Москва революционная

Если в Петрограде власть перешла к большевикам легко и почти бескровно, то в Москве им было оказано серьезное сопротивление

П.К. Штернберг руководит обстрелом Кремля в 1917 году. Худ. В.К. Дмитриевский, Н.Я. Евстигнеев (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Пройдемся по перекресткам революционной Москвы промозглой осени 1917 года и восстановим в памяти, как непросто переходила власть в руки большевиков в будущей столице Советского Союза.

Политехнический музей

В Петрограде уже вовсю шел захват власти, а в Первопрестольной только 25 октября (7 ноября) был создан Московский военно-революционный комитет (МВРК). В 17 часов открылось объединенное заседание Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы, которое после долгих дискуссий санкционировало образование комитета для военно-оперативного руководства восстанием. Это заседание проходило в здании Политехнического музея, о чем в наши дни напоминает соответствующая мемориальная доска.

В составе МВРК было семь членов и шесть кандидатов, преобладали большевики, но присутствовали также представители меньшевиков и объединенных интернационалистов. Впрочем, меньшевики сразу же заявили, что принимают участие в работе МВРК не для того, чтобы содействовать захвату власти, а дабы внутри комитета бороться с «безумной авантюрой» и смягчать удары, которые «падут на головы демократии». Эсеры вообще не участвовали в голосовании и отказались войти в МВРК. При комитете был создан штаб.

К 27 октября (9 ноября) во всех районах города были организованы свои ВРК, состоявшие в основном из большевиков. Работу большевиков в МВРК контролировал Боевой партийный центр, избранный на объединенном заседании Московского областного бюро, Московского окружного комитета и Московского комитета РСДРП(б) утром 25 октября (7 ноября).

Исторический музей

Юнкера защищают Кремль. 1917 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Первый бой за установление советской власти в Москве произошел 27 октября (9 ноября) перед зданием Исторического музея между юнкерами и «двинцами». Командир роты «двинцев» Евгений Сапунов погиб в ходе этого столкновения.

«Двинцами» называли восставших в 1917 году фронтовых солдат 5-й армии Северного фронта: еще в июне они приняли резолюцию против войны и потребовали передачи власти Советам, одновременно начав братания с немецкими солдатами. По приказу Временного правительства восставшие (всего более 800 человек) были арестованы и заключены в крепость в городе Двинске (ныне Даугавпилс).

В сентябре 1917-го их перевели в Бутырскую тюрьму в Москве и вскоре после массовых протестов освободили. У «двинцев» была самостоятельная большевистская организация, создан свой штаб, назначены командиры рот и взводов…

В тот октябрьский день «двинцы» получили приказ МВРК прибыть для охраны Моссовета. Выступавшие из Замоскворечья четыре взвода во главе с большевиком Сапуновым, численностью около 150 человек, выдвинулись к Моссовету и на Красной площади столкнулись с отрядом офицеров и юнкеров. «Завязалась рукопашная схватка. Напор "двинцев" был дерзок и стремителен. Они кололи, стреляли во врагов революции. И те дрогнули. Большинство солдат прорвались сквозь вражеское кольцо. Но семьдесят их остались лежать на площади убитыми и ранеными», – вспоминал впоследствии Василий Коньков, один из участников революционных событий в Москве.

Евгений Сапунов вместе с несколькими другими погибшими «двинцами» был похоронен у Кремлевской стены. В память о нем в 1957 году – в 40-ю годовщину Октябрьской революции – Ветошный переулок в Китай-городе был переименован в проезд Сапунова (в 1992-м переулку вернули историческое название).

Провиантские склады

Баррикады на Остоженке у Воскресенской церкви, снесенной в 1930-е годы. Москва, 1917 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Провиантские склады, расположенные на пересечении Остоженки и Садового кольца, строились в 1829–1835 годах как хранилище запасов продовольствия для расквартированных неподалеку военных подразделений – для Хамовнических, Спасских и других казарм. В течение века склады использовались по своему прямому назначению, а в октябре-ноябре 1917 года они послужили одним из пунктов обороны юнкеров. Днем 28 октября (10 ноября) солдаты 55-го запасного пехотного полка, 196-й пехотной стрелковой дружины и «двинцы», прорвавшись из Замоскворечья через Крымский мост, начали бой в районе Остоженки и Пречистенки, соединились с красногвардейцами Хамовническо-Дорогомиловского района и вместе с ними повели наступление на здания Катковского лицея и Провиантских складов. К исходу дня красногвардейцы блокировали центр города.

Мемориальная доска на одной из складских стен гласит: «Здесь в октябре 1917 года проходили бои Красной гвардии и солдат 193 пехотного запасного полка с юнкерами за захват интендантских складов».

