Кутузов и Наполеон

Как русскому фельдмаршалу удалось переиграть признанного гения полководческого искусства, всесильного императора Франции?

М.И. Кутузов на Поклонной горе перед военным советом в Филях. Худ. А.Д. Кившенко (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Император Наполеон, узнав о назначении Михаила Кутузова главнокомандующим российскими армиями, сказал своим приближенным: «А! Это – старая лисица Севера!» По прибытии к войскам эту новость сообщили Кутузову. По одной версии, он ответил, что «постарается оправдать отзыв великого полководца», а по другой – надменно заметил своему окружению: «Как ему не узнать меня, я старее его по службе…»

Кампания пятого года

Но про себя главнокомандующий, вероятно, не без горечи вспомнил о событиях 1805 года, когда он, предводительствуя Подольской армией, спешил на соединение с союзниками, однако не успел: до прибытия русских главные силы австрийцев под командованием генерала Карла Мака капитулировали перед Наполеоном под Ульмом на границе с Баварией. Кутузов оказался тогда лицом к лицу с грозным неприятелем, но ему удалось спасти и малочисленную русскую армию, и остатки союзных войск от неминуемого поражения. Более того, в бою при Кремсе (Дюренштейне), едва ли не первый в Европе, Кутузов доказал, что русские могут побеждать войска Наполеона.

Победе предшествовал показательный диалог военачальника с молодыми сослуживцами, которым претила осторожность полководца «времен Очаковских и покоренья Крыма». «Кутузов подходит к ним и с… любезною простотою спрашивает их: "О чем, братцы, поговариваете?" – "Мы разговариваем, – отвечали офицеры, – как бы поскорее подраться с французами". – "Так должны отвечать все русские офицеры, – сказал Кутузов, – и мы подеремся, только не теперь. Если неприятель опередит нас хотя часом, мы будем отрезаны, если же прежде его поспеем к Кремсу, мы его побьем"», – вспоминал один из участников того похода.

И действительно, побили корпус маршала Эдуара Мортье на глазах у Наполеона, пребывавшего на другом берегу Дуная в непривычной для него роли беспомощного свидетеля поражения собственных войск. «Все, что было сделано Кутузовым… нельзя не назвать блистательно проведенным отступлением в самых сложных условиях, а с точки зрения стратегии все его действия абсолютно правильными», – признает известный петербургский исследователь Олег Соколов, восторженно относящийся к Наполеону. Если бы потом, накануне битвы при Аустерлице, где союзники потерпели сокрушительное поражение, Кутузова фактически не отстранили от командования войсками, то кампания 1805 года, вероятно, закончилась бы к его славе. На военном совете перед битвой он убеждал императоров Александра I и Франца II: «…чем далее завлечем Наполеона, тем будет он слабее, отдалится от своих резервов, и там, в глубине Галиции, я погребу кости французов». По мнению современного западного исследователя Кевина Кайли, если бы к словам Кутузова тогда прислушались, «противник оказался бы в западне». «Незавидная судьба Мака вполне могла бы тогда постигнуть самих французов», – считает он.

Время импровизации

В 1812 году судьба снова свела «екатерининского орла» с Наполеоном, дав ему возможность проверить правильность своих взглядов на «большую стратегию».

Главная сложность состояла в том, что эту войну уже нельзя было «перенести в пространство», на территорию союзников, – Кутузов принял командование, по его же словам, в самом сердце России. По замыслу военного министра Михаила Барклая-де-Толли, автора «Записки о защите западных пределов России» (1810), неприятеля предполагалось остановить гораздо раньше: русская армия должна была «сопротивляться в бывших польских провинциях», на землях, присоединенных к России в XVIII веке, а Двина и Днепр должны были «составлять навсегда вторую оборонительную линию».

Как ни парадоксально, на это же рассчитывал французский император в начале «русской кампании», надеясь разбить противника в приграничных сражениях где-нибудь в Литве или Белоруссии. Овладев Смоленском, войска Наполеона перешли Днепровско-Двинский рубеж, после чего для обеих сторон настало время импровизации.

