Западник с русским сердцем

«Сын Иван, ростом 12 вершков» – такую запись занесла в тот день в дневник Варвара Тургенева, урожденная Лутовинова. 12 вершков – это примерно 53 сантиметра. Потом он вымахал под два метра, а главное – вырос в великого русского писателя, хрестоматийного певца родной природы.

Тургенев неуловим. Он ускользает от собирателя литературных гербариев, выпадает из любой классификации. Блестящий стилист, лирик, охотник, западник, республиканец, аристократ – все это про него. В течение 40 лет Тургенев оставался в центре русской общественной жизни, при этом пребывая в основном во Франции и в Германии. Ему поклонялись, с ним боролись, с его героев «делали жизнь». Истинный законодатель мод, по выражению журналиста Алексея Суворина, «он придумывал покрой, он придумывал душу, и по этим образцам многие россияне одевались».

Портрет И.С. Тургенева (1818–1883). Худ. И.Е. Репин. 1874 год

Аннибалова клятва

Брак родителей писателя оказался несчастливым. Отец женился главным образом для того, чтобы поправить свои финансовые дела. Вероятно, это обстоятельство отразилось на характере матери, которая души не чаяла в Иване, но бывала жестока к нему. А уж ее барского самодурства по отношению к дворне сын стыдился с юных лет. С этого сыновьего бунта и началась его борьба с «крепостным» унижением человеческого достоинства.

Вопреки пушкинскому завету, учился Иван Тургенев вовсе не «понемногу». Слыл одним из наиболее вдумчивых студентов на философском факультете Петербургского университета. Потом жил на студенческих хлебах в Германии – и снова с головой ушел в учебу. О гегельянстве знал не понаслышке, античных классиков читал в оригинале. После таких штудий в петербургских литературных кругах его считали эталоном образованности.

Первая книга рассказов во многом так и осталась главной для Тургенева. Там нет ни слова о политике и почти отсутствует вымысел. Обыкновенные очерки охотничьих и деревенских впечатлений автора. Но «Записки охотника» сокрушали то явление, о котором Тургенев писал: «…враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибалова клятва». Писатель боролся с крепостными порядками не менее яростно, чем карфагенский полководец Ганнибал – с римлянами. И сам император Александр II, хотя и не был поклонником изящной словесности, позже признавался, что именно «Записки охотника» убедили его в необходимости освобождения крестьян.

В воспоминаниях писательницы Авдотьи Панаевой молодой Тургенев предстает легкомысленным, эгоистичным, артистичным повесой, который любит прихвастнуть, приврать и беспечно порхает по литературному Петербургу. Мемуаристка не заметила ни тургеневского великодушия, ни таланта, ни такта. Но праздничную атмосферу его писательской молодости она запечатлела ярко. Каждый рассказ из «Записок охотника» производил сенсацию, а то и скандал. В пестрой плеяде молодых прозаиков натуральной школы Тургенев затмевал всех. Его проза стала образцом стиля – изысканного и непринужденного. Тоска по невозвратному прошлому, мелодия воспоминаний проявились у него еще в те годы:

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.

Получился романс, который звучит и в наше время. И трудно представить, что его написал стихотворец 25 лет от роду.

Лучшие литературные журналы сражались за право публикации любой безделицы, подписанной Тургеневым. А он еще и сотрясал политический режим – в самые чопорные годы правления Николая I.

21 февраля (4 марта) 1852 года умер Николай Гоголь, и Тургенев написал страстный некролог – во славу автора «Мертвых душ», во славу русской литературы. В «Санкт-Петербургские ведомости» материал не пошел: цензор Михаил Мусин-Пушкин объявил Гоголя «лакейским писателем». Тогда Тургенев опубликовал некролог в «Московских ведомостях». Власти сочли такую настойчивость едва ли не бунтом. Целый месяц автор некролога провел под арестом, а потом полтора года – в ссылке в собственном орловском имении Спасском-Лутовинове. На воле Тургенев, по обыкновению, угощал друзей анекдотами из своей тюремной одиссеи. Рассказывал, что держали его не в каземате, а в полицейском архиве – чуть ли не среди секретных бумаг. Вспоминал, как однажды напоил надзирателя шампанским и тот на радостях провозгласил тост: «За Робеспьера!» Уверял, что его участь облегчил наследник престола – великий князь Александр Николаевич, будущий император Александр II.