Площадь Никитские ворота

Ареной особенно ожесточенных боев стала площадь Никитские Ворота с прилегающей к ней частью Тверского бульвара. Здесь, а также на восточной стороне соседней Большой Никитской улицы базировались сторонники большевиков, в то время как юнкера сплотились вокруг Александровского военного училища, стоявшего на Арбатской площади. 27 октября (9 ноября) в нем собрались офицеры и объявили о сопротивлении большевикам. К ним подтянулось около 300 человек. Эти силы смогли занять прилегающие улицы, вплоть до западной стороны Большой Никитской. На подступах к училищу были сооружены баррикады и вырыты окопы. Именно в Александровском военном училище противники большевиков впервые назвали себя Белой гвардией. Ныне перестроенное здание училища принадлежит Министерству обороны.

В течение нескольких дней, до 3 (16) ноября, вокруг площади Никитские Ворота практически беспрерывно шла пулеметная стрельба, там погибло не менее 30 человек, десятки были ранены.

Со стороны Страстной площади вдоль Тверского бульвара двигался отряд красногвардейцев Курашова, сформированный в Сущевско-Марьинском районе и насчитывавший 300 человек. Поддержку отряду оказывала артиллерия. 8 (21) ноября Максим Горький писал в газете «Новая жизнь»: «В некоторых домах вблизи Кремля стены домов пробиты снарядами, и, вероятно, в этих домах погибли десятки ни в чем не повинных людей. Снаряды летали так же бессмысленно, как бессмыслен был весь этот шестидневный процесс кровавой бойни и разгрома Москвы. В сущности своей московская бойня была кошмарным кровавым избиением младенцев. С одной стороны – юноши красногвардейцы, не умеющие держать ружья в руках, и солдаты, почти не отдающие себе отчета – кого ради они идут на смерть, чего ради убивают? С другой – ничтожная количественно кучка юнкеров, мужественно исполняющих свой "долг", как это было внушено им…»

Штурм Кремля в 1917 году. Худ. К.Ф. Юон. 1947 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Пострадали и многие здания у Никитских Ворот. Стоявшие непосредственно на площади дома были буквально изрешечены пулями, ни в одном из окон не осталось целого стекла. Но особенно плачевный вид приобрел роскошный дом № 6 по Тверскому бульвару, который москвичи называли домом Коробковой (на самом деле им владели Санкт-Петербургское общество страхования и Товарищество Ярославской Большой мануфактуры). Выстроенный в 1902 году архитекторами Александром Мейснером и Александром Зеленко, он был богато декорирован и украшен куполом с фигурой дракона. Все это сгорело после попадания в здание нескольких снарядов и начавшегося пожара. В результате от дома остался лишь обгорелый остов и потемневший от копоти фасад. Впоследствии здание восстановили, но уже без архитектурных красот – в таком «урезанном» виде оно и сегодня стоит на Тверском бульваре.

3 (16) ноября бои стихли. Юнкера сдались и были разоружены у кинотеатра «Унион» – ныне это театр «У Никитских Ворот», фасад которого украшает огромная мемориальная доска в память о событиях 1917 года. Разоруженные юнкера вскоре были отпущены под честное слово более не выступать против большевиков. Писатель Константин Паустовский в «Повести о жизни» вспоминал: «Мы осторожно вышли на Тверской бульвар. В серой изморози и дыму стояли липы с перебитыми ветками. Вдоль бульвара до самого памятника Пушкину пылали траурные факелы разбитых газовых фонарей. Весь бульвар был густо опутан порванными проводами. Они жалобно звенели, качаясь и задевая о камни мостовой. На трамвайных рельсах лежала, ощерив желтые зубы, убитая лошадь. Около наших ворот длинным ручейком тянулась по камням замерзшая кровь. Дома, изорванные пулеметным огнем, роняли из окон острые осколки стекла, и вокруг все время слышалось его дребезжание. Во всю ширину бульвара шли к Никитским Воротам измученные молчаливые красногвардейцы. Красные повязки на их рукавах скатались в жгуты. Почти все курили, и огоньки папирос, вспыхивая во мгле, были похожи на беззвучную ружейную перепалку».

Погибших юнкеров отпевали в соседнем храме Большого Вознесения у Никитских Ворот. Отсюда огромная похоронная процессия направилась по Тверскому бульвару и Петроградскому шоссе (ныне Ленинградский проспект) на Братское кладбище. Во всех церквях по пути ее следования проходили панихиды.

Именно в те дни появился ставший широко известным романс Александра Вертинского «То, что я должен сказать». Об истории его создания Вертинский впоследствии рассказал в мемуарах: «Вскоре после октябрьских событий я написал песню "То, что я должен сказать". Написана она была под впечатлением смерти московских юнкеров, на похоронах которых я присутствовал». По поводу этой песни, полной сочувствия к врагам большевиков, ее автора вызывали в ЧК для объяснений. Беседа жестких последствий не имела. Вскоре Вертинский отправился гастролировать по южным городам России. Как-то в Одессе ему довелось встретиться с белогвардейским генералом Яковом Слащёвым, сказавшим ему: «А ведь с вашей песней… мои мальчишки шли умирать! И еще неизвестно, нужно ли это было…» По крайней мере, так вспоминал Вертинский в 1950-е годы…

А в 1917-м он написал:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в вечный покой.

