Настройки

Премьер в изгнании

№66 июнь 2020

Вадим Эрлихман, кандидат исторических наук

Полвека назад, в июне 1970-го, в Нью-Йорке ушел из жизни Александр Керенский. Ему довелось не только стать самым молодым правителем России в ХХ веке, но и прожить долгую жизнь. Много лет в эмиграции он пытался переосмыслить события прошлого и оправдать свои неудачи – но так и не преуспел в этом

Миф о том, что Керенский бежал из Петрограда в женском платье, давно опровергнут, хотя многие верят в него до сих пор. А вот Россию в июне 1918-го он действительно покинул переодетым – в мундир сербского офицера, выданный британскими покровителями. Страсть к переодеванию жила в нем с детства, когда он, сын директора симбирской гимназии, играл в школьных спектаклях и подписывал письма «будущий актер императорских театров». Его дальнейший путь хорошо известен: юрфак столичного университета, адвокатская, а затем и политическая карьера, яркие речи в Думе.

После Февральской революции Керенский – министр юстиции, военный министр, а потом и премьер, любимец публики, которая буквально носила его на руках. Популярность, как бывает у актеров, быстро растаяла: развал армии, хаос в экономике, разгул уголовщины создали кризис, обуздать который при помощи речей никак не удавалось. 24 октября (6 ноября) 1917-го министр-председатель покинул окруженный большевиками Зимний дворец, чтобы просить помощи у тех, кого долго честил врагами революции, – царских генералов. Но наступление казаков Петра Краснова на Петроград провалилось, и Керенский, ехавший в их обозе, снова бежал, на этот раз из Гатчины (и опять переодетым). Последовали полгода метаний по России с примыканием то к одним, то к другим врагам советской власти. В итоге товарищи по партии решили отослать экс-премьера за помощью на Запад. Знаменитый разведчик Сидней Рейли помог ему добраться из Москвы до Мурманска, откуда британский траулер увез Керенского в Лондон.

Игра в политику

На берегах Альбиона российского экс-премьера сразу же принял премьер Великобритании Дэвид Ллойд Джордж, а в Париже – президент Франции Раймон Пуанкаре. Керенский очень рассчитывал на поддержку союзников: не зря же он в июне 1917-го по их просьбе погнал русские войска в провальное наступление, чтобы ослабить натиск немцев на Западном фронте. В этом, по слухам, сыграли роль и его масонские обязательства – Керенский возглавлял ложу «Великий Восток народов России», в которой состояли многие его коллеги по Временному правительству. Правда, об этой своей ипостаси он, обычно словоохотливый, вспоминал редко и скупо, как и о прочем политическом закулисье. Биограф экс-премьера Ричард Абрахам пишет: «Даже его близкие друзья признают, что он редко бывал откровенен… Он жил и умер конспиратором»…

Лидеры Антанты вежливо выслушали пылкие речи Керенского о защите демократии в России, но в помощи отказали. Они делали ставку не на социалистов, которых он представлял, а на адмирала Александра Колчака, объявленного при их поддержке Верховным правителем. Керенский настойчиво возражал против этого. И тогда Форин-офис попытался сплавить его за океан, чтобы он «меньше вредил делу союзников», но США не дали ему визу.

В Лондоне Керенский жил у русского дипломата Якова Гавронского (заведя между делом роман с его женой). Потом переехал в Париж, где пытался поучаствовать в Версальской конференции, но и туда его не пустили. Он окончательно потерял надежду на союзников, когда они в 1919-м поддержали наступление Польши на советские территории, – в те дни Керенский публично осудил их стремление «разорвать Россию на части».

У него еще оставалась надежда на восстание народа против большевиков. Помирившись с прежними соратниками из партии эсеров (в 1915-м он покинул ее ради созданной «под себя» партии трудовиков), Керенский начал издавать в Париже газету «За Россию». Летом 1920 года он участвовал в съезде русских социалистов в Праге, а потом – уже в Париже – в совещании бывших членов Учредительного собрания, где громко объявил: «Мы возвращаемся на путь здорового национального и государственного строительства». Одновременно он и другие лидеры эсеров с помощью британской разведки нащупывали связи со своими сторонниками в России. Пользуясь этим, советская разведка внедрила в окружение Керенского для его ликвидации офицера Николая Коротнева. Он выкрал у своей жертвы важные бумаги, но выполнить задание не смог. Александр Федорович потом растроганно цитировал оставленную шпионом записку: «Убить бы вас я не смог, так к вам привязался. Ваш шарм и открытость обезоруживают меня».