В 1854 году в некрасовском «Современнике» вышел рассказ, с которого теперь начинают знакомство с большой литературой миллионы школьников, – «Муму». Взрослые редко его перечитывают, а жаль. История о дворнике Герасиме и его собаке вызвала переполох в цензурном ведомстве. Цензор Николай Родзянко негодовал: читатель, дескать, может «исполниться состраданием» к главному герою – крепостному. Своего персонажа писатель подглядел в московском доме матери, среди многочисленной дворни. Этот немой богатырь действительно утопил свою собачку по приказу барыни – Варвары Тургеневой. Автор рассказа только в одном изменил его судьбу: дворник Андрей все стерпел и до конца своих дней исправно подметал барский двор, а Герасим устроил молчаливый бунт, расправил плечи и отправился в бега. Для России «Муму» – один из ключевых, сокровенных сюжетов; в горьком и человечном рассказе Тургенев как будто уловил скрытые смыслы крестьянского рабства. Он и в старости считал главной своей заслугой содействие освобождению крепостных.

Иван Тургенев в возрасте 20 лет. Худ. К.А. Горбунов

Нигилисты и революционеры

Свои романы Тургенев не придумывал – подглядывал, каждый день набрасывая психологические портреты своих собеседников, стремился, чтобы проза была не жизнеподобной, а живой. Когда работал над большой книгой, перевоплощался в героев, вел за них дневники. Одним из первых в мировой литературе он снял с котурнов своих героинь. Женские характеры у него не менее достоверны, чем мужские. Но самым знаковым тургеневским героем стал Евгений Базаров из романа «Отцы и дети».

Молодой медик с его девизом «Природа не храм, а мастерская» – настоящий преобразователь мира. Новый человек, готовый без сожаления сдать в утиль все старое, отцовское. Тургеневу по душе его вера в науку и в человека. Однако максимализм своего героя он преподносит с иронией, а его оппонентов – отцов – не лишает права на собственные «принсипы». Финал повествования трагичен: гибель на взлете, когда герой успел только помечтать о великих делах.

Читательский успех превзошел все ожидания. Правда, и враги, и союзники поняли писателя превратно. Ведь он создавал живого героя, а не политическую декларацию… Панаева вспоминала о некоем отставном генерале, громко рассуждавшем в одной из петербургских гостиных: «Признаюсь, я эту дребедень, называемую повестями и романами, не читаю, но куда ни придешь – только и разговоров, что об этой книжке… Делать нечего, прочитал… Молодец сочинитель; если встречу где-нибудь, то расцелую его! <…> Придумал же название – нигилисты! Попросту ведь это значит глист!.. Нет, этому сочинителю за такую книжку надо было бы дать чин, поощрить его, пусть сочинит еще книжку об этих пакостных глистах, что развелись у нас!» С легкой руки Тургенева слово «нигилизм» на целое десятилетие стало ключевым определением русской общественной жизни. А сам автор романа и любил, и побаивался этих решительных молодых людей.

Тургенев был сторонником радикальных реформ в республиканском духе, но с доморощенными революционерами не ладил. Его ссору с двумя Николаями – Чернышевским и Добролюбовым – трактовали как противостояние аристократа и разночинцев, хотя классовый подход тут мало что объясняет. Они ждали от литературы исключительно политических подвигов, и Чернышевский освистал романы «Рудин» и «Накануне», а Базарова счел злой карикатурой на Добролюбова. Тургенев разобиделся. Впрочем, в конце концов его благородство взяло верх – и в романе «Новь» он с нежностью вспомнил стихи Добролюбова.

