«Все начиналось с детей Николая…»

Сто лет назад, в августе 1917 года, Временное правительство постановило перевезти семью последнего русского императора Николая II из Царского Села в Тобольск.

Фото: Михаил Метцель/ТАСС

Вряд ли Александр Керенский, высылая семью «бывшего императора» в тишайший Тобольск, предполагал ее физическое уничтожение. Скорее напротив: он пытался вывести бывших венценосцев из все более ужесточавшейся политической игры. В Царском Романовых спокойно могли бы отправить вслед за бывшим Верховным главнокомандующим Николаем Духониным, убитым революционными матросами в ноябре 1917-го. Чуть позже, в январе 1918-го, вслед за Духониным – и тоже в порядке самосуда – отправили депутатов Учредительного собрания кадетов Федора Кокошкина и Андрея Шингарёва…

Как заметил Василий Васильевич Розанов, «Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три». Империя рухнула не в результате грандиозных народных волнений, «пугачевщины» или военного поражения. Судьбу страны в одночасье решила столица (как, впрочем, и в случае Октябрьского переворота), а провинция приняла это «как должное». Ибо падение режима было приуготовано прежде всего морально, всем умонастроением последних десятилетий. Охотников защищать старую власть ценой собственной жизни практически не нашлось. Что же касается подавляющей части интеллигенции, то она после Февраля могла бы сказать о себе словами Владимира Маяковского (относящимися, правда, к Октябрю): «Моя революция».

Однако после Февраля вряд ли кто мог предвидеть будущее. Мнилось, что почти бескровная революция будет продолжена в том же духе, без дальнейших потрясений, а главное (это в первые недели после отречения императора и в голову никому не приходило!) – без радикальной смены экономического строя. Мало кто сомневался в том, что свобода всех «примет радостно у входа», а мудрое Учредительное собрание утолит все общественные печали и разрешит вековые недоумения. Александр Блок усердно трудился в Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию деяний прежнего режима; Всеволод Мейерхольд, только что поставивший в Александринке пьесу с суггестивным названием «Маскарад», еще не догадывался, чем завершится его собственная судьба.

Те, кто кокетливо заигрывал с экзотическими «грядущими гуннами» («Бесследно все сгибнет, быть может, // Что ведомо было одним нам, // Но вас, кто меня уничтожит, // Встречаю приветственным гимном»), не подозревали, что последние явятся столь скоро.

Так что настроения «литераторов, художников, публицистов», а вместе с ними – и более широкой публики были скорее выжидательно-оптимистического свойства. И хотя «рок событий» становился все «роковее», надежда на чудо не иссякала.

Летом 1917-го радикалы уже проявили себя. И решение о переселении отрекшегося императора из Царского Села в Тобольск – знак того, что новый виток борьбы начался. Полагаю, что Временное правительство руководствовалось, в общем, благими намерениями. Исходя, очевидно, из тех соображений, что в глухой, еще не отведавшей вкуса крови провинции августейшему семейству будет куда безопаснее, чем рядом с бурлящей, переполненной вооруженными людьми столицей. Ведь гражданская война еще не угадывалась и последующее перемещение царственных узников Тобольска на Урал не планировалось. Тем более что из исторической памяти еще не изгладились судьбы Людовика XVI и Марии-Антуанетты, заключенных в революционном Париже и поплатившихся головой.

Впрочем, тут прослеживается довольно существенное различие. Хотя Великая французская революция, пожалуй, была не менее кровава, чем Великая Октябрьская, французские король и королева были казнены все-таки после сравнительно долгой и основательной – с адвокатами – процедуры суда. Из 720 депутатов Конвента за смертную казнь «гражданина Капета» проголосовал 361. И сын, восьмилетний Людовик XVII, был отдан на воспитание сапожнику; над ним (вплоть до Термидора) жестоко издевались, но все-таки ребенка не убили, он умер своей смертью.

Отечественная смута, увы, не ведала таких тонкостей. Бессудное убийство (точнее, кровавая бойня) в подвале Ипатьевского дома, где была уничтожена вся царская семья – с детьми и домочадцами, стало предвестьем грядущих расправ. «Все начиналось с детей Николая…» Русская революция, пожравшая в конечном счете собственных детей, начала, однако, с чужих, со «слезинки ребенка» – пусть даже и царского происхождения.

Игорь Волгин,литературовед, доктор филологических наук, телеведущий