Александр Керенский на фронте. Июнь 1917 года

Дважды эмигрант

Но на этом везение Керенского кончилось. После Кронштадтского восстания 1921 года, которое он бурно приветствовал, большевики ввели нэп, и желающих бороться с ними стало существенно меньше. Среди эмигрантов воцарилось уныние, и экс-премьер писал товарищам в Берлин: «Случится ли чудо нового возрождения России? Разум говорит, что нет». В 1922 году он перебрался в Берлин, тогдашний центр эмиграции, где возглавил эсеровскую газету «Голос России», а позже – газету «Дни». Литературную страницу там вели Владислав Ходасевич и его жена Нина Берберова, ставшие друзьями Керенского.

Воспоминания Берберовой донесли до нас его портрет: «У него была привычка кричать на человека и тем пугать неподготовленного. <…> Знакомое по портретам лицо было в 1922 году тем же, что и пять лет тому назад. Позже бобрик на голове и за сорок лет, как я его знала, не поредел, только стал серым, а потом – серебряным. <…> Он всегда казался мне человеком малой воли, но огромного хотения, слабой способности убеждения и безумного упрямства, большой самоуверенности и небольшого интеллекта».

Друзей у Керенского почти не было: у большинства русских он вызывал презрение или открытую враждебность. В каком-то смысле он был дважды эмигрантом, изгоем для самой эмиграции. Случаев, когда его пытались бить, было меньше, чем думают, – два или три, но глухая враждебность сопровождала его постоянно. Об этом тоже писала Берберова: «Когда его приглашают, он смотрит в книжечку: нет, не могу, занят. Может быть, забегу ненадолго. На самом деле он совершенно свободен, ему некуда ходить, и к нему мало кто ходит». Борясь со всеобщей неприязнью, он надел на себя скорбную маску – какое-то время носил в петлице черный бант, много лет не посещал театр и кино, отвечая любопытным: «Я ношу траур по России». Говорил, что любит летать на самолетах, потому что надеется разбиться. Вообще часто заговаривал о самоубийстве. В итоге эмигранты его простили – особенно женщины, еще помнившие тот восторг, с которым встречали когда-то «первую любовь революции».

Дела семейные

Женским любимцем Александр Федорович был всегда. С женой Ольгой Барановской он довольно быстро разошелся, заведя роман с ее кузиной Еленой. После его бегства Ольга с двумя сыновьями – Олегом и Глебом – осталась в Петрограде, страдая от голода; какое-то время они кормились тем, что набивали для продажи дешевые папиросы. Потом власть вспомнила про семью «врага революции» и сослала ее на север, в Усть-Сысольск. Пострадали и другие родственники Керенского: его брата Федора расстреляли в Ташкенте, а в 1938-м дошла очередь до сестры Елены, получившей высшую меру как «член семьи врага народа».

Участь его жены и детей тоже была бы печальной, если бы эсер Борис Соколов не сумел добыть для них фальшивые эстонские паспорта на фамилию Петерсон. В августе 1920-го они добрались до Англии – оборванные, вшивые, а Глеб еще и больной туберкулезом. Отец встретил их на пристани, обнял, прослезился. Ольга Львовна надеялась на воссоединение семьи, но вскоре Керенский уехал на континент, навстречу борьбе и новым романам. Перебравшись в Париж в 1925 году, он познакомился с австралийской журналисткой Нелл Триттон, взявшей себе русское имя Лидия. Влюбленность в русскую культуру соединила ее с певцом-эмигрантом Николаем Надежиным, но его пьянство и измены быстро привели их брак к разрыву. Встретив Керенского, она влюбилась в него всей душой, хотя была на 18 лет моложе. Стала его секретаршей, а в 1939-м, когда он официально развелся с Ольгой, обвенчалась с ним в сельской церкви в Пенсильвании.

Нелл быстро очаровала друзей Керенского. Берберова вспоминала: «Она была красива, спокойна, умна и всегда что-нибудь рассказывала: об Австралии, где она родилась и росла, об Италии, куда она уехала после Первой мировой войны, надеясь познакомиться там с русскими, после того как начала бредить Россией. <…> У нее были плечи и грудь, как у Анны Карениной, и маленькие кисти рук, как у Анны, и глаза ее всегда блестели». В июне 1940-го, когда немцы подходили к Парижу, Керенский и его жена, убежденные антифашисты, успели бежать из города на маленьком «рено», перегруженном вещами (вела машину Нелл). Из Бордо они отправились в Англию, а оттуда в США; из-за боязни подводных лодок экс-премьер ночевал на палубе, и жена не отходила от него…

Переехав в США, Керенский пытался продолжить политическую деятельность, возродив в Нью-Йорке эсеровскую организацию. Его тепло принял политик-республиканец Кеннет Симпсон, с которым он познакомился еще в 1927-м, во время первого визита за океан (тогда некая дама-эмигрантка отхлестала «предателя России» по лицу букетом цветов).

