«здравствуй, брат! писать очень трудно…»

95 лет назад зародилась литературная группа «Серапионовы братья», объединившая таких разных писателей, как Лев Лунц и Константин Федин, Всеволод Иванов и Николай Никитин, Михаил Слонимский и Илья Груздев, Михаил Зощенко и Вениамин Каверин, Николай Тихонов и Елизавета Полонская (единственная полноправная «сестра»).

То ли на самом деле, то ли согласно растиражированной легенде, именно так приветствовали друг друга молодые писатели, объединившиеся в феврале 1921 года в группу «Серапионовы братья» по названию цикла новелл Эрнста Гофмана. О трудностях литературного труда писал в письме к Максиму Горькому Константин Федин:

«Все прошли какую-то неписаную науку, и науку эту можно выразить так: "Писать очень трудно"». Фраза настолько понравилась Горькому, что он назвал её в ответном письме «превосходным и мудрым лозунгом».

Вероятно, после этого «Серапионовы братья» приняли её как своего рода «цеховое» приветствие, а самый младший из них, Вениамин Каверин, увековечил эти слова, дав именно такое название одной из своих замечательных мемуарных книг.

История литературных объединений в отечественной культуре чрезвычайно богата и разнообразна, но почему-то о «Серапионовых братьях» думается чем дальше, тем глубже. Может быть, потому, что в наибольшей степени они унаследовали традиции пушкинского «Арзамаса»? Может быть, потому, что среди многочисленных группировок и объединений они занимали самое скромное, но и самое недооценённое, не послушное детальному анализу место? Ведь даже близкий ко многим из них Юрий Тынянов, рассуждая о степени актуальности современных прозаиков, заявлял: «Самые неактуальные — "Серапионы"».

Константин Федин

А может быть, потому, что объединение это сформировалось и недолго просуществовало, скреплённое не столько творческими, сколько человеческими мотивами и поисками?

Скорее всего, как представляется из дня нынешнего, именно это и стало главным в их содружестве.

Вот поэтому их совсем «не круглый», 95-й юбилей необходимо вспомнить сегодня, когда творческие люди по всему миру не просто стараются избегать прочных связей при разности взглядов и устремлений, а предпочитают становиться по разные стороны барьера, едва ли не до последней капли крови доказывая преимущество собственных воззрений. И даже самые горячие единомышленники связаны уже — увы! — не человеческими, а исключительно идеологическими нитями…

У «Серапионовых братьев» всё было иначе. Казалось бы, невозможно представить себе прочное содружество настолько разных начинающих писателей, как Л.Н. Лунц и К.А. Федин, В.В. Иванов и Н.Н. Никитин, М.Л. Слонимский и И.А. Груздев, М.М. Зощенко и В.А. Каверин, Н.С. Тихонов и единственная полноправная «сестра» Е.Г. Полонская. Все они выросли при издательстве «Всемирная литература» из студии художественного перевода, где слушали лекции и выступления Виктора Шкловского, Корнея Чуковского, Андрея Белого.

Вениамин Каверин

Всё это происходило за два года до того, как отнюдь не стихийно, а вполне осмысленно возникло объединение, фундамент которого основывался, как уже говорилось, в первую и главную очередь на связях дружеских, на симпатии и доверии друг к другу. И в приветствии «Здравствуй, брат!..» слово «брат» несло как бы двойную нагрузку — не просто по заимствованию у Э.Т.А. Гофмана, но по составу крови, по стремлению к совершенству, к славе, по страстному поиску себя и своего, только своего пути в литературе.

Именно литература, творчество занимали полностью их умы и души, а потому «братьев» мало волновала политика, ещё меньше — идеология, которой отнюдь не были пронизаны в это сложнейшее время их произведения. Горький заботливо опекал «Серапионовых братьев», проявлял интерес к их быту, благополучию, защищал от нападок, всячески пропагандировал их пусть и несовершенное творчество в обновлённой России и за границей, принимал самое деятельное участие в издании альманаха, которому так и не суждено было выйти в свет…

В 1920-е годы в молодой стране существовало совсем немало объединений, групп, группировок, но Горький, несомненно, выделял «Серапионовых братьев», как представляется, за их непохожесть на других, за поглощённость литературным процессом, так как хорошо понимал, насколько важно для новой литературы обрести собственный голос, независимость, подлинную новизну.

