«Вот стихи, а все понятно»

Александр Твардовский создал, пожалуй, главный художественный образ Великой Отечественной – бойца Василия Теркина и открыл для страны творчество самого непримиримого оппонента советской власти – Александра Солженицына

Арсений Замостьянов, кандидат филологических наук

Он родился 8 (21) июня 1910 года на хуторе Загорье, что на Смоленщине. Польскую фамилию получил благодаря деду: тот служил под Варшавой артиллеристом и, скорее всего, за гордый нрав был прозван «паном Твардовским». Никаким паном он не был, но фамилия прижилась. Его единственный сын считался справным кузнецом и приобрел неподалеку от деревни Сельцо хутор в десять с небольшим десятин, который называл «наше имение».

Поэма о «колхозии»

В семье любили литературу, вслух читали Пушкина, Ершова, Некрасова. И стихи Александр начал сочинять еще будучи неграмотным. А в 14 лет уже собственной рукой писал небольшие заметки для смоленских газет – в духе того времени. В отличие от него, отец скептически относился к новациям советской власти, в особенности к «колхозии». К тому же, когда он узнал, что сын решил посвятить себя литературе, вовсе не пришел в восторг. По сравнению с крестьянским или кузнечным трудом сочинение стихов и «статеек» казалось ему делом пустячным. В 1925 году в газете «Смоленская деревня» вышла первая публикация Твардовского – стихотворение «Новая изба», которое представили как «оружие против старого быта».

Покинув отчий дом, в 1928-м юноша переехал в Смоленск, его приняли в Ассоциацию пролетарских писателей. Историческая драма, разворачивающаяся в те времена, не обошла и семью Твардовского. В 1931-м отца, мать, братьев и сестер, живших на хуторе Загорье, раскулачили и отправили на спецпоселение за Урал. Твардовский – уже известный в Смоленске поэт и журналист – сразу пошел к секретарю обкома Ивану Румянцеву и попытался объяснить, что семья его не кулацкая, а скромный дом «на куриных ножках» отец построил собственными руками. И работал он кузнецом, то есть был сельским пролетарием. Румянцев ответил так: «Вам придется выбирать: или революция, или отец с матерью. Но вы же разумный человек, не ошибетесь». Однако он не отрекся от семьи, спустя пять лет добился их возвращения в родные края и устроил в смоленской квартире.

Еще в 1934 году Твардовский задумал поэму о «колхозной революции», о которой так много знал. Ее герой – крестьянин Никита Моргунок – не принимает новых порядков. Он ищет идеальную страну, где жизнь зажиточна и справедлива для честного человека. Фабула напоминает «Кому на Руси жить хорошо». У Некрасова Твардовский учился и разнообразной оркестровке стиха, чтобы повествование не воспринималось монотонно. Моргунок попадает к разбойникам и в цыганский табор – какая же длинная поэма без приключений? После долгих сомнений и поисков он выбирает колхоз.

«Страну Муравию» в 1936-м напечатал главный литературный журнал той поры «Красная новь», в том же году в Смоленске вышло первое отдельное издание – и сразу шумный успех на всю страну. Это был настоящий современный эпос, 19 глав – грустных и веселых. И Твардовский безоговорочно стал считаться лучшим крестьянским поэтом. Ходили слухи, что «Муравия» понравилась самому Иосифу Сталину, и это не оказалось преувеличением. В 1941-м, сразу после учреждения Сталинских премий, Твардовский получил эту награду – именно за свою «колхозную» поэму.

Он переехал в Москву и доучивался в знаменитом ИФЛИ – Институте философии, литературы и истории. Будучи уже знаменитым поэтом, овладевал знаниями всерьез, мог целую ночь просидеть над книгой, добывал в библиотеках редкие издания – словом, провел студенческие годы не в богемном стиле. К тому времени он был уже семейным человеком.

В многотомном наследии Твардовского вы практически не найдете стихов о любви – редчайший случай для крупного поэта. Он всегда стеснялся этой темы, считал ее слишком личной. Повторять банальные клише не желал, а писать о чувствах откровенно полагал чем-то неудобным, почти постыдным. В самых разухабистых реалистических сценах «Василия Теркина» мало рассуждений о женах и зазнобах, которых бойцы оставили дома. Слишком целомудренно относился Твардовский к этой теме. Сам однолюб, 40 лет он был счастливо женат на своей первой смоленской любви Машеньке Гореловой. И каждый год в день ее рождения, в январе, обязательно каким-то чудом добывал букет белой сирени.

