«На Русь взирая русским оком…»

200 лет назад родился Алексей Константинович Толстой – незабываемый поэт и драматург, замечательный романист, основатель жанра русской исторической баллады. История России была его литературной стихией

Портрет А.К. Толстого (1817–1875). Худ. И.Е. Репин. 1896 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Иногда его называют «третьим» Толстым, иногда – «вторым», но он бывал и первым. Например, на афише Московского Художественного театра, история которого началась с «Царя Федора Иоанновича». Или – в лихой артели авторов «Козьмы Пруткова». Да и родился Алексей Константинович раньше других великих Толстых русской литературы.

Юный граф

Он носил графский титул, правда, своего гуляку-отца – Константина Петровича Толстого – в детстве почти не видел. Брак его родителей распался, когда он пребывал еще в колыбели, и вместо отца Алешу воспитывал дядя, брат его матери Алексей Алексеевич Перовский – писатель «гоголевского направления», публиковавшийся под псевдонимом Антоний Погорельский. Свою самую известную книгу – сказку «Черная курица, или Подземные жители» – Погорельский посвятил племяннику Алеше.

Неудивительно, что маленький граф рано (с шести лет!) увлекся сочинительством. В доме Алексея Перовского бывал Пушкин. А во время путешествия по Германии дядя познакомил мальчика с самим Гёте…

Перовские жили широко. Они были незаконнорожденными детьми графа Алексея Кирилловича Разумовского (всего их было десять братьев и сестер) и унаследовали несметное состояние «гетманской» фамилии. Несмотря на непростую семейную историю, Алексей Толстой входил в детский круг наследника престола, будущего императора Александра II. Девять мальчиков и десять девочек, отобранных из юных представителей лучших семей империи для товарищеских забав с цесаревичем, играли все вместе в жмурки, в горелки, в оловянных солдатиков, а иногда… боролись.

Фрейлина Александра Россет так описала эти игрища в своем дневнике: «Наследник весь в поту… Алеша красный, как индейский петух, все хохочут как сумасшедшие, счастливые возможностью бороться, кричать, двигаться, размахивать руками. Алеша отличается баснословной силой, он без всякого усилия поднимает их всех, перебрасывает их по очереди через плечо и галопирует с этой ношей, подражая ржанью лошади. Он презабавный и предложил государю помериться с ним силой. <…> "Что ж, померимся силами, я выше тебя ростом и буду бороться одной рукой". Казак мгновенно сорвался с места, точно ядро, выброшенное из жерла пушки».

Силач Алеша, казак – это граф Толстой. Перед ним открывалось заманчивое будущее, но он мечтал только о литературе. Впрочем, под давлением матери и ее братьев ему все-таки пришлось поступить на службу, вращаться в министерствах и при дворе, чтобы 30 лет уклоняться от чинов и добиваться отставки…

Здание Московского архива Министерства иностранных дел на углу Моховой и Воздвиженки. Здесь начинал свою карьеру 17-летний Алексей Толстой (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Шутники

Петербургскими приятелями и соавторами Алексея Толстого стали его двоюродные братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. Вместе они придумали Козьму Пруткова – поэта-графомана, сочинителя дурашливых афоризмов и директора Пробирной палатки. Что только не сочинялось под маской Пруткова – басни, пародии, назидательные стихи, водевили… Прутковский цикл стал эпохой в русской сатирической поэзии. Из него позже черпали вдохновение Саша Черный, Аркадий Аверченко, Даниил Хармс. А начиналось все с изобретательных и дерзких шуток и розыгрышей.

Вот одна из таких историй. Министр финансов Федор Вронченко любил прогуливаться по Дворцовой набережной ровно в девять утра. Ему навстречу каждый раз шел Александр Жемчужников, а поравнявшись, снимал шляпу и произносил одну и ту же лишенную всякого смысла фразу: «Министр финансов – пружина деятельности!» После этого он с важным видом удалялся. В конце концов Вронченко пожаловался обер-полицмейстеру, и тот пригрозил министерскому мучителю высылкой из города. Но друзьям все сходило с рук, потому что защитники правопорядка знали: душа компании, Алексей Толстой, – близкий друг цесаревича.