ФРАНЦУЗЫ, ПРОСЛАВИВШИЕСЯ ГРОМКИМИ ПОБЕДАМИ В СОКРУШИТЕЛЬНЫХ БИТВАХ, ПОНАЧАЛУ ПОСМЕИВАЛИСЬ НАД СТАРЫМ ПОЛКОВОДЦЕМ, «ПРИВЫКШИМ ПОБЕЖДАТЬ ТУРОК»

По мнению немецкого военного писателя-теоретика Карла Клаузевица, под Смоленском у русского командования оставалась последняя, хотя и сомнительная, возможность прибегнуть не к прямой, а к косвенной обороне Москвы, отступив на Тулу или Калугу. Однако соединенные российские армии, преследуемые неприятелем, двинулись к Москве, где под Гжатском (ныне город Гагарин) их встретил Кутузов. В азарте преследования Наполеон все сильнее растягивал коммуникацию, все более отдаляясь от своих баз снабжения. Его традиционная решимость определить исход кампании, одержав победу в генеральном сражении, столкнулась с не менее твердой решимостью русского полководца избежать подобного сценария…

Измор или сокрушение?

Полководческий почерк Кутузова сложился в XVIII столетии, в эпоху споров о двух стратегиях ведения войн – «стратегии сокрушения» и «стратегии измора», которые отнюдь не стали праздными во времена Наполеона.

Уже в 1805 году Кутузов сознавал, что преимущество Бонапарта перед его противниками, достигавшееся за счет стремительного передвижения войск, основывалось на принципе «кормиться с земли», но этот принцип быстро превращался из преимущества в свою противоположность, когда военные действия приобретали затяжной характер. В рамках двух стратегических концепций решался и вопрос о роли генерального сражения.

Активный поиск сражения как кратчайшего пути к миру оправдывал себя в определенных условиях: в Европе Наполеон достигал быстрого результата на ограниченных территориях, загнав неприятеля либо к реке, либо к горному перевалу, либо к границе соседнего государства. В России, где, по меткому выражению Клаузевица, «можно было играть с противником в прятки», надежда на сокрушение неприятеля становилась призрачной. План Кутузова отличался от плана Бонапарта. Замысел русского полководца соответствовал афоризму его давнего соратника фельдмаршала принца Шарля-Жозефа де Линя, утверждавшего: «Лучше разбить неприятеля зимою, нежели самому быть разбиту летом». Кутузов полагал, что в истории все повторяется, поэтому следует умело извлекать из нее уроки.

Но главнокомандующий не мог не понимать, что его определение на высокий пост связано с ожиданием «большого сражения». Как вспоминал впоследствии сподвижник Кутузова генерал Карл Толь, «мысль отдать столицу неприятелю без сражения ужасала каждого русского», и потому, не обладая численным превосходством и не имея сведений о резервах, полководец решился на оборонительное сражение при Бородине по двум причинам. Первая из них была «нематериального» характера: затянувшееся отступление влияло на моральное состояние армии. Вторая причина стала для Кутузова очевидной по прибытии в войска: следовало оторваться от упорного преследования неприятеля.

Кутузов точно уловил настроение противника: любой ценой занять Москву. В планах Наполеона сформулированная им самим главная цель войны как «уничтожение массы неприятельских войск» незаметно подменилась стремлением вступить в древнюю столицу России, что, по аналогии с другими войнами, должно было принести ему мир. Кутузову же важно было сберечь армию до прибытия резервов, чтобы продолжить военную кампанию. Стойкость русских воинов, искренно считавших, что они спасают Москву, позволила реалистично мыслящему полководцу реализовать при Бородине свой замысел, в то время как «расточительные фронтальные атаки» не дали Наполеону желаемого результата: он не смог «проломить» оборону противника. Русская армия, оттесненная на 1,5 км, удержала позицию между двумя Смоленскими дорогами (Новой и Старой) и, главное, не была разбита и беспрепятственно покинула поле битвы.

«Он продолжил свой марш»

Отступление русской армии через Москву вызвало критику современников. По мнению генералов Михаила Барклая-де-Толли и Леонтия Беннигсена, следовало предпринять движение в обход древней столицы. Неожиданным защитником стратегии Кутузова здесь выступил сам Наполеон, впоследствии рассуждавший так: «Вообще действия, имеющие целью прикрыть столицу или другой пункт фланговыми маневрами, требуют выделения особого корпуса и влекут за собою все невзгоды, сопряженные с раздроблением сил при действиях против сильнейшего неприятеля. <…> Он [Кутузов. – Л. И.] продолжил свой марш и прошел через Москву, попавшую в руки победителя. Если бы вместо того он отступил к Киеву, то увлек бы за собой французскую армию, но в таком случае ему пришлось бы отрядить особый корпус для прикрытия Москвы; ничто не помешало бы французам послать против этого корпуса другой, сильнейший, что заставило бы его эвакуировать эту важную столицу. <…> Рассуждать догматически о том, что не проверено на опыте, – есть удел невежества. Это все равно что решать с помощью уравнения второй степени задачу из высшей математики, которая заставила бы побледнеть Лагранжа и Лапласа. Все такие вопросы из области высшей тактики суть неопределенные физико-математические задачи, которые допускают несколько решений, но только не посредством формул элементарной геометрии». Таким образом, Наполеон признал за русским полководцем способность решать задачи из «высшей математики».