И — высокую культуру, которую передали им, что называется, из рук в руки выдающиеся мастера. Это и была та самая «культура письма», которую отмечал и высоко ценил в объединении Виктор Шкловский.

Михаил Зощенко

Наверное, эта приверженность высоким культурным традициям и держала «Серапионовых братьев» вместе даже после того, как объединение распалось. Однако дружеские, братские связи сохранились у всех до последних дней жизни, хотя и проявились под давлением обстоятельств совершенно по-разному. Но об этом потом.

Пока наш разговор о времени, когда все они были молоды, дружны и счастливы своей причастностью к созиданию новой литературы новой страны.

Лидером объединения стал Лев Лунц, которому едва исполнилось в ту пору 20 лет. Он написал программную статью «Почему мы Серапионовы братья», ставшую своеобразным манифестом. Лунц открыто провозглашал то, что являлось особенно непопулярным в начале 1920-х:

«В феврале 1921 года, в период величайших регламентации, регистрации и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав, — мы решили собираться без уставов и председателей, без выборов и голосований…Мы считаем, что русская литература наших дней удивительно чинна, чопорна, однообразна. Нам разрешается писать рассказы, романы и нудные драмы, — в старом ли, в новом ли стиле, — но непременно бытовые и непременно на современные темы. Авантюрный роман есть явление вредное: классическая и романтическая трагедия — архаизм или стилизация; бульварная повесть — безнравственна… Почти все наши братья как раз бытовики. Но они знают, что и другое возможно. Произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет.

И вот Всев. Иванов, твердый бытовик, описывающий революционную, тяжелую и кровавую деревню, признает Каверина, автора бестолковых романтических новелл. А моя ультраромантическая трагедия уживается с благородной, старинной лирикой Федина. Потому что мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью.

Своей особой жизнью. Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой. Мы говорим: Щелкунчик Гофмана ближе к Челкашу Горького, чем этот литературный босяк к босяку живому. Потому что и Щелкунчик, и Челкаш выдуманы, созданы художником, только разные перья рисовали их».

Не знаю, как вам, читатель, а мне сдаётся, что манифест юного Льва Лунца, в котором, конечно же, много бравады и открытого вызова, способен кое-что разъяснить в наших сегодняшних спорах о современной российской литературе.

Елизавета Полонская

Казалось бы, ни «величайших регламентаций», ни регистраций, ни строгих уставов ныне не существует — пиши, о чём захочется, куда ведёт перо, но… тематического разнообразия отнюдь не наблюдается: или густой быт бомжей и обделённых всеми жизненными благами людей, или сказочное по форме и бездуховное по сути бытие сильных мира сего; или слезливые мелодрамы из жизни современных Золушек, или попытки с точки зрения мистики осмыслить действительность.

Впрочем, есть ещё в обилии детективы (как правило, финал которых предсказуем уже с первых страниц), фантастика… Однако всё это удручающе далеко от убеждения «Серапионовых братьев» о том, что «произведение должно… жить своей особой жизнью» (выделено мной. — Н.С.).

Известны прозвища, которые носили некоторые из «Серапионов» в подражание не только Гофману, поименовавшему каждого из братьев, но и пушкинскому «Арзамасу»: Груздев был брат настоятель, Никитин — брат канонарх, Шкловский — брат скандалист (уж не из романа ли юного Вениамина Каверина пришло к Виктору Борисовичу это имя?), Лунц — брат скоморох (что тоже, вероятно, неслучайно, если внимательно прочитать написанный им манифест), Каверин — брат алхимик…

Без прозвища оставались лишь те, кто входил в число единомышленников и близких друзей, — Анна Ахматова, Юрий Анненков, Евгений Замятин, Ирина Одоевцева, Николай Чуковский. У Михаила Зощенко по непонятным причинам прозвища тоже не было, хотя он являлся постоянным и верным членом братства.