Теперь Симпсон пригласил гостя с женой пожить в его особняке на 91-й улице в восточной части Манхэттена и представил его конгрессменам, которым Керенский неустанно внушал, что Америка должна вступить в войну.

Павел Милюков, бывший министр иностранных дел Временного правительства (слева), и Александр Керенский. Франция, 1935 год

В июле 1941-го экс-премьер предложил британскому послу в США лорду Эдуарду Галифаксу фантастический план. Он собрался поехать в Москву и пообещать помощь Запада Сталину, если тот «даст народу волю» и распустит колхозы. О том же говорилось в письме, которое он послал тому же Сталину – конечно, не получив ответа. После этого Керенский умерил активность (возможно, по настоянию властей) и занялся домашними делами. После смерти Симпсона он переселился с Нелл на съемную квартиру, а потом купил старый фермерский дом, напоминавший ему русскую дачу. Его знакомая Татьяна Поллок вспоминала, что он поставил на лужайке под развесистым деревом круглый стол и угощал всех гостей чаем. Играл в крокет, писал мемуары и ежедневно слушал московское радио, искренне желая победы своей стране. В конце войны в своих лекциях, с которыми он ездил по всей Америке, говорил о справедливости присоединения к СССР Прибалтики и Западной Украины, в то же время защищая советских беженцев («перемещенных лиц») и протестуя против их выдачи Москве.

Смерть Нелл

Весной 1945-го семейной идиллии пришел конец: у Нелл обнаружили неоперабельный рак мозга. Керенский сопровождал ее в Австралию, к семье (ее отец был богатым мебельщиком). Когда состояние жены ухудшилось, он почти не отходил от нее и вместе с ней молился, хотя прежде считал себя неверующим. В апреле следующего года, когда ее не стало, он написал письмо Берберовой, показавшее, что этот человек, представлявшийся многим пустым позером, мог быть и глубоким, и любящим: «Милый друг! Вы ужаснулись бы, увидя обезображенное прекрасное тело Нелл… Но вы преодолели бы ваш малодушный ужас перед ее силой Духа, перед мужеством… Когда перед увозом мы полагали ее тело в гроб, случилось разумом не объяснимое: лицо ее, коснувшись гробовой подушки, на мгновение просияло и на нем появилась ясная, счастливая улыбка». После этого до конца жизни он оставался верующим, хотя церковь посещал редко, боясь и там столкнуться с враждебностью эмигрантов.

Как часто случалось в жизни Керенского, трагическое соединилось с забавным. После смерти жены ее кузен Корбетт пригласил безутешного вдовца развеяться на морской курорт, но тому среди гостей все время чудились агенты НКВД, готовые сразить его ледорубом, как Троцкого. Когда среди ночи кто-то по ошибке постучал в дверь его номера, он немедленно вернулся в городской дом тестя и заперся там. Его лекции в Мельбурнском университете закончились провалом; он то и дело прерывался и озирался по сторонам, словно ожидая нападения. Керенский не мог вернуться в США, поскольку закончилась война и все корабли перевозили демобилизованных солдат (про «любимые» им самолеты он почему-то не вспомнил). Лишь через полгода ему удалось добраться до Штатов.

Ольга Барановская, не утратившая теплых чувств к бывшему мужу, по-прежнему жила в Лондоне вместе с сыновьями. Олег Керенский с годами стал куда известнее на Западе, чем его отец: инженер-мостостроитель, он построил среди прочих знаменитый мост из Европы в Азию в Стамбуле. За выдающиеся заслуги был удостоен титула командора Британской империи. Младший сын, Глеб, тоже работал инженером, но таких успехов не достиг, в том числе из-за туберкулеза, привезенного из России. Внук Керенского, Олег Олегович, балетный критик, снялся в роли деда в американском фильме «Красные» (1981), явившись одним из трех десятков воплощений Керенского на экране. Сегодня потомков экс-премьера не осталось ни за рубежом, ни на родине…

Возвратившись из Австралии после смерти Нелл, Керенский принял предложение вдовы Симпсона Эллен (похоже, тоже влюбленной в него) вернуться в ее нью-йоркский дом. «Особняк был барский, – вспоминал писатель Роман Гуль. – Особенно хорош был просторный кабинет – по стенам в шкафах книги, камин, удобные кресла, стильная мебель». Там Александр Федорович смог жить вольготно, принимая редких гостей. Зарабатывал он чтением лекций, на которых его непременно представляли как «бывшего главу русского правительства». Участвовал в деятельности эмигрантских организаций, например Лиги борьбы за народную свободу, из которой вышел со скандалом в 1951 году, когда в ней стали играть видную роль бывшие пособники нацистов.

