Про дедушку Митю и его семью

Блокада Ленинграда оставила по себе тяжелую память. Истории об этом времени в семье каждого пережившего блокаду – свои. Вот одна из них

Когда мой дедушка Митя был молодым, ему гадала гадалка. Странным способом – по ушной раковине. Она сказала, что он женится на девушке с редким именем, что у него родятся девочки-близнецы и что потом он будет жить в темном и морозном краю. Возможно, в Арктике. Что это будет серьезное испытание. Какое – она сказать не могла. Видела только холод и тьму…

«Я пережил три голода»

В каком возрасте я узнала про блокаду моего родного города – ответить трудно. Блокада незримо присутствовала в нашей жизни. Каждый день за обеденным столом дедушка говорил: «Мы все живы благодаря бабушке!» И обращаясь ко мне и моей старшей кузине: «Если бы не она, вас бы не было».

Хорошо известно, что во время блокады хлеб можно было купить только по карточкам. Но их надо было еще отоварить. Хлеба не хватало, норма была и так крошечная. Бабушка вставала в два часа ночи. Куталась во всевозможные одежды, надевала валенки и специально сшитые рукавицы. Занимала очередь в булочную. Кромешная темень, света нет, мороз минус сорок. Прижимаясь друг к другу, стоят люди. Изредка появляется милиция и разгоняет очередь. Приказ был такой, видимо. Очередь разбегается, прячется по парадным, затем все снова встают в прежнем порядке. Номер написан у каждого на ладони химическим карандашом. Бабушка всю страшную зиму 1941–1942 годов выдерживала это испытание, отоваривая все карточки. А однажды принесла домой даже сливочное масло. За что отец дедушки, ее свекор, поцеловал ей руку. Она часто об этом вспоминала.

Фото из семейного архива Лихачевых: девочки в беличьих шубках, из которых в блокаду вычесывали манные крупинки

Дедушка любил говорить: «Я пережил три голода. Первый – это в Петрограде в 1919 году. Второй – в 1932 году, третий – блокада». Деду пригодился прежний опыт. Сначала, летом, хлеба по карточкам можно было купить много. Нормы были большие. Дед решил, что надо выкупать все и сушить сухари. Многие легкомысленно не выкупали хлеб, не делали запасов. Ведь всем объясняли, что война будет молниеносная. Эти люди стали первыми кандидатами на голодную смерть.

Дед сразу понял, что будет голод. Старался купить в магазинах то, что еще было. Купил в аптеке несколько бутылок рыбьего жира. И потом, когда в декабре 1941-го лежал в кровати в темной квартире, не прекращал думать: «Почему не купил весь рыбий жир, что был в аптеке? Почему этого не сделал?»

«Если бы не она, вас бы не было»

Бабушка не разрешает ничего оставлять на тарелке. Надо съедать все. Хлеб выбрасывать нельзя, из него сушат сухари. Бабушка сидит за нашим большим обеденным столом и после каждой трапезы указательным пальцем собирает крошки, каждую отправляет в рот. Такое ощущение, что она считает эти крошки. Говорят, по этому жесту узнают друг друга блокадники. У нас дома любую еду делят на равные порции между всеми. Если это ягоды, то равное число каждому. Дедушка всегда говорит, что так они остались живы.

Наша семья жила на Лахтинской улице Петроградской стороны в старом доме, в коммуналке на последнем этаже. В начале войны был приказ: насильно эвакуировали всех маленьких детей отдельно от родителей.

Дедушка и бабушка знали уже: поезда с детьми идут навстречу немцам. Эшелоны бомбят. Поэтому в нашей семье прятали мою маму и тетю, четырехлетних близнецов. Не отдали, не отпустили. В газетах ничего о продвижении немцев не писали, печатали только агитки. Но слухи были все страшнее. Внезапно в газетах стали печатать: «Враг у ворот!» А потом кольцо блокады сомкнулось.