………………

И никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги – это только ступени

В бесконечные пропасти, к недоступной Весне!

Никита Брусиловский, Арсений Замостьянов

Полковник Рябцев

Константин Рябцев (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Командующий Московским военным округом Константин Рябцев всеми имевшимися в его распоряжении средствами пытался противостоять захвату власти большевиками. Но из этого ничего не вышло: он был вынужден сдать Москву на милость победителей

В судьбе полковника Константина Рябцева (1879–1919) туго переплелись главные противоречия революционного времени. Вот уж «свой среди чужих, чужой среди своих»! По советским канонам – один из первых контрреволюционеров, по мнению деникинцев – тоже предатель, враг. Да и для правых эсеров он не стал героем.

Он родился в семье сельского священника, учился в Рязанской духовной семинарии, но бросил ее. Поступил на военную службу – вольноопределяющимся. Сначала оказался в Закаспийском стрелковом батальоне, расквартированном в Ашхабаде, позже окончил Тифлисское пехотное училище. Он мечтал испытать себя на войне – и вскоре ему представилась такая возможность. На полях сражений Русско-японской войны подпоручик Рябцев заслужил четыре ордена – две Анны и два Станислава. «Не скрою, иногда, когда пуля пела чуть не под носом, что-то невольно закрадывалось в душу. И я видел, что не бояться пуль я не могу, но не показывать своего страха – это тогда я мог сколько угодно. Смогу ли, когда этих пуль будет в 100, в 1000 или более раз больше? Храбр тот, кто ведет себя как следует. Да ведь я и не гонюсь за патентом на храбрость», – рассуждал он в письме с фронта.

В мае 1912 года, будучи уже в чине штабс-капитана, Рябцев окончил Николаевскую военную академию в Санкт-Петербурге, получив право на преподавание тактики, военной истории, военной администрации и топографии в военных училищах без предварительного испытания. Но он увлекался не только военной наукой. В журналах появлялись писательские опусы офицера. Любопытно, что его литературный псевдоним – Киров – совпадал с партийной кличкой одного из видных большевиков. Перед Первой мировой он сблизился с социалистами-революционерами.

В 1917 году подполковник Рябцев стал начальником штаба Московского военного округа при командующем Александре Верховском. И Верховский, и Рябцев были горячими сторонниками Временного правительства и готовы были защищать завоевания Февраля и от правых, и от левых радикалов.

В дни корниловского выступления именно Рябцев первым донес правительству о «Калединском мятеже». Вскоре после этого он получил погоны полковника и возглавил Московский военный округ. Генерал Верховский тогда был назначен военным министром, а Рябцев считался его опорой в Москве. Полковник-эсер стал одним из последних оплотов главы Временного правительства Александра Керенского в Первопрестольной.

25 октября (7 ноября) Московская городская дума создала Комитет общественной безопасности, которым руководили городской голова эсер Вадим Руднев и Рябцев. Они взяли курс на защиту свергнутого Временного правительства. Рябцев колебался, старался найти компромиссы, чтобы избежать кровопролития. Но 27 октября (9 ноября) все-таки объявил в городе военное положение. Он представил большевикам ультиматум, требуя упразднения Московского военно-революционного комитета, разоружения красногвардейцев и вывода рот революционно настроенного 56-го полка из Кремля.

Рябцев провел переговоры с новоявленным начальником Кремлевского гарнизона – прапорщиком «из большевиков». Ему удалось склонить революционные войска к капитуляции. В советское время было принято считать, что Рябцев обманул революционно настроенное руководство 56-го полка, убедив его в том, что сопротивление бесполезно, а большевиков никто не поддерживает… Так или иначе, солдаты открыли Троицкие ворота, и юнкера заняли Кремль. Это был крупнейший успех Рябцева в те дни. Но он не сумел остановить расправы над безоружными солдатами, развязанной юнкерами…

Полковник тщетно ждал помощи от верных Временному правительству частей, которые должны были прибыть в Москву. Тем временем большевикам удалось занять кадетские корпуса и организовать артиллерийский обстрел Кремля. 2 (15) ноября, на восьмой день противостояния, Рябцев отдал приказ войскам округа о прекращении военных действий. Он сдал большевикам Александровское училище, где находился штаб Московского военного округа.