Но радикалы метаний не прощали, и Тургенев частенько попадал в немилость к «прогрессивной молодежи», после чего осторожно искал пути к примирению. Он жаждал успеха у «штурманов будущей бури» и больше всего боялся ненароком оказаться в шеренге ретроградов. Поэтому не мог скрыть радости, когда в 1879 году, в его последний приезд в Россию, студенты встречали его рукоплесканиями. «Вообразите себе более тысячи студентов в грандиозном зале Дворянского собрания; вхожу; шум, способный обрушить дом; ура, шапки летят к потолку; затем два громадных венка; затем речь, выкрикиваемая мне в ухо юным делегатом от учащихся, речь, каждый оборот которой задевает недозволенное, взрывчатое; ректор университета в первом ряду кресел, весь бледный от страха…» – торжествовал автор «Отцов и детей».

Из многих общественных течений пореформенной России Тургенев с симпатией относился к лавровцам – за мирный нрав и тягу к народному просвещению. Свидетель двух революционных волн в Европе, он всерьез боялся вооруженных восстаний и понимал, насколько разрушительной станет для страны гражданская война. Поэт Яков Полонский, ближайший друг Тургенева, вспоминал: «…в одно прекрасное утро он, посмеиваясь, передал мне воображаемую им сцену, какая будто бы ожидает нас у него в деревне: будем мы, говорил он, сидеть поутру на балконе и преспокойно пить чай и вдруг увидим, что к балкону от церкви по саду приближается толпа спасских мужичков. Все, по обыкновению, снимают шапки, кланяются и на мой вопрос: ну, братцы, чего вам нужно?

– Уж ты на нас не прогневайся, батюшка, не посетуй… – отвечают. – Барин ты добрый, и оченно мы тобой довольны, а все-таки хошь не хошь, а приходится тебя, да уж кстати вот и его (указывая на меня), повесить».

И.С. Тургенев на охоте. Худ. Л.И. Курнаков. 1950-е годы

Три классика

Что такое западничество по Тургеневу? В первую очередь запальчивая отповедь всему, что он ненавидел, начиная с «прелестей кнута». А ратовал Тургенев за прогресс – в образовании, в медицине, в области государства и права. Не соглашался преклоняться, например, перед самодержавием лишь потому, что так повелось от века. Но в своих книгах он никогда не «подыгрывал» единомышленникам. Так, в «Дворянском гнезде» славянофил Федор Лаврецкий куда обаятельнее легковесного западника Вольдемара Паншина. А надежный и проницательный почвенник Лежнев из «Рудина» произносит слова, ставшие паролем русского патриотизма: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись». Яростный западник Потугин из «Дыма» (одна фамилия чего стоит!) – еще одна насмешка автора над самим собой…

В Тургеневе уживались вальяжный аристократ, не умевший вести финансовые дела, и искусный шахматист. «…Играя на одном международном шахматном турнире решительную партию с одним поляком, он мог, благодаря ошибке своего противника, сделать выигрышный ход – открытый шах. Публика с волнением ждала, сделает ли он этот ход. Замешался национальный интерес: русский играл с поляком. Подумавши, Иван Сергеевич сделал выигрышный ход, и поляк сдался. Когда он это рассказывал, мне показалось, что в нем билась патриотическая жилка», – вспоминал Сергей Толстой, сын автора «Войны и мира».

Сам Лев Толстой стал неприязненно относиться к Тургеневу во многом потому, что не мог одолеть его в шахматы. Они примирились незадолго до смерти Тургенева: обменивались добродушными письмами, встречались, охотились вместе. Седой, погрузневший сочинитель «Записок охотника» даже отплясывал канкан после ужина у Толстых, чем заслужил такую запись в дневнике яснополянского отшельника: «Тургенев – cancan. Грустно».

Еще сложнее складывались отношения у Тургенева с Федором Достоевским, который так вспоминал их скандальную встречу в 1867 году в Баден-Бадене: «Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. <…> Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая – это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость». Больно задело Достоевского и такое признание: «Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского и горжусь этим!» В романе «Бесы» Достоевский вывел Тургенева в образе писателя Кармазинова – пренеприятнейшего субъекта. Карикатура вышла слишком злая и потому ходульная.