Свидетельство о смерти Сергея Михайловича Лихачева

Дедушка защитил диссертацию весной 1941 года. Поэтому он остался сотрудником института, и паек у него был как у служащего. В начале блокады в институте и вообще во всех учреждениях начались массовые увольнения. Это означало медленную смерть, ведь в этом случае у человека был паек иждивенца.

Каждый день город бомбили и обстреливали. В убежище наша семья не спускалась. Были случаи, когда людей заваливало обломками дома, заливало водой из прорванного водопровода. Мои оставались в квартире, вставали в дверном проеме и молились.

В двух комнатах коммуналки жили дедушка Митя с бабушкой Зиной, мама и тетя, родители моего деда Вера Семеновна и Сергей Михайлович. И няня Тамара – бежавшая от коллективизации молодая девушка. Ее жених погиб в первые дни войны, она потом так и не вышла замуж. Вынянчила маму и тетю, а затем и меня. Прадед в начале блокады еще работал какое-то время в типографии, прекратил, когда сил ходить не было. Дедушка работал в своем институте, дежурил там, сбрасывал с крыши зажигалки. Зимой вся семья лежала в кроватях: сил не было, их экономили. Каждое движение давалось с трудом. Бабушка и няня делали все: носили воду из Невки, поднимали ее по лестнице на пятый этаж. Топили печку-буржуйку. Сушили на ней хлеб и потом делили на равные части. Мама и тетя практически все время провели в кроватях. На улицу их не выводили – это было опасно, сразу же нашлись люди, которые крали детей. Дети исчезали. Страшная блокадная страница. Если дети и играли, то рвали бумагу, изображая, что это карточки и надо отоварить хлеб. Чтобы отвлечься от ужасного чувства голода, дед и бабушка читали стихи вслух. Пушкина, Некрасова, Блока. Это спасало.

Бабушка ходила на Дерябкин рынок обменивать вещи. У прабабушки была золотая цепь, от нее откусывали кусочки и меняли на хлеб. Но лучше всего было иметь модные платья и туфли. Ведь среди тех, у кого был лишний хлеб, были главным образом поварихи и продавщицы. Бабушка выменяла все свои платья.

«У него был хлеб!»

У меня в детстве был приятель, внук крупного врача. Этот врач в блокадном городе занимал какую-то должность. Когда меня пригласили к этому мальчику в гости, я была поражена. Все стены большой квартиры были увешаны картинами, причем абсолютно разного достоинства. Слащавые сценки соседствовали с холстами знаменитых авторов. Мебель в стиле буль, фарфор, канделябры. Вернувшись, я сказала дедушке: «Я была у Шурика, у них в гостиной висят две огромных картины Айвазовского». Мой дед ответил сухо: «Дед Шурика был врачом во время блокады, у него был хлеб!» Слово «хлеб» он даже не сказал, а выкрикнул, да так, что у меня мурашки пошли по телу. До сих пор помню голос деда…

У блокады много тайн, в том числе и тайны появления коллекций живописи. Когда весной 1942-го моя семья лежала в кроватях, в комнату вошли двое. Во время блокады двери квартир не закрывали, не было сил и не было смысла. Эти двое положили на стол буханку хлеба и полкилограмма риса. Спросили, что есть из ценностей. Забрали то, что понравилось. Как будто черви, которые пришли есть еще живых людей. После войны антикварные магазины были забиты. В одном дед увидел картину – из тех, что отдали тогда двоим. На картине была свежая подпись известного художника. Дед не стал ничего выяснять, хотя после блокады и вышел закон, что ценности, купленные за хлеб, можно вернуть.

После войны дед и бабушка написали воспоминания о блокаде. Даниил Гранин в свое время предложил включить фрагменты этих мемуаров в «Блокадную книгу». Он так и сказал: «Цензура не пропустит большую часть, так хоть что-то». Дед отказался: «Не надо никаких фрагментов. Придет время – напечатают полностью!» Напечатали в 1991 году в журнале «Нева». Хотя дед все равно считал, что всю правду о блокаде никто не узнает. Например, Дорогу жизни в нашей семье называли только Дорогой смерти. На ледовой трассе через Ладогу гибли люди, ведь немцы бомбили и машины уходили под лед. Некоторые умирали по пути от истощения. Поэтому только так – Дорога смерти. Уже после войны название изменили на бодро-оптимистичное.