На военном совете в Филях Кутузов обратился к соратникам со словами: «Вы боитесь отступления через Москву. Я смотрю на это как на Провидение. Москва всосет неприятеля как губка». Без сомнения, он отдавал себе отчет в последствиях этого решения. Армия могла отказать ему в доверии, а государь – сместить с высокого поста, после чего у него уже никогда не было бы шанса оправдаться ни перед ним, ни перед Отечеством, ни перед потомством. «2 сентября наступил для Москвы в продолжение веков и для Кутузова на пределах жизни самый страшный их день, – рассуждал очевидец. – Кутузов оставлял Москву на жертву ослепленному завоевателю… в глубокой горести не видел парящего над собою гения России с венком бессмертия за подвиг великой решимости. Конечно, легче было, уступая общему порыву, дать под Москвой сражение…»

«ДЕМОРАЛИЗАЦИЯ НАПОЛЕОНОВСКОЙ АРМИИ БЫЛА ВЫЗВАНА ПРЕВОСХОДСТВОМ РУССКОЙ СТРАТЕГИИ УКЛОНЕНИЯ ОТ БОЯ НАД ФРАНЦУЗСКОЙ СТРАТЕГИЕЙ ПРЯМЫХ ДЕЙСТВИЙ»

Между тем, заняв Москву, Наполеон действительно не смог организовать преследования русской армии. Если накануне и после Бородина для Кутузова было очевидно, что генеральное сражение не даст ему «настоящей безошибочной центральной операционной линии», откуда потом он сможет с выгодой действовать против неприятеля, то теперь эта возможность у него появилась. Сам ли полководец наметил сделать переход с Рязанской на Калужскую дорогу или принял хороший совет – не имеет значения, потому что выбор и ответственность все равно лежали на нем, а не на советчиках. Оценивая исход своей кампании в России в разговоре с генералом Константином Полторацким, попавшим в плен в 1814 году в сражении при Шампобере, Наполеон заметил: «А ваша хитрая лиса Кутузов ловко поддел меня своим фланговым движением».

«Отступать, уклоняться от боя»

Более «энергичные» соратники упрекали Кутузова и за то, что «он избегал дать сражение для разбития авангарда французской армии и в такое время, когда это было плодом самых глубоких размышлений и соображений его», как писал служивший при штабе полководца князь Александр Голицын. Но действительно, частная победа над авангардом противника ранней осенью 1812-го могла принести больше вреда, чем пользы. Главнокомандующий ограничился «малой войной с большими преимуществами», направляя партизанские партии в тыл неприятеля.

«Отступать, уклоняться от боя, действовать на сообщения противника – все во имя сохранения армии – вот программа дальнейших операций. <…> Великая заслуга Кутузова и состояла в том, что он сумел возвыситься над событиями, истолковать верно все, что произошло до него, и заключить в одну формулу все последующее», – считали военные специалисты в начале XX столетия. В чем эта «формула»? В максимализме, присущем Кутузову и идейно сближавшем его с известным французским полководцем Морицем Саксонским, которого почитали старшие наставники нашего главнокомандующего – фельдмаршалы Петр Румянцев и Григорий Потемкин. Так, Мориц Саксонский писал: «Я всегда отмечал, что одна кампания уменьшает армию по меньшей мере на треть, а иногда наполовину и что кавалерия к концу октября находится в таком жалком состоянии, что не способна вести военные действия. Я бы предпочел дать войскам отдохнуть на квартирах или в казармах, беспокоя противника вылазками одиночных отрядов, а к концу длинной осады напасть на него со всеми своими силами. Полагаю, что этим я совершил бы выгодную сделку, заставив врага задуматься об отступлении, ибо ему было бы нелегко противостоять хорошо организованным и укомплектованным войскам. Вероятно, он был бы вынужден оставить свое снаряжение, пушки, часть кавалерии и все повозки».