Памятник Александру Твардовскому и Василию Теркину в Смоленске. Скульптор А.Г. Сергеев. 1995 год

Стихи военкора

Как корреспондент газеты Ленинградского военного округа «На страже Родины» Твардовский стал участником Советско-финляндской войны. Тогда он и создал образ смекалистого бойца Василия Теркина и печатал о нем короткие юмористические стихи. Имя для своего героя невольно позаимствовал у романиста XIX века Петра Боборыкина, опубликовавшего в 1892 году роман про коммерсанта «Василий Теркин». Твардовский, видимо, сохранил в подвалах памяти эту фамилию и счел ее подходящей для бывалого бойца – «тертого» парня.

Впечатления финской войны не оставляли поэта. Через несколько лет, в 1943-м, он написал одно из лучших своих стихотворений, посвятив его мальчишке, погибшему «в Финляндии на льду»:

Среди большой войны жестокой,

С чего – ума не приложу,

Мне жалко той судьбы далекой,

Как будто мертвый, одинокий,

Как будто это я лежу,

Примерзший, маленький, убитый

На той войне незнаменитой,

Забытый, маленький, лежу.

Есть в этих строчках толстовский мотив: смерть на войне не только трагична, но и во многом бессмысленна. Но Твардовский вовсе не думал так на Великой Отечественной, в которой участвовал с первых дней, будучи одним из лучших военкоров. Путь отступления прошел вместе с армией. Лишь весной 1942 года сумел вернуться к стихам, записав в дневнике: «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез». Он снова взял образ Василия Теркина – только на новом уровне. Теперь это было легкое по форме, но удивительно глубокое осмысление происходящего. Твардовский публиковал главы будущей поэмы в газете Западного фронта «Красноармейская правда», а оттуда их перепечатывали все центральные издания. Читатели засыпáли автора письмами, требовали продолжений. Поэту удалось создать народный эпос, достойный великой войны. Сбылся его замысел:

Я мечтал о сущем чуде:

Чтоб от выдумки моей

На войне живущим людям

Было, может быть, теплей. <…>

Пусть читатель вероятный

Скажет с книжкою в руке:

– Вот стихи, а все понятно,

Все на русском языке…

Как трудно добиться такой безыскусности. Некоторые строки напоминают народные песни или частушки, многие стали крылатыми: «Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль…» Но «Теркин» сложен еще и изобретательно, а порой и изысканно. К своим стихам, даже в годы войны, когда их приходилось выдавать на-гора, Твардовский относился требовательно, все сырое и фальшивое отбрасывал – оставалась поэзия, насыщенная точными наблюдениями настоящего художника:

Дремлет, скорчившись, пехота,

И в лесу, в ночи глухой

Сапогами пахнет, потом,

Мерзлой хвоей и махрой.

С необыкновенным азартом поэт описал рукопашный поединок – натуралистично, дотошно, с гомеровской силой:

Бей, не милуй. Зубы стисну.

А убьешь, так и потом

На тебе, как клещ, повисну,

Мертвый буду на живом.

Константин Симонов вспоминал: «Где-то в 44-м году во мне твердо созрело ощущение, что "Василий Теркин" – это лучшее из всего написанного о войне на войне. И что написать так, как написано это, никому из нас не дано». Даже Иван Бунин, редко хваливший советских поэтов, высоко оценил «Теркина»: «…какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».

Корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда» Александр Твардовский. 1942 год

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев (слева) и Александр Твардовский на госдаче в Пицунде. 1963 год

«Я знаю, никакой моей вины…»

В 1946 году Твардовский опубликовал стихотворение «Я убит подо Ржевом», написанное от лица павшего фронтовика. Оно, как считали многие, пришлось не ко времени. Страна старалась залечить фронтовые раны, а поэт снова бередил их:

Я – где крик петушиный

На заре по росе;

Я – где ваши машины

Воздух рвут на шоссе. <…>

Фронт горел, не стихая,

Как на теле рубец.

Я убит и не знаю –

Наш ли Ржев наконец?

Стихи во славу павших он сочинял до конца дней. В 1966-м создал строки, которые стали поэтическим мемориалом для погибших фронтовиков: «Я знаю, никакой моей вины / В том, что другие не пришли с войны, / В том, что они – кто старше, кто моложе – / Остались там, и не о том же речь, / Что я их мог, но не сумел сберечь, – /Речь не о том, но все же, все же, все же…» Этот мотив очень близок Твардовскому – больная совесть, чувство вины перед павшими героями.

В поэме «За далью – даль», работа над которой шла 10 лет, он с философской интонацией рассказал, как страна отстраивается после войны. Сюжет прост: автор едет по Транссибу и комментирует то, что видит за окном, перемежая впечатления с воспоминаниями. Твардовский подхватил дорожное настроение, понятное каждому:

Пора! Ударил отправленье

Вокзал, огнями залитой,

И жизнь, что прожита с рожденья,

Уже как будто за чертой.

Есть в поэме – в главах «Друг детства» и «Так это было» – и вполне допустимая в то время критика культа личности Сталина, от служителей которого он не отделяет и себя:

Когда кремлевскими стенами

Живой от жизни огражден,

Как грозный дух он был над нами, –

Иных не знали мы имен.