А «Блокадная книга» не понравилась многим ленинградцам. Полуправда! Кроме того, дед говорил: «Как Гранин мог напечатать дневник Князева, неужели он не понял, что этот дневник написан после войны!» Имеется в виду дневник историка, архивиста Георгия Князева. А вот фрагменты дневниковых записей Юры Рябинкина, простого ленинградского школьника, умного и совестливого мальчика, дед с бабушкой читали со слезами.

Органы в годы войны трудились по-прежнему. Дедушкиного двоюродного брата Шуру вызвали весной на Литейный, 4 – в Большой дом. Он был крупным инженером, специалистом по подводным лодкам. Его, голодного человека, заставили подписать донос на своего учителя – Якова Гаккеля. Он подписал. Затем вернулся домой на улицу Чапаева, поднялся на чердак и там повесился. Это единственный человек из семьи, который погиб в блокаду и у которого есть своя отдельная могила.

У деда был друг Михаил Иванович Стеблин-Каменский. Он был в Ленинграде всю блокаду и даже защитил диссертацию. Защита проходила в Ташкенте, а сам соискатель оставался в блокадном кольце. После того как наша семья эвакуировалась летом 1942-го, Михаил Иванович каждые два дня навещал квартиру моих дедушки и бабушки. Смотрел за их комнатами. Это была неоценимая помощь. Во время блокады люди мигрировали со своим скарбом по городу, занимали пустые квартиры. Иногда переезжали в район, где меньше бомбили. Иногда жгли в чужой квартире оставшуюся мебель и книги. Благодаря помощи Михаила Ивановича и еще вызову из института, где работал дед, наша семья смогла вернуться обратно в Ленинград. Многие эвакуированные, особенно дети, у которых не было родни и которых никто не вызывал, так и остались в провинции.

Спасти всю семью было сложно…

Мама блокаду не вспоминала. Они лежали с сестрой в кроватях и ждали хлеба. Я уже потом узнала, что в какой-то момент во время блокады маленькая моя мама стала умирать. У нее начались судороги, закатились глаза. Прабабка бросилась молиться. Мама выжила. Об этом мне в конце жизни рассказала моя тетя.

Память отбрасывала самое страшное.

Дед с бабушкой почти ничего и не вспоминали, не рассказывали – только курьезы. Как деда приняли в начале блокады за шпиона из-за того, что у него был светлый плащ. Как мучились отсутствием канализации и устроили импровизированную уборную на чердаке своего дома. Весной дом стал оттаивать, на потолке появилось желтоватое пятно. Как сделали в квартире огород, перевернув стол вверх ножками, засыпав туда землю и посадив семена. Как баржа с людьми на Ладоге на Дороге смерти стала отчаливать, забыв дедушку. И он прыгнул на нее, собрав последние силы. Каким-то чудом оказался на барже, иначе семья бы разлучилась. Как ехали в эвакуацию, куда брали самое ценное. И няня Тамара всю дорогу прижимала к груди швейную машинку.

Много написано о том, каким был блокадный хлеб и что еще ели ленинградцы. У мамы и тети еще до войны были беличьи шубки. Химчисток тогда не было, и няня чистила их манной крупой, такой был старинный способ. В ноябре 1941-го взяли эти шубки и вычесали расческой все манные крупинки. Все. И растянули на две или три каши.

Но все равно спасти всю семью было сложно. Мой прадед Сергей Михайлович умер 1 марта 1942 года. Бабушка и няня завернули его в простыню и снесли в парк к Народному дому. Там его забрала машина и увезла на одно из кладбищ, чтобы закопать во рву. Так умер и отец бабушки, и многие члены большой семьи, соседи, знакомые – полгорода.