В 1955-м он принял приглашение отставного президента Герберта Гувера поработать в собранном им в Стэнфордском университете архиве документов по русской истории. Там Керенский работал и одновременно преподавал почти 10 лет, пока зрение окончательно не испортилось: он ослеп на один глаз, а вторым едва видел. Пришлось прекратить и дававшуюся ему с трудом работу над мемуарами; он даже пытался записывать воспоминания на диктофон, но так и не смог к нему привыкнуть. Вернувшись в Нью-Йорк, он, уже 85-летний, снова поселился в доме Эллен Симпсон. Теперь ему преданно помогала немолодая русская эмигрантка Елена Пауэрс-Иванова, работавшая в Колумбийском университете, – он в шутку называл ее своим «генеральным секретарем». Берберова писала: «По полутемным комнатам, старомодным покоям дома Симпсонов, где он жил, опекаемый слугами-японцами, служившими в доме с незапамятных времен, он бродил ощупью между своей спальней, библиотекой и столовой».

«Остаюсь гражданином России»

В ноябре 1966 года Керенскому позвонил советский журналист Генрих Боровик: номер ему дали на балу русских кадетов, где экс-премьера по-прежнему, как много лет назад, звали Александрой Федоровной (в 1917-м ходили слухи, что он занял в Зимнем дворце спальню бывшей императрицы). Боровик попросил об интервью, и Керенский сразу согласился – было приятно, что на родине о нем еще помнят. Он был любезен и повысил голос только раз: «Ну скажите у себя в Москве, что я не бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого!» А когда гость сказал: «Ох и холодно у вас в Нью-Йорке!» – поправил: «Не у нас, а у них в Нью-Йорке – я как был гражданином России, так и остаюсь». Когда он говорил о родной стране, о том, какие испытания она пережила, как победила Гитлера, Боровик увидел на его глазах слезы. Правда, потом Керенский признался: «Ах, если бы у меня тогда было телевидение! Я бы ни за что не проиграл». Оказалось, что он внимательно следит за событиями на родине: «Я всегда считал и считаю, что Россия вернется к демократии, – но могу сказать, к капитализму она никогда не вернется». «В этом он ошибся», – прокомментировал журналист много лет спустя.

Последний выход Керенского. Худ. Кукрыниксы. 1957 год

Вскоре интервью вышло в «Литературной газете» – конечно, изрядно порезанное цензурой. А в следующем году Александр Федорович получил новую порцию ругани по случаю 50-летия революции. Впрочем, ругали его больше по инерции: премьер-неудачник вызывал у советских вождей скорее презрение, чем искреннюю злость. С годами и он подобрел к советской власти и в 1968-м даже попросил разрешения посетить СССР. Посредником в переговорах был Ярослав Беликов, священник русской церкви в Лондоне, куда Керенский приехал к сыну. Идеологический отдел ЦК КПСС поставил условием визита «получить его заявление о признании закономерности социалистической революции, правильности политики правительства СССР, признании успехов советского народа, достигнутых за 50 лет». Керенский, как сообщал в Москву священник, был готов сделать соответствующее заявление, но почему-то поездка так и не состоялась.

Чтобы добыть средства на жизнь и лечение, экс-премьер продал свой архив Техасскому университету за 100 тыс. долларов. В апреле 1970 года он упал с лестницы, сломав руку и шейку бедра, а в больнице у него нашли еще и артериосклероз. Врачи нью-йоркской клиники Сент-Люк вливали ему питательный раствор, а он раз за разом выдергивал капельницу, боясь не только боли, но и неподвижности, ненужности. Он умер 11 июня, но на этом его мытарства не кончились. Местная русская церковь отказалась отпевать виновника революции; тогда Олег перевез его тело в Лондон и похоронил на кладбище Патни без всяких обрядов.

Издевательский некролог в «Нью-Йорк таймс» назвал покойного «символом неудачной революции, человеком, над которым глумились победители, который был курьезом на своей новой родине и проводил время в проклятиях в адрес советской власти и попытках оправдать свои действия в 1917 году». А в Советском Союзе многие, узнав о смерти Керенского, удивлялись тому, что он, оказывается, был еще жив. Никто, кроме верной Елены Пауэрс, не пожалел о смерти человека, пережившего друзей, врагов, но прежде всего – свою эпоху.

Что почитать?

Федюк В.П. Керенский. М., 2009 (серия «ЖЗЛ»)

Колоницкий Б.И. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март-июнь 1917 года). М., 2017

Фото: LEGION-MEDIA, РИА НОВОСТИ

Лента времени

22 апреля (4 мая) 1881 года

Александр Керенский родился в Симбирске в семье директора гимназии.