Такими же были и литературные выходки Пруткова – в абсурдистском духе, без пиетета перед чинами. Сарказм спасал соавторов от служебной скуки – и рождались афоризмы с двойным дном. На первый взгляд – прописная банальность, а по существу – едкая издевка над рутинными устоями. «Настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок», «Нет на свете государства свободнее нашего, которое, наслаждаясь либеральными политическими учреждениями, повинуется вместе с тем малейшему указанию власти»…

Кроме участия в создании прутковианы Толстой на сатирической ниве прославился двумя виртуозными поэмами – «Сон Попова» и «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Цензура их долго отвергала, и толстовские сатиры расходились в списках.

Нечасто бывает, чтобы репризы позапрошлого века и в наше время трудно было перечитывать без улыбки. Вот, скажем, как объясняет поэт в «Истории» свое нежелание писать напрямую о царях, современником которых ему довелось быть:

Ходить бывает склизко

По камешкам иным,

Итак, о том, что близко,

Мы лучше умолчим.

«Двух станов не боец…»

Друг наследника, а потом и императора, состоятельный помещик, представитель титулованной знати, придворный вельможа, он не был апологетом самодержавия. Консервативно настроенные сановники не вызывали у него ничего, кроме изжоги. Прыткие реформаторы с манерами парижских дельцов тоже настраивали на сатирический лад. Не воодушевляли и славянофилы с их проповедями изоляции и смирения. «От славянства Хомякова меня мутит, когда он ставит нас выше Запада по причине нашего православия», – писал Толстой.

Но и революционному движению он не сочувствовал, отвергая нигилистическое восприятие русской реальности. Толстой не принимал крайностей под любым соусом. Свою политическую программу поэт сформулировал в 1858 году:

Двух станов не боец, но только гость случайный,

За правду я бы рад поднять мой добрый меч,

Но спор с обоими досель мой жребий тайный,

И к клятве ни один не мог меня привлечь;

Союза полного не будет между нами –

Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,

Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,

Я знамени врага отстаивал бы честь!

И это – накануне Великих реформ, когда радикалы и охранители готовы были вцепиться друг другу в горло. «Он всегда смотрел на текущие события не с той точки зрения, с которой они обыкновенно представляются человеку, участвующему в них, а с той, с которой они, по прошествии многих лет, представляются историку-философу. <…> Поэтому он всегда был строг к своим ярым союзникам и всегда был в дружеских отношениях со своими умеренными противниками» – это определение государственного деятеля Джорджа Галифакса, приведенное Томасом Маколеем в «Истории Англии», очень нравилось Толстому.

Вот оно, настоящее великодушие – сочувствовать тем, кто по другую сторону баррикад. И поэт следовал этому правилу. Он не любил ни беллетристику, ни публицистику Николая Чернышевского. Но в разговоре с императором однажды заявил: «Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского». Александр II не дал ему договорить: «Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском». А тот снова и снова хлопотал за вольнодумцев, которым нисколько не симпатизировал.

Иван Москвин в роли царя Федора Иоанновича. МХТ. 1910-е годы (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Коронный жанр

Почти все, что написал Толстой, связано с историей Отечества. Благородство принято называть «рыцарским» и связывать с аристократическими воинскими традициями Западной Европы. Толстой же возрождал в стихах благородство русской старины.

Его князья и цари даже в своих злодеяниях величественны. История оживает. Мы любуемся вассальной преданностью Василия Шибанова и горделивой повадкой князя Романа Мстиславича, который показал свой обоюдоострый меч папскому легату, оплакиваем судьбу князя Михайлы Репнина, но и покаяние Грозного царя не оставляем без участия.

Историческая баллада – коронный жанр Толстого. Тут переплелись его представления о поэтической гармонии и политические, а если угодно, историософские воззрения.

Былинный напев давался ему без натуги, русские мотивы Толстого – это не почвенническая экзотика, а свободное дыхание поэта. Его идеал – пушкинская «Песнь о вещем Олеге». С Пушкиным его роднит и любовь к мажорному тону, редкое для русской поэзии умение писать жизнелюбиво. И в толстовском исполнении картины истории волнуют нас с не меньшей силой.