Гадали, как еще восславить

Его в столице и селе.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, –

Так это было на земле…

В 1961 году поэма получила Ленинскую премию. По народной любви она не затмила «Теркина», но ее издания в магазинах не залеживались.

Твардовский и поэзию создавал собственную – во многом вопреки устоявшимся представлениям о «красивых стихах». А к чужим относился ревниво, и в «Новом мире» в его времена поэтическая рубрика была не самой сильной. Он утверждал: «Поэт тот, кого читают люди, обычно не читающие стихов». Даже о великих рассуждал строго. О Есенине говорил: «Не влюбляйтесь, пожалуйста, в его кокетливое, самолюбивое нытье». Раздражал его и внеречевой «гул» Маяковского. Симоновскую лирику он называл «пошловатой». О молодом Евтушенко и вовсе сказал: «Личности там не хватает. Скорее всего, он не читал "Капитанскую дочку"». О Блоке, которого любил, обмолвился: «бумажные цветы его поэзии». Гладить по шерстке Твардовский не привык.

Ржевский мемориал Советскому солдату. Скульптор А.С. Коробцов. 2020 год

Неуправляемый редактор

Твардовскому дважды давали бразды правления литературным журналом «Новый мир» – в 1950–1954 и 1958–1970 годах. Оба раза издание становилось острым и популярным. До этого поэт скептически относился к «должностям с твердой ставкой», оставаясь свободным художником. Но в 1960-е он полагал своей ключевой задачей находить талантливых людей и открывать новые имена в литературе. В «Новом мире» публиковались представители разных направлений – от «городского» Юрия Трифонова до деревенщика Федора Абрамова, от молодого сатирика Владимира Войновича до лидера «лейтенантской прозы» Юрия Бондарева. Главное – чтобы было правдиво и талантливо.

В конце 1961 года Твардовскому передали машинописный экземпляр рассказа «Щ-854. Один день одного зэка», подписанного «А. Рязанский». Вскоре «Новый мир» заключил договор с автором – никому не известным Александром Солженицыным. Произведение, которое решено было считать «для весомости» повестью и по предложению Твардовского названное «Один день Ивана Денисовича», вышло в свет в ноябрьском номере 1962-го. Чтобы этого добиться, Твардовский целый год хлопотал, собирая положительные отзывы о рукописи и в писательском мире, и в ЦК. Он увидел в повести задавленный в лагере народный характер. Позже они с Солженицыным чаще спорили, чем соглашались. Борец с советским строем полностью отвергал революцию, Твардовский от коммунизма не отрекался. Но к концу 1960-х в опале оказались оба. Во-первых, линия журнала, слишком откровенно говорившего о «перегибах» сталинского времени, не устраивала ЦК, а во-вторых, Твардовский был неуправляем. Он изменился. Прежде с опаской нарушал партийную дисциплину, а в конце 1960-х явно встал в оппозицию по отношению к власти, хотя оставался и членом партии, и всенародно известным и чтимым поэтом. Отказался подписать опубликованное в «Литературной газете» 30 октября 1968 года «Открытое письмо писателям Чехословакии» в поддержку ввода войск «стран социалистического содружества» в эту взбунтовавшуюся страну. Классик, лауреат, которого изучали в школе, сочинил об этом стихи, и их немыслимо было обнародовать в советской печати:

Что делать нам с тобой, моя присяга,

Где взять слова, чтоб рассказать о том,

Как в сорок пятом нас встречала Прага

И как встречала в шестьдесят восьмом.

Его начали осаживать: публиковали коллективные послания с критикой позиции «Нового мира», увольняли соратников… Твардовский в письме к Леониду Брежневу называл травлю журнала «рецидивом сталинизма». К 60-летию поэта Союз писателей представил его к давно заслуженной высокой награде – званию Героя Соцтруда. Знакомый работник ЦК посочувствовал Твардовскому: «Хотели мы дать вам "звезду", а вы так себя ведете…» Он ответил: «Я не знал, что Героя дают за трусость». В итоге получил орден Трудового Красного Знамени – и это после трех орденов Ленина!

В феврале 1970 года Твардовский ушел из журнала – больным, опустошенным. Он чувствовал себя бессильным стариком, которому трудно передвигаться по кабинету – не то что бороться с литературными и политическими оппонентами. Незадолго до смерти его удостоили Государственной премии: власть не хотела основательно ссориться с «живым классиком». Автор «Василия Теркина» умер от рака в конце 1971-го. Как написал Солженицын, Твардовского убили, «отняв у него его детище, его страсть, его журнал».

Во главе журнала «Новый мир» Твардовский явно встал в оппозицию к власти, хотя оставался и членом партии, и всенародно известным и чтимым поэтом