по очереди. Это фактически означало, что возвысится бывший первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов, в 1983 году переведенный в Москву. Дело в том, что среди тогдашних секретарей только Горбачев и Романов были членами Политбюро (причем Романова ввели туда еще в 1976-м, на четыре с половиной года раньше, чем Горбачева). А значит, лишь они могли бы председательствовать на заседаниях Политбюро в отсутствие Черненко. Министр иностранных дел Андрей Громыко внес контрпредложение – временно поручить Горбачеву вести Секретариат, то есть сделать его временным вторым секретарем, а затем снова вернуться к этому вопросу. Так и решили. А потом возвращаться не стали. Горбачев закрепился в качестве второго секретаря и вскоре без проблем стал наследником Черненко. 

Все рассказы о том, что в 1985 году плелись какие-то заговоры в пользу того же Романова, первого секретаря Московского горкома Виктора Гришина и тем более первого секретаря ЦК Компартии Украины Владимира Щербицкого, – всего лишь выдумки. К тому времени у Горбачева не было соперников. Вопрос о власти решился в 1984-м. 

Разумеется, Романов не был идеальной альтернативой Горбачеву. У бывшего главы Ленинградского обкома хватало недостатков. Но к их числу точно не относился блаженный оптимизм. И в целом к руководству страной Романов был подготовлен намного лучше, чем Горбачев. Разница между Ленинградской областью (которой Романов успешно управлял почти 13 лет) и Ставропольским краем слишком наглядна, чтобы о чем-то спорить. К тому же Романов был старше на восемь лет. В общем, при таком лидере история СССР не закончилась бы в 1991-м. 

Можно было бы, наверное, углубиться в историю восхождения Горбачева, попытаться разобраться, стоит ли считать неизбежным его возвышение. Тогда неминуемо окажется, что события 1984–1991 годов предопределила и болезнь Андропова, вынуждавшая его регулярно лечиться в Кавминводах, где его неизменно сопровождал «курортный секретарь». Грустно, но из сора растут не только стихи… 

Что почитать? 

Печенев В.А. «Смутное время» в новейшей истории России. 1985–2003. Исторические свидетельства и размышления участника событий. М., 2004 

Медведев Р.А. Советский Союз. Последние годы жизни. М., 2015 

Фото: LEGION-MEDIA, VVPRF.RU, РИА НОВОСТИ, ALAIN-PIERRE HOVASSE, МАКСИМ БЛОХИН/ТАСС