Можно, наверное, сказать, что очень по-своему каждый из них проделал тот же путь, что и их кумир Гофман в своих творческих поисках. Один из рассказчиков в цикле новелл немецкого писателя «Серапионовы братья» размышляет вместе со своими товарищами о том, что «основание небесной лестницы, по коей хотим мы взойти в горние сферы, должно быть укреплено в жизни, дабы вслед за нами мог взойти каждый.

Взбираясь все выше и выше и очутившись наконец в фантастическом волшебном царстве, мы сможем тогда верить, что царство это есть тоже принадлежность нашей жизни — есть в сущности не что иное, как ее неотъемлемая, дивно прекрасная часть». Эту часть и пытались поначалу найти члены литературного объединения в своих произведениях, хотя порой удавалось это с большим трудом, что в какой-то мере не могло не послужить внутренним разногласиям. Но они упорно поднимались по этой лестнице с первых же своих произведений, порой перешагивая через несколько ступенек сразу, порой пытаясь обеими ногами утвердиться на каждой.

Сегодня их рассказы и романы отнюдь не популярны, имена большинства из «Серапионовых братьев» начисто забыты (кроме Зощенко, пожалуй), однако если дать себе труд и перечитать (или прочитать впервые) прозу Всеволода Иванова, Константина Федина, Михаила Слонимского, Вениамина Каверина, стихи Николая Тихонова в порядке хронологического рождения этих произведений, очевидное станет очевидным: их аполитичность являлась юношеской попыткой непримиримости, отвержения общепринятого; они напряжённо искали точки соприкосновения с реальностью: совсем не случайно многие стихотворения Николая Тихонова стали классикой советской поэзии, а значительные общественные проблемы всё больше захватывали прозу Константина Федина, Вениамина Каверина. Будучи далеки от политики и официальной идеологии, они жили в то время, когда никаким образом не участвовать в жизни, в её стремительном обновлении было просто невозможно.

Да она и интересовала их по-настоящему, эта жизнь! Вероятно, отчасти ещё и поэтому почти сразу после «бестолковых романтических новелл», по выражению Льва Лунца, Вениамин Каверин написал густо насыщенную современным «бандитским» колоритом повесть «Конец хазы», а потом последовали романы, которые и теперь читаются с неподдельным интересом, — «Девять десятых судьбы», «Художник неизвестен», «Исполнение желаний», «Два капитана»...

В новелле «Угловое окно», написанной Гофманом незадолго до смерти, герой, тяжело и неизлечимо больной сочинитель, говорит своему кузену: «…вот это окно — утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своей простоте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня. Подойди, брат, выгляни в окно!».

Эта настоятельная необходимость (тоже Гофманом завещанная) выглянуть в окно, через стекло которого каждый увидел своё и по-своему, и стала камнем преткновения, как мне представляется из дня сегодняшнего, в распаде так недолго существовавшего литературного объединения, не соединённого, в сущности, ничем, кроме крепкой дружбы, пронесённой через долгие десятилетия.

И невероятно любопытно проследить, как каждый из «Серапионовых братьев» искал этот путь от волшебной лестницы до углового окна: кто раньше, кто позже, но так или иначе они вышли к этому сочетанию, что особенно ярко сказалось, как мне представляется, в творческом пути брата алхимика — Вениамина Каверина. Не могу отделаться от ощущения, что именно этот писатель был самым убеждённым «Серапионовым братом», дольше всех других удержавшимся в эстетических и этических принципах объединения, в котором он оказался самым молодым, потому что, начав писать вполне реалистические романы и рассказы, не отказался ни от авантюрных сюжетов, ни от многообразия характеров, ни от классических традиций построения нового классического произведения прозы.

Особенно характерны в этом смысле сказки, объединённые в книгу «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году» и создававшиеся на протяжении более чем двух десятилетий.

С самого начала «Серапионовы братья» не были едины в своих взглядах на творческие принципы: в объединении существовали «западное» и «восточное» направления. Это вызвало раздражение Евгения Замятина, писавшего, что почти все они «сошли с рельс и поскакивают по шпалам». Однако «поскакивания» их чрезвычайно интересны! Авантюрный остросюжетный жанр особенно привлекал Льва Лунца, Михаила Слонимского, Вениамина Каверина, ставивших во главу угла своих сочинений во многом гофмановские романтико-причудливые сюжеты, никогда не случавшиеся события, порой и имена.