Что до историософии, поэт видел идеал во временах киевских князей. И отстаивал свою правду весьма эмоционально: «Мною овладевает злость и ярость, когда я сравниваю городскую и княжескую Россию с Московской, новгородские и киевские нравы с московскими; и я не понимаю, как может Аксаков смотреть на испорченную, отатарившуюся Москву как на представителя Древней Руси. Не в Москве надо искать Россию, а в Новгороде и в Киеве».

Софья Андреевна Толстая (урожденная Бахметева, в первом браке Миллер), жена писателя. Сер. 1860-х годов (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Философ Владимир Соловьев, почитавший Толстого, так комментировал его концепцию: «И Киевская Русь далеко не была идеальным царством света, и татарско-московский период вовсе не был такою бессмысленною напастью, такою, неведомо зачем, надвинувшейся тучей, какою представлялся он Толстому. <…> Народное вече может казаться красивым издали, но на самом деле это было лишь разновидностью междоусобной войны, и поэтичный колокол Новгорода призывал обыкновенно не к гражданским подвигам, а просто к рукопашному бою».

Толстой, как немногие в XIX веке, стремился к преодолению распада некогда единой Руси на Великороссию и Малороссию:

Да, он грустит во дни невзгоды,

Родному голосу внемля,

Что на два разные народа

Распалась русская земля.

Конца семейного разрыва,

Слиянья всех в один народ,

Всего, что в жизни русской живо,

Квасной хотел бы патриот.

О Батыевом нашествии, как и о терроре Ивана Грозного, он писал с яростью: «И когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов… мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом!» Это сказано в минуты отчаяния, но направление мысли – толстовское, осознанное.

Алексей Константинович Толстой в военной форме. 1856 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Однажды он решил поучаствовать в истории не только пером. Шла Крымская война, английская эскадра направилась в Балтийское море. Толстой с графом Алексеем Бобринским, в нарушение всех законов и предписаний, на свои деньги пытались снарядить плавучий партизанский отряд на быстроходном судне, которое могло бы неожиданно атаковать британские корабли. Кроме того, Толстой собрал стрелковый полк, получил чин майора и стремился на фронт. Но по дороге в действующую армию заболел тифом. Повоевать ему не довелось.

Без рассудку

Стихотворений, которые не изгладятся из памяти, у Толстого немало, некоторые из них стали романсами – «Средь шумного бала…», «Кабы знала я, кабы ведала…», «Колокольчики мои, цветики степные!». Классический русский репертуар. Толстой, как мало кто, любил и понимал Россию, в родном краю ему вольготно писалось. Разве можно представить себе более точную и душевную весеннюю зарисовку средней полосы, чем «Юный лес, в зеленый дым одетый, // Теплых гроз нетерпеливо ждет…»? Хрестоматийным стало и такое признание:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Какая узнаваемая грань русского характера – неуемного и отходчивого!.. Он и полюбил без рассудку, самозабвенно, вопреки всему. Софью Андреевну Миллер, в девичестве Бахметеву, Толстой встретил, как в оперетте, на бале-маскараде, «в тревоге мирской суеты». Его не смущало, что дама сердца замужем: тот брак давно дал трещину. Не смущали и слухи о многочисленных романах жены ротмистра Льва Миллера… Это была любовь ослепляющая. Расторжение брака Миллеров заняло годы, к тому же мать поэта стеной стояла на пути к женитьбе. 40-летний богатырь не мог пойти против материнской воли, но на гражданский брак с замужней дамой он решился.

Толстой хранил ей верность с первой встречи в 1851-м, а обвенчались они только в 1863 году. К тому времени он добился отставки и редко наезжал в столицы. О своем отношении к государевой службе и карьере Толстой рассказал в стихотворении, которое многие из нас помнят с детства. Мы его бодро декламировали, считывали мелодику и рисовали в воображении образ богатыря, а ведь это признание и кредо Толстого:

Двор мне, княже, твой не диво!