Их отчасти примирил… Пушкин. В 1880 году на московских торжествах в честь великого поэта Достоевский произнес свою знаменитую речь о «всемирной отзывчивости» русского народа – и Тургенев шагнул навстречу недавнему недругу, обнял его. Однако это было примирение эмоциональное, а не идейное. Вскоре в приватном письме автор «Отцов и детей» так оценивал выступление Достоевского: «Эта очень умная, блестящая и хитро-искусная, при всей страстности, речь всецело покоится на фальши, но фальши, крайне приятной для русского самолюбия».

Три классика, три столпа русской прозы не могли стать единомышленниками. Там, где Достоевский и Толстой считали себя монополистами истины, Тургенев коллекционировал сомнения и противоречия.

Усадьба Тургеневых Спасское-Лутовиново

«Великан с серебряной головой»

В мае 1879 года Тургенева чествовал Оксфорд. Русский романист первым из писателей стал почетным доктором гражданского права в самом почтенном британском университете. К тому времени в английском переводе вышли и «Записки охотника», и «Дворянское гнездо», и «Новь».

На церемонии его называли «ревнителем свободы своих соотечественников», «другом рода человеческого». Молодая аудитория воодушевленно аплодировала русскому классику. Почему же в день оксфордского триумфа Тургенев опасался, что английские студенты зашикают его? Дело в том, что летом 1876 года, путешествуя в поезде из Петербурга в Москву, Тургенев читал газетные репортажи о болгарском восстании, жестоко подавленном турецкими войсками, а оружие продавала туркам Британская империя… И уже в вагоне он набросал стихотворение «Крокет в Виндзоре», где есть такое восклицание: «Нет, ваше величество! Вам уж не смыть // Той крови невинной вовеки!» Эти стихи переписывали и перепечатывали, их быстро перевели не только на болгарский, но и на французский и английский, хотя о публикации в Британии и речи идти не могло. Слово Тургенева звучало в Европе веско.

«Люди, подобные ему, делают для своего отечества больше, чем люди вроде князя Бисмарка: они стяжают любовь всех благородных умов мира», – писал о русском «великане с серебряной головой» Ги де Мопассан, называвший Тургенева учителем. В 1878 году на парижском Международном конгрессе писателей его избрали вице-председателем, хотя Тургенев, всегда царивший за дружеским столом, смущался и терялся на больших собраниях с официальным уклоном. Он первым из русских классиков снискал мировую славу. Именно от него Европа узнала о Пушкине, о Толстом, даже о Достоевском. Тургенев враждовал с писателями-современниками, но «на экспорт» преподносил их парадно. К концу XIX века Россия стала для Запада открытой литературной Атлантидой.

Тургенев успел поприветствовать воцарение Александра III статьей неожиданно комплиментарного характера. По наивности он надеялся, что сын с богатырской энергией продолжит политику отца. Тургенев предлагал царю облегчить участь крестьянства и советовал опереться на таких «реформаторов», как Михаил Лорис-Меликов и Дмитрий Милютин. От этих надежд быстро осталось одно разочарование.

Но в эти годы Тургенева сильнее политики волновали иные материи. «Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…» – никто не писал о старости так печально и подробно, как он. «Стихотворения в прозе», написанные на закате лет, стали его завещанием – и литературным, и мировоззренческим. Тургенев по-прежнему восхищался теми, кто готов перекраивать мир во имя прогресса, прислушивался к простонародному говору и воспевал «воркотню патриархального самовара».

Его последние предсмертные слова так же загадочны, как и все его книги: «Прощайте, мои милые, мои белесоватые…» Какие картины он видел в те минуты? Орловские леса, исхоженные с ружьем в молодые годы? Белобрысых русских мальчишек? Или пасмурные небеса? Догадкам нет числа. Но все они связаны с Россией. А слово подлинно тургеневское – «белесоватые». Точное определение с лирической дымкой, с оттенками, с настроением. «Могучий, правдивый и свободный русский язык».