Отступление Наполеона из России. Худ. Е. Коссак. 1927 (Фото предоставлено М. Золотаревым. Альбом «1812 Год. Бородинская панорама». М., 1989 (Из собрания Музея-панорамы «Бородинская битва»)

Мориц Саксонский был уверен в следующем: «Природа бесконечно сильнее человека; почему же этим не воспользоваться?» Еще до прибытия в Тарутинский лагерь, где армия получила подкрепления и долгожданный отдых, Кутузов направил письмо калужскому городскому голове Ивану Торубаеву с объяснением, что его цель состоит не в сражениях, а в полном уничтожении армии неприятеля. Письмо датировано 22 сентября 1812 года. Наполеон еще находился в Москве, а Кутузов уже определенно заявлял: «Истребление сил его, недостаток в продовольствии и совершенная гибель предстоят ему неизбежно».

«За полным истреблением неприятеля»

Долгое ожидание мира, обещанного Наполеоном своим войскам, явилось для него гнетущим «психологическим» фактором. Он первым нарушил молчание, прислав к Кутузову генерала Жака де Лористона. «Ловкий дипломат», Кутузов принял французского «голубя мира» вопреки запрету императора Александра – с целью задержать неприятеля в Москве под предлогом переговоров, что и привело в конечном счете Великую армию к отступлению в зимнее время по разоренной Смоленской дороге, где не было ни жилья, ни продовольствия.

Русские войска вступали в бой по мере необходимости: следствием сражения при Тарутине явилось оставление неприятелем Москвы, сражение при Малоярославце заставило Наполеона свернуть на Смоленскую дорогу… В обоих случаях Кутузов вовремя прекращал столкновения, невзирая на неудовольствие сослуживцев. В рапорте императору, упрекнувшему его в уклонении от решительных действий под Вязьмой, полководец объяснил: «…при Вязьме не был он [неприятель. – Л. И.] еще в таковом расстройстве, имел еще почти всю артиллерию, и тех знатных потерь в людях еще сделано им не было, которые он понес ретирадою до Смоленска».

«Когда Наполеон уходил из Смоленска, – писал военный теоретик Генрих Жомини, – части его армии отделял друг от друга целый дневной переход. Он совершил тем самым огромную ошибку, потому что противник не следовал за его арьергардом, а двигался по боковой дороге, которая приводила его, почти перпендикулярно, к самой середине разделенных французских корпусов. Три роковых дня у Красного [3–6 ноября 1812 года. – Л. И.] стали результатом всего этого». В дружеской беседе с пленным полковником Луи де Пюибюском Кутузов сказал: «Я не сходил с места четыре дня, и вот ваша гвардия и все корпуса, следовавшие за Наполеоном, постепенно мимо нас проходили, каждый для того, чтобы оставить половину своих солдат с нами. Поверь, что спаслось под Красным, то с великим трудом пройдет Оршу!» Таков был результат «параллельного преследования», которое Клаузевиц считал вершиной военного искусства. Вероятно, Александр I не верил осенью 1812-го в «радикальный вариант» зимней кампании, которого добивался Кутузов. Однако в декабре, когда царь приехал в Вильну (ныне Вильнюс) «по коридору из мертвых тел», требовать от фельдмаршала отчета, почему он не разбил этого неприятеля под Малоярославцем или Вязьмой, было уже неактуально…

Французы, прославившиеся громкими победами в сокрушительных битвах, поначалу посмеивались над старым полководцем, «привыкшим побеждать турок». Суровая правда жизни открылась им, когда Великую армию «соединенных сил Европы» постигла та же участь, что и армию великого визиря на Дунае за год до нашествия Наполеона на Россию. В обоих случаях Кутузов окончил войну «за полным истреблением неприятеля». Известный британский историк Бэзил Лиддел Гарт, подводя итоги «русской кампании», писал: «Гибельные результаты последующего отступления французов от Москвы объяснялись не столько суровыми морозами… сколько деморализацией французской армии. Эта деморализация была вызвана превосходством русской стратегии уклонения от боя над французской стратегией прямых действий, рассчитанной только на активные боевые действия. Стратегия русских, в свою очередь, была средством для осуществления целей военной политики, или, иначе говоря, целей большой стратегии непрямых действий».

Лидия Ивченко,кандидат исторических наук