Не пиров держусь!

Я мужик неприхотливый,

Был бы хлеба кус!

…………………….

Не терплю богатых сеней,

Мраморных тех плит;

От царьградских от курений

Голова болит!

Вот так и он ускакал от царского двора туда, где «смолой и земляникой пахнет темный бор». Неудивительно, что для автопортрета Толстой избрал образ Ильи Муромца. В его полнокровных стихах ощущается богатырская силушка, и поэт и впрямь потехи ради гнул подковы, а характером обладал несуетливым и надежным. Настоящий витязь из былины.

После отставки он писал друзьям о своем имении на берегу Тосны, что в Пустыньке есть много хорошего, а именно: «простокваша, шахматы, иван-чай, мисс Фрейзер, купальня, ландыши, старые, очень подержанные дроги, я, Владимир Жемчужников, сильно стучащие столы, тихое место, Софья Андреевна, Моцарт, Глюк, Спиноза, два петуха и три курицы, ростбиф, Полонский, распускающаяся сирень, опасный мост, прочный мост, брод, бульон, три английские чернильницы, хорошие сигары, экономка Луиза, желающая выйти замуж, свежие яйца, комары, кисея, кофей, слабительные пилюли, природа и прочее».

Впрочем, в затворника он не превратился. Сохранил обыкновение читать свои новые произведения императрице, которая благосклонно принимала его длинные «царские» трагедии. Вдали от столичных витий он создал свою неподъемную трилогию о Московской Руси, о ее государях – «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис». Замысел дерзкий – продолжить, а во многом и оспорить Пушкина. Ведь главный герой трилогии – Годунов, а в центре внимания – его кремлевские триумфы и мытарства. Сопереживает ли Толстой Борису? Кажется, он видел в нем несостоявшийся шанс на возрождение Руси…

Годунов у Толстого – гениальный политик, который умеет «неусыпно за кознями врагов своих следить и хитрости противоставить хитрость». Он чувствует в себе силы «Русь поддержать в годину тяжких бед» и в этом не лукавит. Он пытается преобразить государство:

Семь лет с тех пор, кладя за камнем камень,

С трудом великим здание я строю,

Тот светлый храм, ту мощную державу,

Ту новую, разумную ту Русь, –

Русь, о которой мысля непрестанно,

Бессонные я ночи провожу.

Но в борьбе за власть он готов на любое преступление.

Еще сложнее образ царя Федора. Сперва Толстой считал его виновником гибели царевича Димитрия, но постепенно подпал под обаяние собственного героя. Добродушный и робкий царь напоминает князя Мышкина, и молитва его нелицемерна.

Громкого сценического успеха Толстой не вкусил. О чем судачила журнальная и театральная аудитория в те годы? О нигилистах, о крестьянской реформе, о выступлениях адвокатов, о чудесах технического прогресса, о революциях… А драматург предлагал перенестись под низкие своды кремлевских теремов XVI века. Он снова шел против течения, но все-таки выстоял. Трилогия не забыта и в наши дни, в особенности «Царь Федор Иоаннович». В ХХ веке в роли богомольного самодержца на сцене Художественного театра блистал Иван Москвин, а в Малом – Иннокентий Смоктуновский.

Сам Толстой не мог похвастаться административными талантами своего Годунова. Наладить в имениях успешное хозяйство не сумел, к тому же родственники жены прилежно помогали ему разориться – и дела Толстого расстроились. Но куда страшнее финансовых прорех оказались разнообразные хвори, которые после 50 лет не давали ему спуску. От приступов головной боли доктор прописал ему морфий. Осенью 1875 года он, скорее всего, по ошибке (впрочем, поговаривают и о самоубийстве) ввел себе смертельную дозу. Умер поэт, оставшийся в истории русской литературы воплощением великодушия.

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

ЖУКОВ Д.А. Алексей Константинович Толстой. М., 1982 (серия «ЖЗЛ»)

НОВИКОВ В.И. Алексей Константинович Толстой. М., 2011 (серия «ЖЗЛ»)