От должности новые власти его, разумеется, освободили, но с арестом не торопились. Арестовали чуть позже в городе Шуе, однако в тюрьме продержали недолго, всего лишь 20 дней. Московское кровопролитие настолько перевернуло его душу, что он в 38 лет ушел не только из армии, но и из политики. Из военного превратился в свободного художника. Стал литератором, сблизился с толстовцами, мало-помалу работал в издательстве «Голос Толстого и Единение». Сохранилось письмо Рябцева жене, написанное на открытке с портретом Льва Толстого: «В дни большой нравственной муки и душевной тоски все чаще и чаще, особенно благодаря встречам с В. Гр. Чертковым, я обращаюсь к мыслям, писаниям и думам того, кто изображен на этой открытке. Я пересматриваю жизнь и подвергаю ее переоценке. И все выше передо мной образ Толстого. И все громче и громче звучит в сердце эта проповедь правды, любви и всепрощения». Наконец ему удалось перебраться к жене в Харьков. Там он сотрудничал в меньшевистской газете, но старался не касаться острых политических тем.

В июне 1919 года Харьков заняли части Добровольческой армии генерала Антона Деникина. Белая контрразведка арестовала Рябцева, и началось следствие. Ему предъявляли обвинения, связанные с событиями почти двухлетней давности. Как-никак именно он отдал приказ о прекращении сопротивления силам ВРК в Москве, не использовав, как полагали деникинцы, всех возможностей и не считаясь с мнением своих подчиненных. Уцелевшие защитники Москвы, служившие в 1919-м в Добровольческой армии, свидетельствовать в его пользу отказались. Вскоре Рябцева расстреляли…

Александр Верховский в книге воспоминаний писал: «Передо мной встали его милые, серые глаза – глаза мечтателя, горевшего душой за судьбы страждущего человечества, которое он так хотел видеть счастливым и свободным. Я вспомнил о беседах с ним, когда Рябцев горячо говорил о великих идеалах гуманизма, которые наконец восторжествуют на нашей родной земле. И вот Рябцев погиб…»

Товарищ Добрынин

Фото предоставлено М. Золотаревым

В московской топонимике имя этого молодого большевика увековечено прочно: площадь, станция метро, улица и целых четыре переулка. Петр Добрынин не считался ни крупным партийным функционером, ни тем более теоретиком марксизма. Он был одним из «солдат партии», которые обеспечили большевикам победу в Октябре

«Профессиональный революционер» Петр Добрынин (1895–1917) прожил короткую жизнь. С фотографии на нас смотрит рано повзрослевший обаятельный франт в белой манишке и при бабочке. Истинный представитель высокооплачиваемой «рабочей аристократии», он был токарем сначала на заводе фирмы «Шпис и Прен», а затем на Московском телеграфно-телефонном заводе. Но подпольная политическая борьба захватывала его сильнее, чем профессиональные успехи и житейские радости. С юности Добрынин посещал нелегальные собрания большевиков, а к 1917 году зарекомендовал себя как один из наиболее энергичных партийных активистов Замоскворечья. В пролетарскую революцию он верил истово и готов был отдать жизнь «за идею».

Его звездный час наступил после Февраля. Добрынин стал официальным агитатором Замоскворецкого райкома большевиков. Он оказался неплохим оратором, но главное – умел вести «подковерные» переговоры с нужными людьми, добывая для партии деньги и оружие.

В апреле-мае 1917 года Добрынин выступил как один из организаторов Красной гвардии в Москве. Уже в октябре и ноябре эти вооруженные отряды рабочих сыграли решающую роль в уличных боях. Незадолго до этого ему удалось наладить нелегальное производство гранат для красногвардейцев.

Бюст Петра Добрынина, установленный у входа на станцию метро «Добрынинская» в 1967 году

Как только московские большевики узнали о взятии Зимнего, Добрынин понял, что пришло время «брать власть». Он добывал красногвардейцам оружие, сам участвовал в десятках перестрелок, проявил себя как изобретательный и отважный командир. Ранения не останавливали его. Он не покидал поле боя.

Однажды отряд Добрынина получил задание подавить сопротивление юнкеров на Остоженке. Там шел жестокий бой. «Петр организовал переправку на грузовике с фабрики Цинделя больших тюков с хлопком и шерстью. Под бешеным огнем юнкеров разгрузили машину таким образом: сразу по команде сбросили тюки хлопка на землю. А за каждым тюком был красногвардеец. Из тюков, толкая их впереди себя, сделали баррикаду и под ее прикрытием закончили рытье окопа, углубили его для стрельбы стоя. Окоп перерезал Остоженку и сделал огневой заслон от юнкеров», – вспоминал один из руководителей замоскворецкой Красной гвардии Владимир Файдыш.

31 октября (13 ноября) 1917 года Петр Добрынин был ранен в последний раз. Смертельно. Прихода к власти большевиков в Москве он не увидел, но стал одним из символов этой победы.