Ближе к весне дедушка получил задание от властей – написать книгу о том, как обороняли древнерусские города. Он шел через весь город в Смольный. И когда пришел туда, чуть не упал в обморок: так хорошо, по-довоенному пахло там гречневой кашей. Книга была написана и издана на тонкой бумаге. Дедушкин друг детства Аркаша Селиванов оборонял город, в окопах раздавали эти книжки, и тогда Аркаша понял, что его друг Митя жив.

В апреле дедушка совсем ослабел, и бабушка отвезла его на детских саночках в стационар Дома ученых, он только что открылся. Там его чуть- чуть подлечили.

Куклы-блокадницы, последний подарок дяди Васи, сделанный осенью 1941 года, и письмо его сестры Веры Михайловны

«Дорогая Лелечка!»

Людям очень важно было держать связь с родными, близкими. Телефонной связи уже в начале блокады не было. Писали письма. И голодный почтальон разносил их. Старались навещать родных. У дедушки был любимый дядя Вася. Образованный человек, настоящий философ, трудившийся скромным бухгалтером. Он жил с женой и дочерью. Они рано начали голодать. Однажды дядя Вася пришел в гости и принес двух кукол – моей маме и тете. Кукол еще можно было купить, а съестное – нет. Дядя Вася уже очень голодал. Он встал на колени и попросил хоть какой-то еды. Его накормили. Больше он не приходил.

Академик Дмитрий Лихачев – первый почетный гражданин Санкт-Петербурга, кавалер воссозданного ордена Святого апостола Андрея Первозванного номер один

У нас в семейном архиве сохранилось письмо. Его написала Вера, младшая сестра Васи. Она пишет Васиной жене Ольге.

«Дорогая Лелечка!

Пишу тебе третье письмо. Слезно умоляю тебя прислать мне письмецо о Васиной болезни и смерти, когда он заболел (он был у меня последний раз 19 ноября, и с этих пор я никакой весточки от него не получила), какая болезнь, где помер, дома или в больнице, когда похоронили и где. Знает ли Вера Семеновна и Шурик? Я им написала сразу же, но письма теперь идут дольше. Это письмо прошу опустить одну службистку в городе.

Я сильно тоскую по нем. С его смертью лишилась я нежного брата, советчика в делах и кормильца. Он был для меня отрадой и утешением в этой скорбной жизни. Я не могу примириться с его смертью.

Дорогая Лелечка! Я все сделала для него в Шувалове [это означает, что она заказала панихиду в церкви в пригороде Шувалово, там был действующий храм. – З. К.], ходила туда пешком, после этого путешествия совершенно ослабла. Прости ради Б., что ничем тебе не смогла помочь. Как ты с Наточкой поживаешь? Я вас ежечасно с любовью вспоминаю, верю, Лелечка, что если я не умру от полного истощения, то ты ко мне будешь так же тепло расположена, как и прежде, также и Наточка. Смерть Васи нас еще более соединит. Я не забываю в Коломягах твоих дорогих родителей. Очень мне помогает лекарство Веры Сем. Камфара Рубини от сердца. Как примешь его, так и ноги идут. Я часто падаю дома и на улице. В Коломяги хожу с Молчановой, одного ЖАКТа со мною. Жду каждый день от тебя письмеца, и все нет. Целую горячо тебя и Натулю. Желаю радости, сытой жизни, в делах успеха, во всем изобилия. Благодарю тебя горячо-горячо, что послужила Васе в его предсмертные минуты.

Любящая и благодарная тебе

твоя Вера.

19 января 1942 г.».

В архивах Пискаревского кладбища удалось узнать: Василий Михайлович умер в 1941 году. Вера Михайловна, его младшая сестра, умерла в 1942-м. Места их захоронения неизвестны…

Мою семью эвакуировали летом 1942 года по Ладожскому озеру на Большую землю. С собой можно было взять минимум вещей. Мама и тетя взяли кукол, подаренных дядей Васей. У меня есть эта кукла, я ее храню как реликвию. Точно так же, как другие вещи и документы блокадного времени.

Мой дедушка, академик, великий ученый и гражданин Дмитрий Сергеевич Лихачев, хранил все блокадные документы, он знал, что переживает с семьей важное, исключительное историческое событие.