Лев Лунц

А для Всеволода Иванова не существовало ничего увлекательнее партизанской героики борьбы против белогвардейцев, в то время как Михаил Зощенко работал над сугубо бытовым материалом, с годами и десятилетиями всё более сосредоточенно рисуя образ мещанина нового времени, пролетария с амбициями тех, против кого он боролся…

Распад «Серапионовых братьев» как литературного объединения явился неизбежным. И не только внутренним расслоением, наметившимся почти сразу после создания группы, был он обусловлен, но и усилением цензуры, репрессиями (вспомним, что в 1921 году расстреляли одного из их учителей, Николая Гумилёва), отъездом за границу главных покровителей — Горького и Шкловского, тяжёлой болезнью и вынужденным отъездом в Германию на лечение Льва Лунца (откуда он так и не вернулся, умерев на чужбине), переездом в Москву Иванова и Никитина…

А ещё тем печальным обстоятельством, что коллективный сборник явно не удался, критика обрушилась на «Серапионовых братьев» со всех сторон. А ещё — потому что одних из них всё охотнее публиковали, а других старались не замечать, словно их и не было.

Всё это, повторю, не разделило их по-человечески, по-дружески, хотя необходимость творческого сосуществования как-то отпала сама собой уже через два-три года после формирования объединения.

В 1922 году среди многих недоброжелательных критических отзывов по крайней мере два представляются мне особенно горькими для братства: это статья Сергея Городецкого в «Известиях» с выразительным названием «Зелень под плесенью» и заметка Михаила Кузмина «Письмо в Пекин», в которой говорилось: «Здесь очень шумят и явочным порядком все наполняют так называемые "Серапионовы братья".

Гофмана, конечно, тут и в помине нет. Эти молодые и по большей части талантливые люди… образовали литературный трест, может быть, и характерный как явление бытовое. Но глубочайшее заблуждение думать, что их произведения отражают сколько-нибудь современность. Я думаю, что рассказы "Серапионовых братьев", писаные в 1920 году, в 1922 году уже устарели».

Дело, скорее всего, заключалось в том, что при внешнем усиленном внимании к творчеству «молодых и по большей части талантливых людей» мало у кого из критиков нашлось желание внутреннего, углублённого интереса к их пути, к их росту и постепенному (у некоторых весьма стремительному) «определению» своего места и назначения в современной литературе. И происходил этот процесс не «группово», а сугубо индивидуально.

Общей оставалась для каждого из них по отдельности и для всех вместе лишь высокая планка культуры — традиций, отношения к языку, к стилю, шла ли речь о партизанском движении, как у Всеволода Иванова, или о новой советской интеллигенции, как у Вениамина Каверина, или о «маленьких людях» новой формации, как у Михаила Зощенко.

Теперь, вспоминая о них, мы можем позволить себе свободу восприятия, которое, конечно же, у каждого окажется своим. Главное — вспомнить, поскольку это братство было отнюдь не проходным явлением в отечественной культуре.

Остаётся добавить, что политика и идеология, которых они столь старательно избегали, «догнала» их в последние десятилетия жизни.

После Постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» и травли Михаила Зощенко живший тогда в Ленинграде Вениамин Каверин был едва ли не единственным, кто демонстративно заходил за опальным писателем и буквально вытаскивал его на прогулки, наблюдая, как многие знакомые, завидев их издали, переходили на другую сторону улицы.

В 1958 году тот же Каверин оказался снова едва ли не единственным из крупных прозаиков старшего поколения, отказавшимся участвовать в травле Бориса Пастернака после опубликования на Западе романа «Доктор Живаго» и присуждения писателю Нобелевской премии.

Спустя 10 лет, в 1968-м, когда их оставалось всего двое, последних «Серапионовых братьев», Константин Федин, ставший первым секретарём Союза писателей СССР, был одним из тех, кто запретил к публикации «Раковый корпус» Александра Солженицына. И Каверин в открытом письме объявил о разрыве с тем, к кому обращался с заветным приветствием: «Здравствуй, брат…».

Вот тогда и завершилась окончательно история «Серапионовых братьев».

Однако она незримо продолжается и сегодня.

Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